Джульетта лежит на зеленом лугу
среди муравьев и среди стрекоз
по бронзовой коже по нежной траве
бежит серебро её светлых волос
тонкие пальцы вцепились в цветы
и цветы поменяли свой цвет
расколот как сердце на камне горит
Джульетты пластмассовый красный браслет.

© В.Бутусов "Джульетта"


Не следует думать, что Джульетта, испив из склянки, в глубоком сне сейчас пребывает, и мы как зрители наблюдаем, ожидая момента, когда она проснётся, потому что нам не известно, уснула ли она на самом деле или она лежит на зелёном лугу уже после того, как кинжал Ромео нашёл свои ножны. И нам важен здесь не сюжет истории, трагичностью исхода известный, а сама эта картина, нарисованная тонкими смысловыми мазками, которая сейчас мысленно представляется в нашем сознании. Вот и займёмся мы изучением этих пролонгированных нитей на платье Джульетты, разбегающихся фонтанчиком по площади Вероны, но при этом плавно по рукавам её спускающихся, как в тёмных касаниях глубины по Венеции гондолы плывущей или копошением накладывающихся слоёв, разбросанных по платью её, прикрывающих наготу её тела и кожи её нежной, впитавшей страсть поцелуев Ромео, однако за гранью концентрации пребывающими складками на платье, потому что герцог запретил драки на улицах Вероны. А причиной тому являлось то, что Брат Лоренцо нашёл выход из создавшейся проблемы, и серый, рассыпающийся порошок грамматики он засыпал, настойку трав, пахнущих наростами парадигмы, он дозами отмерил, и капельками логики, обнаруженных при рассечении катарсиса каких-то риторических впуханий, он залил, приготовив зелье для Джульетты.

И вот лежит она перед тобой, читатель, но ты стараешься не смотреть на неё или всё-таки тебя выпуклости под платьем Джульетты привлекают, особая точка на груди у неё, в переплетении у соска розовое привлекает? Но обрати внимание на её лицо, видишь щёки её как яблоками катятся по дворам, по бортикам каменным вдоль вымощенных дорог, по пыльным переулкам Вероны катятся. Вот так вот ты, читатель, медленно вползаешь в сюрреализм, в сладких своих гарнитурах подсознания вползаешь. А ведь они имеют место быть в то время, когда ты тщетно пытаешься высчитать расстояние между Вероной и Мантуей, они парусом кормилицы развиваются, на рясе Лоренцо своими загибающимися полозьями иллюзию приобретения и присвоения создают. Это подобно медитативному созерцанию, но выступают ли они знаком несуществования? Могу ли я представить их в виде некой бинарной схемы или кровь Меркуцио на острие шпаги Тибальта является противоречием выпуклости под платьем Джульетты, координатами заданными в нашу область красного пятна установленную, мгновенно к худосочной структуре прилепляемой и изложенной в понятиях онтологии? Могу ли я пылкую речь влюбленного Ромео, мечтающего быть перчаткой на руке Джульетты, подпирающей рукою щёку свою, представить в виде касательной по окружности или треугольнику понятий угол задать и от вершины этой геометрической фигуры, на плоскости здесь представленной, запустить лавину самокатящихся воспоминаний?

Почему же так быстро испчерпывают себя все огибающие, что мы пытаемся задать? Почему, не успев мощной сосудистой ностальгией обрасти, они уже бессильно валятся в темноту, будто специально их поджидающую? Не хотят нарративные сосудики расщепиться, такую цельную, катящуюся, на кромку развёртывающуюся систему образовать, "потому что у тебя в каждом из твоих пяти чувств больше дичи, чем у меня во всех за раз", - как утверждает Меркуцио. А тем временем в фонтанчике на площади Вероны пальчиком делают они Джульетте, топчаном опрокидывают вдоль сосков, катышками платья её проворачивают они розовенькое вокруг оси, фитюльку ей делают жирным холмиком между ног её, делают балык наискосок. А вокруг этой таинственной конфигурации некое пахнущее коричневое сбоку простирается, сакральное оттопыривается, туда и отправлены стружки от текста, выструганные рубанком, зажатым в тисках слов, чьи овальные просветы по совокупности плоскости закудрявливают прозу.