Из истории похода против вандалов, или Не берите на войну любимых родственников

"Как только римские корабли были замечены у берегов, Гелимер действовал быстро. Его флот и часть его армии были действительно в Сардинии, но у него было достаточно солдат и дома, и к тому моменту, когда армия вторжения высадилась, он уже выработал план. Место, избранное для столкновения, было около десяти миль от столицы, где дорога с юга проходила по узкой долине. Атака должна была быть тройной: его брат Амматас атакует авангард, племянник Гибамунд атакует в центре с западных холмов, а он сам -- с арьегарда. Это был честолюбивый план, успех которого зависел от точной координации; к несчастью для Гелимера, связь его подвела. Амматас напал слишком рано; византийцы, уже предупрежденные, его ждали. В последующей битве вандальский царевич был убит, хотя римляне заплатили за это дюжиной жизней; его солдаты, увидев, что их предводитель пал, упали духом. Некоторые были изрублены на куски вокруг него; остальные бежали.

Атака с фланга была не более удачной и куда менее славной. К этому моменту фактор внезапности был потерян, но если бы Гибамунд быстро пришел на помощь Амматасу, два подразделения могли бы спасти дело. Вместо того, он колебался, приказал остановиться, и начал осторожно выводить свои войска на линию боя. Он все еще этим занимался, когда на него ринулась конница Велизария. Это были гунны, ужасные, дикие и неумолимые. Вандалам хватило одного взгляда на атакующую орду, чтобы рвануть прочь куда глаза глядят. Все теперь зависело от Гелимера. Он неплохо начал, каким-то образом сумев отрезать Велизария и его генштаб от основной армии, но в эту минуту он неожиданно увидел труп брата -- и силы оставили его. Некоторое время он недвижно стоял, отказываясь уйти с этого места, пока труп не унесли с поля боя и не подготовили к похоронам. Велизарий вновь увидел свой шанс. Быстро перегруппировавшись, он атаковал вандальскую армию и рассеял ее. Битва закончилась. Защитники бежали, и не на север -- ибо та дорога уже была под византийским контролем -- а на запад, в пустыни Нумидии. Дорога на Карфаген была открыта.

Двумя днями позже, в воскресенье, 15 сентября, Велизарий вошел в город. Со дня высадки в Африке, его людям было строго приказано уважать жизнь и собственность местных, кто, несмотря на столетие варварской оккупации, оставались не меньшими римлянами, чем они сами. Хвастовство, наглость, надменность были запрещены; все, что брали в лавках, должно было быть оплачено вовремя и полностью. А Велизарий отправился прямиком во дворец, где, сидя на троне вандальского царя, он принял старейшин города и позже сел ужинать со своими офицерами -- едой, приготовленной для самого Гелимера, как сообщает нам Прокопий.

Но Гелимер еще не сдался. Из своего временного убежища в Булла Регия в Нумидии, где-то в ста милях к западу от Карфагена, он послал срочное сообщение своему второму брату, Тзазо, который командовал операцией на Сардинии, вызывая его и его войска назад в Африку. Тем временем он реорганизовал и переформировывал свою армию и договаривался с местными пуническими и берберскими племенами, обещая им богатую награду за каждую голову римлянина. Таким образом он понемногу укрепил свои силы; и когда Тзазо и его люди присоединились к нему в начале декабря, он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы вновь перейти в наступление. Новая армия вандалов была, конечно, не в десять раз больше византийской, как утверждает Прокопий, но в любом случае, из Буллы выступила мощная армия и, с обоими братьями во главе, двинулась к Карфагену -- по пути разрушив огромный акведук, от которого зависело водоснабжение города.

Хотя Велизарий провел эти недели, укрепляя Карфаген, у него не было ни малейшего желания оказаться в осаде -- особенно потому, что он у него появились сомнения в верности гуннов и других варваров в его армии. Он знал, что агенты Гелимера уже были среди них, уговаривая их как собратьев-ариан перейти на другую сторону; и если уж им суждено было его предать, он предпочел бы, чтобы это произошло в открытом поле, чем в осажденном городе. Так что он тоже дал приказ к выступлению и встретил армию вандалов у Трикамарума, в тридцати милях к западу от Карфагена.

Битва произошла 15 декабря. Византийцы, у которых было преимущество и в подготовке, и в полководцах, немедленно взяли инициативу в свои руки, трижды атакуя вандальские ряды; и в рукопашной, последовавшей за третьей атакой, Тзазо был убит на глазах своего брата. И снова Гелимер заколебался; его солдаты, видя его нерешительность, начали отступать; и только тогда гунны -- которые, как и подозревал Велизарий, все это время ждали, кто возьмет -- вступили в бой. Шпоря коней в молниеносной атаке, они быстро превратили вандальское отступление в разгром. Гелимер бежал в свою нумидийскую крепость, армия за ним. На этот раз это было концом. Велизарий отправился в город Гиппо -- который ему немедленно открыл ворота -- и захватил царскую казну, а затем, нагруженный трофеями и пленниками, вернулся в Карфаген.

Гелимер, хоть и понимал, что его царство проиграно, сначала не сдался. Неделями он бродил по горам, укрываемый берберами. В 534 его окружила византийская армия, чей командир, Фарас Герулианин, уговаривал его сдаться -- уверяя, что Юстиниан не имеет к нему никаких претензий, что с ним будут обращаться, как подобает царю, и что ему обеспечат достойное и удобное существование. Но Гелимер отказался, попросив лишь, чтобы ему прислали губку, хлеба и лиру -- просьба, которая несколько озадачила византийцев, пока посланник не объяснил, что губка его господину была нужна, чтобы мыть раздраженный глаз, а хлеб -- чтобы поесть настоящего хлеба после бездрожжевого крестьянского теста. Что касается лиры, он сказал, что Гелимер свое время в убежище посвящал написанию горестной песни о своих несчастьях и теперь жаждал ее сыграть.

Мы не знаем, выполнены ли были его желания; но в марте, после долгой и очень неприятной зимы, царь вандалов наконец сдался. Когда его привели к Велизарию, присутствовавшие удивились, увидев, что он трясся от неудержимого смеха. Прокопий предполагает, что смех был циничным комментарием к тщете человеческих амбиций. Может, оно и так; но были и те, кто решили -- и быть может, были правы -- что неудачливый узурпатор после всех своих страданий был попросту не в себе.

(Джон Джулиус Норвич, "Византия: ранние годы")