Как всегда, ты уплотняешь мое время. Насыщаешь его собой. И снова два дня вбирают в себя эмоций и счастья на полмесяца обычной, такой, казалось бы, осмысленной и уравновешенной жизни, к которой я стремлюсь в повседневности. И разноцветными нитями событий я плету узоры воспоминаний. И я буду помнить...
Я буду помнить, например, как ты уютным клубком сопела в моей постели, зарывшись в гнездо из простыней, а моя кошка вальяжно дрыхла рядом. И я постеснялся тревожить этот пушистый уголок и ушел бродить по кухне, попивая водку и чай... За окном кухни таяла полупрозрачная синька летней питерской ночи, белели далекие фонари, агрессивно верещала пьяная шпана. И мне казалось, что я словно даю тебе твой отдых с дороги, будто в этом моем предутреннем бдении, в этом бездумном карауле твоих снов, имеется какой-то смысл...
Я буду помнить, как ты, нахваливая, лопала приготовленное мною мясо. Меня посетило кулинарное вдохновение. Как здорово было тебя кормить... А как ты открывала бутылку, боги, на весь дом ни одного штопора - это ниглеже, эта бутылка зажатая в продолговатых пятках, эти наклоны, эти ноги, эти позы. Какое, к черту, вино? Открывай, открывай, я полюбуюсь...
А может и ты помнишь, как мы забежали, ломая хрустальные копья воды, в обычный затрапезный шалман, взяли вкуснейший кофе в бумажных стаканчиках... Я-то знаю, где разбросаны в городе кофейные самородки. Я-то знаю, что дело не в цене и не в умении, а в кофеварных машинах, стоящих по заведениям. И мы сидели на углу стеклянных стен и сочные, крупные капли разбивались перед нашими лицами... И было так уютно смотреть как беснуется на своей пьяной лошади дождь, как пешеходы мчатся в спасительное бомбоубежище метро, как дергаются под ударами ветра провода... и мы вне этого, и только смех, брызги с мокрого зонта и запах кофе...
Я буду помнить, как ты, поеживаясь, шипя и смешно ругаясь на покрывающие дно камни, заходила в воду негостеприимного холодного залива... Ребенок решил искупаться - и он-таки искупался. Чего бы ему это не стоило. А как мы удачно в Зеленогорске угодили на день города... Словно праздник по заказу. Пьяные веселые горожане, звуки музыки, маски, воздушные шары, ливень... Кролячьи разборки наших друзей под случайным козырьком. И как я укрывал тебя от дождя, развернув плечи, растопырив широчайшие мышцы спины, а ты выглядывала из кольца моих рук, как любопытный зябкий звереныш... И эта лошадь, на которую ты влезла, и смешной грум-парнишка в бабочке и сюртуке - "У нас, сударь, естественно, заведено оплату впереду. Да, естественно заведено." И где слов-то таких набрался?.. Да что там лошадь - вообще везуха перла явно не случайная. Транспорт находился волшебным образом - и та же лошадь, и автобус, и даже тютелька в тютельку пришедшая электричка...
Мне все это почему-то кажется важным. И даже наша водочка под шашлычок под зонтиком открытого кафе, и подколки друзей, и безусловная миска майонеза. Куда же тебе без него?.. И радуга над далекими островами, и темное огромное пространство воды. Придурки - купальщики, нелепый шансон, понтоватое жлобье - лысины, пузики, барсетки... Даже это не вызывало неприятия, лишь спокойную усмешку... И хорошо было и сидеть в этом, с потугами на крутизну кабачище, и распивать виницо на пляжу в лучших студенческих традициях. С беспричинным смехом и пожиранием салатиков из пластмассовой одноразовой посуды. Все было мило и хорошо. Даже поход к электричке с пьяными песнопениями, бутылкой гуляющей по рукам и последующим вредничаньем в вагоне...
А когда ты царила в моем доме, он мне, почему-то, казался несколько другим. И он и сейчас еще хранит неуловимые следы твоего пребывания. И утром я смотрел на ставшие уже привычными предметы и вспоминал, как ты, возлежала на турецкий манер этакой соблазительной одалиской - крутой изгиб бедер, тонкие пальцы на краешке дивана... Как ты вкусно тянула парагвайский чай через трубочку... Ах, это всё... всё - и наши торопливые споры о нелегкой судьбе российской психологии, применимо, само собой, к нам, любимым. И разбросанные по полу книги, и вырванные с мясом цитаты... Флейты и скрипки классики, которую ты на самом деле не так уж и жалуешь... А помнишь, когда мы в очередной раз сцепились, вырывая друг у друга книжку, и вовсю шкворчали в воздухе твои хлесткие слова в соусе моей ядовитой иронии... и тут заиграл пресловутый марш Мендельсона? Уржаться. Очень символично...
И еще я вспомнаю мега-трехслойные-бутерброды с карбонадом и помидорами и как ты потешно их лопала, хищно и широко распахивая свой аппетитный рот... и блеск твоих глаз в упор, и волшебство твоей груди, и вкус твоего рта, и отражение в зеркальной стенке серванта двух распахнутых настежь и навстречу друг другу переплетенных горячих тел...
Я выбираю помнить именно это. Ведь это МОЯ память. И пусть она будет избирательной. Я отказываюсь брать с собой дальше нагар и накипь, которые неизбежны и в кулинарии и в общении... И были, были, конечно, и бритвы, и иглы, и слезы, и ревность, и необоснованная злость и отчаянная паутина непонимания... Не хочу это брать с собой... Хочу помнить то, что я хочу... А знаешь, ты уехала и забрала с собой только установившуюся в воскресенье погоду. Хмарь крутит. Тучи зреют дождем. И я курю, брожу вокруг фонтана по вымощенному брусчаткой дворику. Я вспоминаю тебя, я думаю о тебе и снова это кажется мне значительным и важным...

