Крапивница
«Бабочка-крапивница залетает в помещение
и садится в темный угол –
быть грозе через два часа».
(Народная примета)
Был жаркий и душный полдень, когда, казалось, само небо плавилось и стекало на горизонт густой, бирюзовой эмалью. Горячий воздух, пропитанный испарениями утомленной земли и терпкими запахами цветущих полей до консистенции сиропа, подергивался рябью миража, которой плыл перед воспаленным сознанием как нечто незначительное и вполне естественное.
Каким-то титаническим усилием воли я заставил себя оторваться от созерцания от безрадостной гипнотизирующей картины, поцеловаться с матерью, взвалить на свои плечи приготовленный с вечера рюкзак и выйти из приветливого, такого прохладного, отчего дома. Я шагал по пыльной проселочной дороге, обходя грязные глинистые лужи, оглушенный гудением шмелей и докучливых слепней, которому вторил странный шум в моей голове – легкая панамка, несмотря на всю свою белизну, не могла защитить от солнца мою непутевую голову. Болела и ныла обгоревшая спина, которая хоть и чуть зажила, намазанная на ночь кефиром, но под тяжестью рюкзака снова начала корить меня за вчерашнюю неосторожность.
Эти десять минут, за которые я преодолел расстояние до вокзала, показались мне сущим адом. Почти каждую минуту, когда темнело в глазах, хотелось плюнуть на все и свалиться у обочины, рухнуть без сил в траву, кишащую различными насекомыми, и просто отрубиться. Я три тысячи раз проклял себя за то, что был ленив и податлив на материнские уговоры и не уехал вчера вечером, предпочел вкусно поужинать и сладко поспать, а теперь обречен на страшные мучения, ибо перспектива провести полтора часа в маленьком душном вагоне сейчас просто убивала.
Продравшись сквозь двухметровые заросли опутанных вьюном таволги и тимьяна к разбитой бетонной платформе, за которой насмешливо поблескивали тоненькие накатанные линии на потемневших рельсах, я вконец упарился и обессилел. «Тимирево» - гласила изрядно поржавевшая табличка, прибитая под стрехой крыши; я прочитал и вяло кивнул – мол, согласен.
Само здание вокзала было маленьким и стареньким, вросшим в землю, его почти целиком скрывали кусты бересклета, бузины и жимолости, буйно разросшиеся в малохоженом месте. Не очень ровно сложенные кирпичи уже давно и обстоятельно крошились по углам, крыша покосилась и съехала немного набок, угрожая как-нибудь при случае свалиться окончательно. Двери и оконные рамы, потемневшие, разбухшие и источенные жуками, пробиравшимися в дыры облупившейся краски, уже не совсем уверенно держались в пролетах. Когда-то, наверное, это была такая ли пасторальная картина, или, пожалуй, образцово-показательная, гордость всего колхоза, но эти славные время давно остались в прошлом, и станция выглядела какой-то уж слишком историчной.
Чудом было даже то, как небольшие поезда, один-два синих вагона, больше смахивающие на трамвайчики, еще сновали по узкоколейке от этого глухого уголка к станции главной дороги, находившейся в тридцати с лишним километрах от нас. Чудно было входить внутрь станции, низко пригибаясь, чтобы не удариться о дверную балку, стучаться в когда-то прозрачное, а ныне безнадежно пожелтевшее пластиковое окошечко с полуистертой надписью «Касса», под равнодушным взглядом старенькой бабушки вытаскивать из заднего кармана джинсов заранее заготовленные две десятирублевки и горстку мелочи, а потом прятать туда же серо-зеленую квитанцию.
Сейчас, жителю большого и современного города, все это казалось мне каким-то ненастоящим, пришедшим из далекого прошлого воспоминанием моих покойных бабушек и дедушек. Эта ветхая бумага, на которой старой шариковой ручкой с жирной пастой в графе станция назначения было выведено круглым и неряшливым почерком «Яблоневская», две грубых скамейки, тянувшихся внутри и снаружи здания, облупившиеся стены, выкрашенные темно-зеленой краской, дальние углы, усыпанные лузгой и затянутые густой и жирной паутиной – слишком уж сильно пахло здесь двадцатым веком, пресловутой советщиной.
Как на улице было удушающе жарко, здесь было сумрачно и прохладно, а воздух был пропитан подвальной сыростью. Я с наслаждением бросил рюкзак на скамейку, сам сел рядом, вытянул ноги и, лениво прикрыв глаза, принялся ждать прибытия поезда. Снаружи слышался неторопливый говор двух дачников, которые, казалось, были сделаны из жаропрочного материала, ибо собирались в такое пекло ехать за покупками, ныли двое ребят лет шести-семи и визгливые жалобы их матери – семейство ехало на поминки деда, который, как рассказала мне мать, утонул по пьяни. Наверное, там ждало еще несколько человек, которые сидели молча или поплевывая семечки, но большинство народа все равно подойдет за две минуты. Странно, что никто не догадался зайти внутрь, или это я был настолько изнежен кондиционером в своей квартире и в офисе, что подобная температура за окном оказывалась смертельной.
