В принципе, каждое событие реализуется, пусть даже в форме галлюцинации. Каждое слово физично и немедленно воздействует на тело. Лестница состоит в следующем: слово - часто пищеварительной природы - проявляется в заглавных буквах, напечатанных как в коллаже, который его обездвиживает и освобождает от смысла. Прообразом этого является эффект несбывшегося пророчества, хорошо известный в истории мессианства, но не стоит слишком спешить, и лучше в данном случае говорить о менопаузе. Ибо чрезмерное приводит к состоянию, когда, превосходя самое себя, сладострастие более не сводится к ощутимой данности, когда ощутимой данностью можно пренебречь и когда мысль, управляющая сладострастием, овладевает всем существом. И мысль обменивается прикосновениями с пустотой, это как бы слепое пятно, нечто невидимое, что одновременно и открывает поле зрения, и ограничивает его. Это лестница, как видеоряд другого мира, никому, в сущности, не адресованный, безразлично рассылающий свои образы и безразличный к собственным сообщениям как песок, в который мы погружаемся, чтобы не видеть, песок, который состоит из слов, и, если я перейду от одного образа к совершенно другому, несогласие, вынужденное использовать слова, вызывает ассоциацию с барахтающимся человеком, погружающимся тем глубже, чем сильнее его усилия выбраться. Вот там всё исчезает, всё поглощается. Полное отсутствие центра, совершенная общность. После идеального города – идеальная ниша. Ничто не сходится в одной точке – ни движение, ни культура, ни строительство, ни лестница. И сразу же становятся невозможными общественные манифестации: где собираться? Их участникам оставалось бы только кружить по лесам на глазах друг у друга. А это и есть та самая радость крушения метафоры, к которой мы прибегаем только во время траура. Ликование непристойности, непристойность очевидности, очевидность могущества, могущество симуляции. Против нашей обманутой невинности, против пропасти наших аффектаций, симулякр имманентности, смысл которого нам предстоит деконструировать при помощи этой лестницы. Это по крайней мере ещё доказывает, что нужно быть вдвоем, и соответственно, что ещё существует какое-то различие. Но и это ненадолго. Радость ложечками для соли, как воду полностью обезвоженным людям и славную маленькую агонию в гомеопатических дозах, чего ещё надо? С первого тика до последнего така, или, скажем, с третьего до предпоследнего, поскольку грудному тамтаму всё-таки требуется некоторое время для лестницы. В этом дискурсе, впрочем, скрывается некоторое ослепление своим объектом. Но если по поводу всего этого можно сказать нечто прямо противоположное в тех же самых словах, то это означает, что уединение мужчины с женщиной открывают сферу интимного между ног её около щели, если пальчиком раздвинуть складки, белое что-то налипло, словно вдруг перенеслось всё из сферы сексуальности в текстуальность, как Помпеи на берег Тихого океана в пространство картины Рембрандта, импрессионистов и греческой скульптуры механизмом коленчатого вала, подобно тому, как превращаются в пустыню территории вокруг атомных станций или автотрасс. Здесь нет подхваченностей, орнаментом здесь не вышивали, здесь просто лестница стоит.