Циник и ХВ бомбардируют меня эсэмэсками с турецкого лазурного побережья, деляться своим бурным счастьем. Какую рыбу поймали, сколько бухла халявного выпили, с каких водных горок катались и вообще - лежат они сейчас на берегу и лопают свежую дыню под коньячок.
И я искренне рад за моих лучших друзей, здесь, на этом рабочем месте, в этом душном и парном Петербурге... И лишь одна мысль мешает мне, на далекой родине, проникнуться вместе с ними той радостью, которой они щедро со мной деляться - "А УЖ НЕ ИЗДЕВАЮТСЯ ЛИ ОНИ НАДО МНОЙ ЧАСОМ, КРОЛИ ОБОРЗЕВШИЕ?!!!"

У метро слепые менестрели - дама и джентельмен, оба неопределимых годов и серой наружности. Установили свою «ионику» – нехитрый хриплый электрический инструмент, да динамики от соседнего ларька запитали. Поют на два голоса, подымают к хмарному небу лица в черных очках. Народ толпиться, слушает замшелые совковые шлягеры. Нет–нет, а и подойдет кто – монетку бросит. А дядьки вон рядом стоят, вот чудно-то – воруют музыку. Мы, русские, зря на цыган яримся – мы и сами все своруем, до чего дотянемся, только волю дай. Вот и стоят они вполоборота, будто и не в кольце слушателей, будто и неинтересно им послушать завывания про пущу, про беловежскую. А в центре круга выплясывают бомжики. И видно, что не для денег – так, для души. Колбасит клошаров. Лица серьезные, комичные в своей гротескной одухотворенности. Пара вальс имитирует, а старичок соло пошёл, ревматичную присядку эдакую. А пакеты свои грязные вечные с какими-то невиданными бомжовскими сокровищами, в серединку аккуратно составили. Вот она – сила привычки, вот она «дыскотэка восьмидесятых». Ох людики, человечики. И жалко вас, всех-всех. И музыкантов слепушат, и танцоров – бомжиков, и толпу жвачно-хлебачную… Жалко вас… с вашим вечным пивом, болтовней про футбол и цены, обрюзгшими вместилищами нетленных сущностей, сентиментальностью и удивительной терпеливостью… Жалко, а что делать, что делать? Только пообещать себе – у меня всё будет совсем–совсем по-другому. И не от сумы да тюрьмы я зарекаюсь, всяко бывает в жизни… Но если и будет что – то совсем не так. Ибо такая смерть - не требует мужества.