Однако тут мои размышления на тему неприспособленности современных программистов к полевым условиям прервал перестук дамских каблуков. О, безусловно, это заложено природой – какие бы думы не занимали наше сознание, какая бы тоска не владела сердцем, мы обязательно обратим внимание на прибытие нового лица женского пола, особенно, если личико это молодо и миловидно. Новоприбывшая на радость мне и вправду оказалась прекрасной незнакомкой – я действительно в первый раз видел ее, что тем более было удивительно, так как за проведенную в деревне отпускную неделю я, казалось, выучил всех новых ее обитателей, в том числе, гусей и кошек, но ее, я могу поклясться, не было там!
Просто такую девушку невозможно было пропустить. Ее внешность была безусловно привлекательной и достаточно экзотичной: цыганская красота проглядывала в смуглом лице, сухом и строгом на северный манер, поверх длинного темного платья была наброшена яркая шелковая косынка, а в скромной позе чувствовалась аристократическая снисходительность. Она также предпочла купить билет в кассе, и я получил возможность услышать ее голос – чуть низковатый, несколько дерганный и совершенно обычный.
- Простите, - я и сам не заметил, как встал со скамейки и подошел к ней.
- Да? – она испуганно вскинула на меня свои темно-вишневые глаза. Красивые, очень… живые, с миндалевидным разрезом, хрупкими и острыми дугами бровей – во мне проснулся живописец, который дрых там уже добрую дюжину лет с тех пор, как я бросил художественную школу на третьем году обучения.
- Эээ, простите, - только и смог выдавить внезапно пробудившийся эстет, глупо улыбаясь ее внимательному взгляду. – Можно с Вами поговорить?
Да уж, хорошо выкрутился, нечего сказать! И почему момент знакомства всегда остается таким камнем преткновения, несмотря на многократный опыт моих предшественников и даже (до чего дошли!) многотомные трактаты на эту тему, часть из которых я, каюсь, грешен, тоже читал.
- Безусловно, - она села и продолжала все так же сосредоточенно смотреть на меня, будто иностранка, которая, несмотря на свободное владение языком, все равно некоторые фразы понимает с небольшим опозданием. А, может, так оно и было?
- Прекрасная погода, не так ли? – я бесцеремонно уселся рядом, снял панаму и демонстративно помахал перед носом.
- Позволю себе не согласиться с Вами в этом вопросе, - право, витиеватые конструкции она использует, мой интерес к этой девушке начал разгораться, как уголек под губами умелого пионера, тьфу, скаута.
- Мда, тут я маленько не прав, - мне осталось только улыбнуться. – Сам еле на ногах стою, но хаять погоду – последнее дело. У природы ведь нет плохой погоды? Или Вы не согласны?
Она улыбнулась вежливо и определенно мило.
- Мне нечего Вам возразить. Хотя, признаться, я бы предпочла, чтобы за окном было на несколько градусов пониже, мое самочувствие было бы намного более комфортным, нежели то, что имеет место быть сейчас
- Кстати, к концу недели обещали похолодание, и даже, возможно, осадки… Хотя, честно признаться, меня это будет уже мало беспокоить, в городе я от погоды не завишу: кондиционер – великое изобретение!
- Вы счастливый человек, в таком случае, раз Вам доступны блага цивилизации, - сдержанно улыбнулась она. Черт, это уже похоже на промашку. Надо срочно выруливать на какие-то общие темы, чтобы не потерять нить разговора. Я осмотрелся вокруг в поисках предмета, за который можно было бы уцепиться. Как и следовало ожидать, ничего подобного в темном и низком помещении найти было невозможно. Спасти наш разговор могло только какое-нибудь маленькое, заурядное чудо, что и не замедлило произойти.
- Это крапивница, - вдруг сказала она, сосредоточенно изучая пестрокрылое создание, бесцеремонно усевшееся на манжет моей рубашки. – Знаете, чем она любопытна? По народному поверью, это лучший гонец приближающейся непогоды. Когда она среди ясного дня вдруг залетает в помещение и ищет темный угол, значит, быть грозе через два часа. Милое и ни в чем неповинное насекомое, но как же я боюсь ее встретить… вот как сейчас.
- Отчего же? – немного обескуражено пробормотал я, пытаясь извернуть голову так, чтобы наблюдать предмет нашего разговора, не спугнув.
- Это долгая история… Знаете, как зовут ее на латыни?
