Journals.ru » 3_62 » ........
tagiro
Волкушечки
Сегодня, во время ночной смены, сошла с ума стажерка-официантка Луиза. Может и не совсем сошла, то есть, я хочу сказать, не необратимо, но волкушечки - всегда тяжелый случай. Не думаю, что кто-то зачем-то будет ей помогать.
Приехав из Махачкалы,она устроилась на работу примерно два месяца назад, но сохранялась в статусе стажера до сих пор - увы, она была мелка, невзрачна, бедно одета, несообразительна; посетители постоянно писали о ней в жалобную книгу раздраженные "посты", где брильянтами блистали призывы "не садиться к этой официантке", для усиления эффекта снабженные десятком восклицательных знаков. И дело тут было не в пьяном трепете эго посетителей, а в Луизе - она не могла, не умела работать. Она не могла выучить меню, а то, что выучила, не понимала совершенно; она была неаккуратна, постоянно роняла и била посуду; с коллегами она не могла беседовать, говоря несуразное; белые ее пальцы постоянно дрожали и предметы не держались в них. На лице ее, видимо очень давно, застыло выражение испуганно-бессмысленного согласия с каким-то тяжелым оскорблением: не думаю, что она могла воспринимать других людей иначе, чем как облако угрозы и ужаса. Лицо ее было маленькое, и не запоминалось бы совершенно, если бы не это выражение.
Беды ее начались в конце января - ее прогнали с квартиры, где даже в среде алкоголической стареющей московской семьи она оказалась невыносимой белой вороной. Не сумев найти себе жилье снова - поиск у нее означал обзвон бумажек, сорванных со столбов на остановках - она стала жить в служебных помещениях ресторана, отсыпаясь на мешках с тряпьем в раздевалке и моя голову в туалетном рукомойнике. Вид у нее стал уже совершенно невзрачный, одно плечо почему-то выше другого, если внимательно посмотреть; в руке она постоянно носила старую нокию, однако же никто ей не звонил. Во время отдыха или вне смены она чаще всего сидела отдельно, рассматривая меню-буклетик, или дремала, положив голову на стол.
В этот вечер она подсела к нам, разговор шел о жилье - все работники, и повара и официанты прямо или косвенно в нем нуждались. Чтобы не общаться с нами напрямую, она стала есть суп, не гладя на нас, но и не отходя. Все сыпали банальностями про агентства и знакомства, Джамшут разливал под столом водку, кальянщик и повара острили и ржали.
Предложили водку и ей; Джамшут заявил, что если она действительно нуждается в жилье, то ей нужно выпить. Она недолго отнекивалась, но потом все-таки выпила грамм семьдесят и закашлялась; запить или закусить она не догадалась. Она моментально опьянела; внимание сосредоточилось на ней; все смотрели на нее, как на диковину, привлекательную своей несуразностью.
Ее спросили про семью, мужа, детей, почему она приехала в Москву; она лепетала что-то, отставив суп. Улыбка иногда пробегала по ее лицу, руки вдруг делали какой-то жест; как с трудом удалось всем понять, у нее давно был какой-то мужчина, и был недолго, может быть даже лишь такое время, которое нужно чтобы навечно врезаться в память вот такому вот существу. "Не целка!" - неслышно хихикнул Джамшут мне в плечо и гоготнул вслух; Луиза, ничего не замечая, сбивчиво продолжала рассказывать; оказалось, мужчина этот знал колыбельную песню о волкушечках, сладко спящих в кустах, и вдруг бросающихся на устало бегущую лошадку, чтобы повиснуть на ней и уснуть вновь, все так же сладко, сладко не разжимая зубов и сладко сложив на пушистом брюшке ненужные маленькие лапки. Он когда-то спел эту песенку Луизе и уехал в Москву, и вот она тоже приехала сюда. Она хотела спеть ему эту песенку и тогда бы он обязательно вернулся к ней, и она не была бы вот так одна. Он не может не вернуться, потому что когда он пел эту песенку, у них было счастье. "Я побегу за ним и запою, а он обернется и увидит, что я приехала", - лепетала она счастливо смеясь,то заслоняясь рукою, то двигая без нужды по столу суп.
Все это было так нелепо, что на нее быстро перестали обращать внимание; Амин, стукнувши кальянщика по голове журналом, спросил: "Вот смена уже к концу, а мы так и не выяснили, в кого ты такой дурак, Камиль?" и опять понеслось веселье. Луиза продолжала говорить какое-то время, но потом затихла, улыбаясь и вцепившись в свой суп.
"Тагир, а у вас есть хлеб?" - вдруг спросила она меня, помешивая суп. - "Я так люблю суп с хлебом, а его нет на столе". Я, следуя традиции непрерывного шуткования, ответил, что хлеба нету (после шести вечера хлеба у нас нет никогда), и что вместо него салфетки, вон на столе - целая пачка; и цвет подходящий. Она улыбалась и кивала, мелко, почти судорожно; я быстро забыл про нее и отвлекся разговором, как вдруг Амин громко и удивленно сказал "Э!"
Обернувшись,я увидел, что она ест салфетки, по-прежнему мелко кивая, вздрагивая и улыбаясь; полупрозрачные волкушечки сладко висели на ней; особенно много их вцепилось в ее грудь, пах и лицо, там их были целые гроздья; салфетку она пыталась заесть супом, словно это и вправду был хлеб.
"Луиза, перестань!" - крикнула, почти взвизгнула, Назира, - "Это не хлеб! Нету сейчас хлеба!"
Луиза послушно встала, ложка и остатки салфетки выпали у нее из рук; на ее движение тотчас метнулся еще один волкушечка и повис на груди; она двинулась к раковине, явно не понимая, куда идет, и полупрозрачные волкушечки молниями бросались на нее и сладко повисали на груди; стукнувшись о металлическую мойку, она остановилась, и, заметив шелуху-панцири от креветок, набила ими рот и стала хрустеть.
"Мужчины! сделайте что-нибудь!" - опять крикнула, почти взвизгнула Назира; всеобщее оцепенение прошло; все двинулись; Амин и Камиль подхватили Луизу под руки и, оттащив в сторону, усадили.
Через сорок минут приехала скорая; Луиза сидела смирно, лицо ее металось, она плакала, улыбалась и через всхлипы повторяла песенку; слов я разобрать уже не мог, кроме "волкушечки", "сладко" и "усталая лошадка".
Врачи, сделав ей укол, увезли ее с собой.
Нам оставалось выбросить мусор и смена заканчивалась; до дома из ресторана мне идти совсем недалеко, буквально пять минут.
URL