Золушка купил себе чайник "Бош" и утюг "Тефаль". По внимательному прочтению прилагающихся бумажек, выяснилось что оба девайса собирались в фарфоровом нежном Китае суровыми желтыми парнями с кривыми паяльниками. Ну ничего, пока, тьфу-тьфу, оба девайса успешно функционируют.
А еще Золушка купил себе стремянку (чтоб не так стрёмно было), вешалок (чтоб удобней вешаться), щетку (вызывать щекотку) и всяких пемолюксов до кучи (чтобы жить чище и лучше).
Ой, боженька, это ж сколько ж всего надо для скромной, автономной, но счастливой жизни!
Себе - морковки, Дуське - наполнитель, мусору - мешки, воде - ведро, волосам - шампуню... уффф... Стою в супермаркете с двумя забитыми под горку корзинами и вся моя суровая жисть - как на ладони. И все про меня сказать можно - одинокий мужчина с потугами на здоровый образ жизни, новосел, держит кошку... А вот что можно сказать про девушку, стоящую передо мной в очереди, у которой в корзинке бутылка водки, пачка чая, шоколадка и два тюбика "Момента"?

И теперь, сдаётся мне, я - таки понял смысл пресловутого понятия "шопинг-терапия". Так вот - "шопинг-терапия", это не когда ты набиваешь мешок всякой всячины, потом это всё тащишь домой и начинаешь над этим чахнуть, аки царь Кощей над златом, о нет... "Шопинг-терапия", это когда ты с полным кошельком меланхолично скользишь вдоль полок и сковозь отделы, и эдак лениво себе мыслишь - "А чего бы мне возжелать сейчас?", зная при этом, что твои желания сбудуться.

Одиночество это: ругать себя за внеплановые траты.

Сходил-таки в кино. Выбрался, можно сказать, на люди. "Ночной дозор", премьера и всё такое. Зураб - экс - юрист, а ныне маркетолог, по старой памяти вытащил меня из моего паутинистого сплина и мы мило потусовались, попили пиво, посмотрели кино... Просто "бомонд гуляет"... Сорвали, можно сказать, сладких плодов одиночества... Зура - если ты щаз это читаешь - пасиба, было прикольно погулять (особенно пицца, и то, как та рыженькая сидела на банкетке)

Ну что сказать по поводу фильма... Первые тридцать минут просмотра я был в шоке. Я думал, что я что-то упустил в своей жизни и у нас в стране наконец-то появилось своё кино... Но дальнейший просмотр меня успокоил. Своего кино у нас в стране не появилось, и еще лет десять не появиться... Весь фильм смотриться как нелепая мозаика из видеоклипов и рекламных роликов... Так что "креативщики" - вперёд, там есть что копировать, даже несмотря на то, что там всё уже откуда-нибудь скопировано.

Порадовало - как была исполнена роль ведьмы из хрущевки, в самом начале фильма.
Разозлило - ненавязчивая реклама "МТС", первого канала ТВ и благолепных пельменей "Сам-Самыч" (если кому интересно, то в книжке они пили чай... с пятью ложками сахара... могли бы сильно раскрутить "Принцессу Гиту" или еще какой-нибудь такой же, производящий чайную пыль в пакетах бренд).
Вызвало удивление - очевидная позиция режиссера - сюжет не важен, ибо те, кто "Ночной дозор" читал, те вроде как все и так понимают, а те кто не читал - тем понимать ничего и не обязательно (если кому интересно, что стало с сюжетом, даже те, кто читал, понимают не очень).
Вызвало брезгливость - недалекая реализация характеров персонажей и полнейшая логическая неразбериха в ходе действия... (если кому интересно, в книге не было тысячелетнего Договора, и того, сожравшего бюджет мочилова на мосту... в книге договору - всего-то полвека).

Что еще добавить... Как и каждый российский т.н. "блокбастер", этот фильм, должно быть, обогатит народный фольклор... Предположительно фразами:
"Тебя ингридиенты интересуют, или результат?" (в моменты распития) ;
"Иди ко мне" (голосом томным и страшным в моменты флирта);
"Хочешь снова стать человеком, так веди себя по - человечески" (во все остальные моменты).

Еще безумно хочется скачать песню группы "Умма Турман" из саундтрека... а ее пока в инете неть...



Одиночество это: ходить в кино, для того, чтобы действительно посмотреть фильм.

И все равно моей стране есть чем гордиться!
Например, я теперь, вместе с остальными патриотами, могу вскричать - "Йессс!! ВАУ!!! Наша сборная победила чемпионов Европы! Ура!!!"

А еще, а еще недавно я узнал - что в тоннеле под Ламаншем, ну в том, что связывает Англию и Францию проложены российские рельсы! Ура, товарищи!

