... Новгород никак не воспринимается целиком, рассыпается на десятки, красочных кусочков, которые искрятся и кружат, точно в детском калейдоскопе...
Восхитительное чувство свободы.
Оказывается, совсем не надо болтаться месяц на черноморских пляжах, уходить по-туристски в леса, галопом мчаться по европам под монотонно-профессиональное гудение гида... и проделывать еще многое, что входит в понятие "отпуск".
Достаточно сесть в поезд и через три с небольшим часа оказаться в ином мире - зелень, Волхов, ослепительно-огромное небо и никто никуда не спешит.
В недрах парка кирпично-красная стена Кремля, а под нею - совершенно заросший ров, а за нею - Софийский собор, и колокола в человеческий рост, и памятник тысячелетию России, у которого можно кружить часами, пытаясь угадать, кто там есть кто.
А потом - громадный мост через Волхов, и усеянный загорелыми телами пляж, и Ярославо дворище с каменными церквами двенадцатого века, скошенными газонами, редкими холеными клумбами и - орешниками.
Я сорвала себе четыре орешка на счастье.
Наташка все порывалась подобраться к самой воде, и мы спустились по каменной лестнице, ступени которой исчезали в темной воде Волхова, и держали ее с двух сторон, а она окунала пальчики в реку и глазела на юрких мальков, носившихся тенями почти у самых наших ног.
А над нами было небо в тяжелых преддождевых тучах, и зеленый откос, и стена Гостиного двора, а на той стороне реки у причала стоял теплоход, и голос, усиленный громкоговорителем, сулил нам счастье в часовой прогулке по реке Волхов и озеру Ильмень (ударение, кстати, на "И").
Что еще было в Новгороде?
Кошки.
Паук.
Шапито.
Впрочем, по порядку.
Новгород - кошачье царство. В томной дневной жаре, заливавшей дворы, возлежали, восседали, взирали царственно на нас десятки представителей бессмертной породы "кот домашний средней пушистости". Рыжие, черные, серые, пятнистые, полосатые, разнеженные, ласковые, абсолютно уверенные в своем праве на скамейки, ступеньки подъездов и прогретую солнцем траву. Эти жители города тоже никуда не спешили.

Паук жил у нас на балконе, в верхнем углу окна. Верней, пауков сначала было два, но мы открыли балкон и потревожили того, кто жил пониже. Он сбежал, а верхний жилец остался.
Его великолепная паутина занимала половину окна. Весь день он отсиживался в своем углу, подобрав лапы, изредка закусывал, роняя на подоконник ненужные остатки добычи, а к ночи выходил - прогуляться по паутине, поправить ее кое-где, опять же перекусить... Мы тайком глазели на него из-за шторы. Не глазеть было невозможно: этакий зверюга размером с советский пятак, и это не считая лап...

А еще был самый настоящий цирк-шапито - громадный, потрепанный вблизи шатер и шаткие скамьи, окружавшие небольшую арену, и нарочито пышный занавес, и оглушительная музыка, и гимнасты, и клоуны, и силовой жонглер, и лошадь, которая изящно вытанцовывала передними ногами и кивала головой зрителям...
И уже не замечались ни обшарпанность, ни ветхость, ни неизбежные накладки, потому что был - праздник.
Два часа праздника с десятиминутным антрактом, во время которого детям разрешили бегать по арене и фотографироваться с артистами и дрессированными собачками.
Очень скоро Наташка отдала мне игрушку, которую постоянно носила с собой на прогулках - чтобы ничто не мешало хлопать.
Глаза ее сияли.
И когда в конце представления группа гимнасток - с виду сущих девчонок, да и одна настоящая девчонка лет десяти там тоже была - принялась так и этак скакать через огромные прыгалки, снизанные из десятков разноцветных шариков - Наташка не утерпела.
Она вытащила меня в проход между рядами, волокла за собой к манежу и кричала во все горло: "Хочу играть!"...

Это был первый Наташкин цирк, и я очень рада, что он был именно такой - яркий, безыскусный, ярмарочно-радостный.
Самый красочный осколок новгородского калейдоскопа...