Проникая в женщину, он внедряется в неё самым простым и естественным образом, не выставляя напоказ ни свою мастеровитость, ни притянутые за волосы ласки, он проскальзывает к ней под кожу и следует токам, разносящим кровяные и лимфатические флюиды, пока не займёт всё место, так что рука этой женщины становится перчаткой для его руки, её череп – его каской, а его дыхание вздымает её грудь. Единственно за что он переживает, если слишком мелкая для него женщина разлетится вдребезги или разорвётся помедленнее, оставив его один на один со значительными осложнениями и возвращая в исходное одиночество, в пограничные ситуации между любовью и ненавистью, между жизнью и смертью, между болью и радостью, между дилетантством и профессионализмом, между красотой и уродством, между милосердием и жестокостью. Кажущаяся простота этих приевшихся клише ставит в тупик и призывает тебя к философским рассуждениям со свойственностью неординарного мыслителя тонко балансировать на грани искренности и скепсиса, а тем временем они снова выходят сюда и покрывают собой побережье, они выплывают на берег, словно множество крохотных лакированных туфелек, которые способны ходить, но, не умея плавать, никогда не вернутся с трагического купания, эти красивые разноцветные юбчонки медуз их выдвигают вперёд на гладко одетые манифесты, их расчленнёность выдвигают, по ухабам, кустам и траншеям и распухшие животы и диспропорциональность на лице, ведь самые важные и значительные мысли, откровения являются на свет голыми, без словесной оболочки и найти для них слова - особое, очень трудное дело, целое искусство и я иногда думаю а всё ли для меня важно в этой жизни или, наверное, присутствует в ней всё-таки что-то такое, что должно представляться мне совсем мелким, незначительным, ничтожным, не достойным внимания, любопытства, отвращения, ненависти, страха, любви и даже банальной доброжелательности, а вот и менеджеры в пиджачках вышли и проблема движения в никуда, без цели, поднятая когда-то Паскалем, Киркегором и Ницше, становится необычайно актуальной и шуршанием и шелестом застигнуты они были, когда у тебя в глазах тишина и червяки выступают на коже однородностью контуров, идеальным пространством, основанным на синтезе и протезировании, ведь это пространство неоспоримое, согласованное, синхронное, совершенное - всё это представляет мир абсолютно неприемлемый, поэтому тебе не нравится, когда всё вот так и происходит, тебя же никто вовремя не схватил и не удержал, а теперь уже слишком поздно и глина из которой ты слеплен, высохла и затвердела, и уже ничто на свете не сумеет пробудить в тебе уснувшего музыканта или поэта, или астронома, который быть может жил в тебе когда-то, ты читаешь и поводишь бочком, бочком так и лоб хмуришь как будто поставили по среди комнаты шкаф и одной ногой ты хочешь перепрыгнуть, одной голой ногой вперёд вправо согнутой перепрыгнуть, чтобы обойти пакет за углом как богемское стекло или геральдические щиты незаметно перед дворцом культуры напротив клиники, чтобы расстаться, ведь о таком паскудстве предупреждали тебя, о таком скотстве, когда она стояла перед бюстом римского императора, или вернее с тем, что осталось от его мрачного лица, разрушенного временем и вся такая молодая и внешне привлекательная, она запихивала руку себе под юбку, основательно, будто вбивала её, а потом, уже выпростав руку, одухотворённо нюхала свои влажные, скользкие пальцы и раскидывала она ноги, чтоб лоскуток её трусиков показался как Шлимана раскопки Трои или персидский суфизм, но ведь и сам Дон Жуан чаще расстёгивал ширинку, чтобы помочиться.