Она лежала тихой умиротворенной сытой кошкой, серые глазищи прикрыв длинными ресницами. Кысява... Она широко раскинулась под небрежно наброшенным одеялом, закинув руки за голову. Я лежал рядом на боку, уперев свою взъерошенную голову в руку, любовался ее стройной шеей и волнующим откровением ее красивой груди. Я жадно дышал горячим и сладким запахом ее тела, и в моих висках постепенно затихал стук обернутых в вату серебряных молоточков... Я люблю смотреть на нее такую, когда все наносное уходит, она сбрасывает свои вычурные, привычные ей маски, и становится той женщиной, которую я не могу не любить... Наконец она стряхнула блаженную истому и переползла поближе. Я перевернулся на спину, а она полжила голову мне на грудь, прижалась телом, закинула на меня свою длинную стройную ногу. Устроилась. Звереныш в гнездышке. Я тихо обнял ее, рассеяно лаская ее упругую спину пальцами своей чуть влажной руки...
- Представляешь, - расслаблено сказала она, - а я сегодня чуть почти ключи не потеряла...
- Ох, горюшко моё... Ключи-ии... Это типа круто. Это еще интереснее, чем билеты на поезд дома оставить... А "почти" - это как?
- Ну приехала сегодня домой - ключей нет, ну я по клубешникам, где вчера тусовались... В одном мне даже ключи вынесли... не мои, правда...
- Ну хоть что-то... - усмехнулся я.
- Да ну тя, - фыркнула она, - потом к подруге поехала, слава богу, ключи у нее были. Когда я их выложить успела? Зачем?...
- Ох, бедный мой, - я слегка стиснул ее и погладил по голове.
- Угу.... - она приподнялась и чмокнула меня в уголок губ. Я ответил.
Она натянула одеяло и еще немного повозилась, устраиваясь, потом вдруг попросила:
- Расскажи мне сказку на ночь.
- Сказку... - задумчиво произнес я в потолок, - ну хорошо... Про колобка или про Буратину?
- Ну!...
- Ладно, ладно, дай повыламываться-то, - улыбнулся я.
Затем начал:
- Жила - была девочка...
- Хорошая и послушная?
- Хорошая - хорошая... но не особо послушная... Не перебивай, вообще... Ну вот... Жила-была девочка, которая постоянно все теряла (милая начала улыбаться)... Чего только она не теряла - ключи, билеты, а уж каблуков-то и не счесть сколько... И вот однажды, она умудрилась потерять собственное отражение... Тогда девочка очень расстроилась, потому, что она очень любила вертеться перед зеркалами... Не потому, что была воображалой, просто она постоянно не могла запомнить, что она хорошая и красивая. И ей приходилось постоянно просить кого-нибудь, чтоб ей об этом напоминали, или же просто - смотреться в зеркала... Потерявши отражение, девочка стала думать, где бы найти себе другое. Она находила чужие отражения и пыталась их носить, как платья... Но они ей совершенно не шли... И тогда она стала пытаться подстраиваться под эти чужие отражения... Когда она носила отражение лягушки, то она пыталась скакать как лягушка... Но только набивала себе синяки, да шишки. А когда она одевала отражение кошки, то пыталась царапаться, как кошка... Но только злила понапрасну соседских собак...
Я аккуратно поправил ее голову, чтоб сменить положение своего затекшего тела.
- Ну вооот. В итоге, это все девочку окончательно заколебало, и она-таки плюнула на всё... Разозлилась как следует, да переколотила все зеркала в доме... Я ж тебе говорил, что она была не особо-то и послушная?
- Угуууу...
- Угу. Выбросила она все свои любимые пудреницы, и даже к людям перестала приставать - мол "мне пойдет, если я, как летучая мышка, стану висеть кверх ногами?"
Милая фыркнула и слегка куснула меня за руку, которой я гладил ее за ушком.
- Мяу! - сказал я обиженно, но продолжил, - ну, короче... Стала девочка себе жить - поживать, да особо не париться... И уже гораздо позже, в гостях у подруги, она случайно подошла к зеркалу, и увидела в нем...
- Ежа? - сонно спросила милая, с дурашливым пониманием в голосе.
- Блиииин... - засмеялся я, - да слушай же ты дальше! Нет. Не ежа... Она увидела, что у нее само-собой, так, между прочим, отросло новое, совершенно нормальное, симпатичное такое отражение. И стала она дальше жить-поживать и больше особо и не париться.
Милая чмокнула меня в нос, потом перекатилась на дальний край кровати и улеглась ко мне спиной. Чем я неминуемо и воспользовался.
- Нууу... не приставай... - сонно промычала милая и повела лопатками, - спи уже... А ты знаешь... А я в юности перед зеркалами гадала... В бане ...
- Голая? - спросил я с надеждой.
- Нет, - отрезала она и повела округлым плечом, - уммм... Спи уже, котяра...Уммм.. Сказочник...

Вот так все оно и было... Ну или почти так. Ну или могло быть так... Ну мы-то верим, что именно так оно все и было...

Только шум в ушах, шорох песка и невнятный рокот. Холод прощает, холод обжигает, песок да трава с илом щекочут пузо. Молочу ногами, руками скребу дно. Задница буйком наружу. Дельфин на выпасе. Вскакиваю - не могу терпеть. Ору вверх, в светлое финское небо, полное разбавленных водицей чернил. Эхо теряется в обступившем реку влажном лесу. Месяц кусочком талого сахара, будто выпавшая из век бога ресница. С марсианским уханьем еще плещусь раз другой, лью пригрошни воды на голову. От головы и от тела валит пар. Выбираюсь, пошатываясь, на покосившиеся мостки. Хоть и год был снежным, а воды в реке по пояс. Речка - реченька, ой спасибо, ой уважила. Тысяча их таких речух в Ленинградской области. Безымянных. С водой, как черный янтарь, с дном песчаным да илистым, с болотистыми берегами. "Забавно, что у города Петербурга область все равно остется ленинградской..." Мысль ленивая... не отсюда...тает. Без-мыслие. Сатори. Стою на тропинке, что идет от бани к мосткам, среди малинника. Картинка скачет сверху вниз, папкины любимые елки, что на взгорке перед домом, забавно прыгают перед глазами. Сердце клокочет где-то в горле. "Мое большое и жестокое сердце..." Ночные птицы дополняют гармонию тишины. Горячими ступнями попираю сырую землю ... Волосатый, мокрый, жаркий зверь. Рву траву пальцами ног... В моей жизни так много суетного электричества. Чувствую, как оно уходит в землю, разряжаюсь. А земля все примет, все вынесет, всех переживет, всё пережует. Тем более эта земля. Земля моего свирепого и прекрасного края. Где солнце обжигает, дождь лечит, ветер калечит, трава камень рвет. Похьёлла - Калевала - Сариолла... Куоле-мо-ярви. Так зовется это место. "Куолемоярви" означает "мертвое озеро". Не потому, что в нем жизни нет, оно просто сочится жизнью, а потому, что тихое. Это недалеко здесь. Тихое озеро в ладошках елей. А еще тут недалеко есть залив, локоток Балтийского моря, где валуны, обточенные воздухом и водой, ленивым стадом развалились на отмелях, где вычурные сосны роняют длинные иглы на горячий мелкий песок...
Картинка стала возвращаться. Елки - пушистые черные колонны прекратили свой безбашенный пляс. Уффффф....
Захожу шаткой тяжкой походкой в предбанник. Батька, да сосед дед Иваныч сидят - халявят. В парную не идут, водку пьют, разговоры разговаривают.
- Ну как? - весело поинтересовался отец и протянул мне кружку, где на два пальца плескалось прозрачного очищающего ядреного яду.
- Кайф, - ответил я расслабленно и присел на корточки у печки - рядом с лавкой, - спасибо, пап.
- Ну теперь-то твоя душенька довольна?
- Да, пап, классно отхлестал. После того, как крышу подчинили, крепко пар держится. Даже удивительно.
- Мхом надо было, да глиной потолок проложить, - сказал Иваныч глубокомысленно и полез на подоконник за беломором.
- Да, Иваныч, надо бы... да руки все не доходят, все надо, все надо... - закручинился отец.
- Хм, - было хмыкнул я, но потом решил, что смысла нет начинать спор про "надо", да про "хочу"... водка укутывала мягким одеялом сознание. Всем все прощаю. Всех люблю.
- Ладно, Митька - я пошел греться, давай не расслабляйся, я долго не высижу. Позову как созрею, что называется. И сразу парить иди, без твоих вечных "сейчас, папа - сечас, папа". Не дозовешься никогда..
- Ладно, ладно, - махнул я рукой, и демонстративно взял беломорину с подоконника.
- И не кури эту гадость, халявщик, где твои сигареты?
В ответ я с видом гордым и независимым выпустил струю дыма в сторону печкиного поддувала.
Отец сурово покачал головой и проскользнул в парилку.
Удивительно... как живуча эта схема. Я взрослый тридцатилетний дядька, когда общаюсь с родителями снова превращаюсь в того забытого пацана, которым был когда-то. С вечной тягой к шутовству, свободолюбию и любовью к спорам. В которых истина не рождается, но взаимопонимание, зачастую, умирает...
- Ну вот, Дим... - продолжил дед Иваныч, с того места, где остановился. Будто бы и не было этого очередного раунда "парилка - речка - водка", - Тогда вот народу-то мноооого согнали в лагерь-то. Ну все и шли так, как и были. Без вещей, без еды...
- А что, спрятаться никак нельзя было?
- Хо-хой, Дим... Ты ж смотри как... Немцы Гатчину-то взяли, ну ходили с громкоговорителями, мол, Красная Армия разбита, Советам капут, теперь установлена власть Вермахта. Мол, всем к такому-то часу выйти из домов, для переучета и разъяснений... в противном случае нарушители будут наказаны... Ну мы и вышли. Мать, отец, да нас братьев трое... Вооот... - Иваныч комкает окурок и кидает его в банку для мусора... - Вот всех, кто вышел, они и погнали в лагерь. А лагерь они не так далеко развернули, километрах в двадцати от линии фронта. Ну так вот мы и шли, как стадо, а тут наши бомбить давай, они-то сверху не разбирают, колонна и колонна...
Конечно, я слышал это все не первый раз. Удивительную и трагичную историю жизни человека, который прошел три лагеря, потерял семью, снова ее нашел, был рабом, заключенным, партизаном, солдатом... был и под пулями и под кнутом, но смог не только выжить, но и не озлобится. В свои семьдесят с гаком он жилист, как сыромятный ремень и спокоен как вода в Мертвом озере. Всем поможет, всех приветит. Когда-нибудь, я все-таки запишу его рассказ целиком и расскажу всем историю его честной жизни... Удивительных людей носит на себя моя любимая земля. Удивительных людей рождает и принимает в себя. И столько в этом, неторопливо ведущем сбивчивую нить повествования старике силы и мудрости, что невольно открывается какой-то иной смысл нашего здесь пребывания. Что-то большее... То, что лишь иногда мелькает за повседневной суетой, в вечном беге по липкой ленте бытия...
- Дмитрий! Ну всё! Давай уже... - донеслось через деревянную стену. Батька уже "созрел, что называется".
Я забросил гильзу от беломорины в печку, извинился перед Иванычем и, натягивая шапку и руковицы, полез в парную...

ваш Кундера ненаглядный. Он пишет четыре страницы, там где хватило бы одной. А пережеваное в кашу уже и не вкусно.

Да ладно, ладно, не шипите. Я сам его люблю. Только все равно он зануда.

Раньше я думал, что люди с возрастом становятся терпимее и более склонны к пониманию, прощению, духовному равновесию и стремлению найти друг с другом общий язык. Теперь, я понимаю, что это не так. С каждым годом, та раковина, в которой храниться душа человека, коснеет, черствеет, теряет гибкость и упругость... И вот мы уже не готовы и не хотим раскрываться наружу. Мы не очень приветствуем новое, мы не идем на открытые отношения. Мы получаем привычку к одиночеству, и нам хорошо в нем. Мы не пускаем чужие души внутрь, мы заменяем внешними атрибутами успешности то, чего на самом деле нет ценнее и важнее - тепло родственной человеческой души. И даже секс, то, что раньше было высшей степенью откровенности, теперь трогает нас только поверхностно - где-то на уровне кожи и не пробирает до сердца...
Раньше я думал, что люди с возрастом могут сходится друг с другом быстрее и проще, потому, что они умнее и уже умеют ценить то, что им может предложить другой человек. Теперь я понимаю, что это не так. Потому, что нам кажется, что с возрастом мы уже приобрели нечто значимое и ценное, и мы не хотим это терять. Наши отношения временами напоминают торг, в котором мы так боимся продешевить цену той душевной скорлупы, в которой мы живем... И мы лелеем свое драгоценное одиночество и плачем в своей скорлупе, потому, что ... нам одиноко...
Мы все "устремлены в будущее", потому, что мы боимся не успеть. Мы все время с кем-то пытаемся соревноваться и в чужом огороде морковка зреет неизменно слаще, а, главное, и вызревает гораздо быстрее...
И день за днем мы проигрываем свое настоящее в борьбе за то светлое будущее, в которое мы так боимся опоздать...
Трудный возраст...


Мысль:
Ты знаешь сколько мне лет, и я за это плачу...