- Ммм, - действительно, все мои познания в древних языках исчерпывались жизнеутверждающей фразой In vina veritas!
- Aglais urticae… Или еще пылающая нимфалида… Впрочем, это уже скорее поэтическое, нежели научное название.
- Я смотрю, Вы весьма сведущи в энтомологии, Вы не биолог случаем?
- Нет, что Вы, - она грустно и совершенно открыто улыбнулась. – Я художница. Заниматься наукой я… мне не позволила семья. Были веские причины
- Вот как… Так Вы сюда приехали на этюды? – всплыло вдруг в голове нужное слово.
- Да. Наверное, - она с сомнением посмотрела на свой чемоданчик. – К сожалению, только на этюды. Мне хотелось бы провести здесь гораздо больше времени, чтобы не ограничиваться зарисовками, а писать в полную силу, всеми красками… Не могу сказать, что у меня дома бедный материал для творчества, но здесь я ощущала себя как-то иначе, у меня появилась свобода самовыражения… Возможно, это было связано с переменой места.
- Сейчас Вы так грустны из-за того, что приходится расставаться с нашим чудным краем? – понимающе улыбнулся я – правда, во мне говорила скорее лень и нежелание видеть шефа.
- У меня нехорошее предчувствие, - ее тонкие губы сжались в одну ровную и тонкую черточку. – Возможно, это следствие расстроенных жарой нервов, возможно, но оно не покидает меня…
- Да-да, магнитные бури и все такое, - протянул я. – Наша экология вконец нас доконает такими темпами.
- Я не о том, - она покачала головой и внезапно судорожно дернулась, схватив меня за рукав. – Нет, нет, это ужасно, это просто невыносимо…
Я вздрогнул от неожиданности и уже овладевшего моим телом сырого холода станции. Расслабленная беседа закончилась, благодушный и несколько романтический настрой исчез, оборванный этим странным и нервным жестом. Моя собеседница явно чувствовала себя неважно, она неотрывно смотрела на маленькое пестрое насекомое, будто оно заключало в себе ответы на все мучавшие ее вопросы.
- Вы никогда не думали, что чувствует пойманная и посаженная в литровую банку бабочка? Разбиваясь шелком крыльев о непреодолимую твердость холодного стекла. Безотчетно чувствуя истончающийся кислород. И это ощущение – тонкой стальной иглы над твоим сердцем, готовой одним взмахом оборвать твою жизнь в угоду прихоти коллекционера? – голос из обыкновенного превратился в сухой и режущий, неприятно дергавший какие-то ниточки около моего позвоночника.
- Надо мной нависла стальная игла смерти, я знаю это, - ее измученный взгляд и равнодушная улыбка создавали страшное впечатление – в этот момент она была похожа на полумертвую, иссушенную изнутри. – В любой момент меня может настигнуть месть… Месть за что? За то, что я есть… Но к этому я уже привыкла. Сейчас же меня мучает предчувствие чего-то в сто крат более страшного… Я опрометчиво разговариваю с незнакомым мужчиной, хотя Вы можете быть подосланы им, не обижайтесь, - упредила она возмущенные реплики, готовые сорвать с моего языка, - я и вправду в таком положении, что не могу никому доверять. Но сейчас мне уже все равно… Скажите, - она схватила мою ладонь – кожа ее рук была сухой и пергаментной, - скажите – неужели Вы – не чувствуете?
Она смотрела на меня этим взглядом – жадно ищущим спасения, колким и одновременно хрупким, если так можно сказать о выражении ее глаз. Мне стало по-настоящему холодно и жутко – по всей видимости, бедняжка была сумасшедшей, одержима какой-то паранойей. Она говорила о какой-то мести, о каком-то человеке – значит ли это, что ее преследуют? Что же могла такого натворить юная и беззащитная девушка? Ее судьба представлялась мне темной и пыльной комнатой, затянутой паутиной безумия – что могло таиться там? Преступления родных или ее собственные? Я терялся в сомнениях…
Она продолжала смотреть на меня, ожидая ответа… Что я мог ей ответить? То, нужное, чтобы успокоило ее воспаленный разум и не обидело исстрадавшееся сердце?
- Как Вас зовут, прекрасная незнакомка? – я справился с выдавленной на губы сочувственной улыбкой и бессмысленной фразой. Она непонимающе моргнула, но, видимо, мой вид был настолько располагающ, что она не заподозрила в словах насмешки.
- Мирра…
Красивое, почти что сказочное имя. Оно удивительно идет ей…
- Вы, наверное, очень устали, Мирра… - я ласково погладил ее маленькую ручку, такую сухую и неживую на ощупь. – Расскажите мне, что Вас волнует…
- Но, но… - вяло запротестовала она. – Это не со мной! Что-то ужасно должно случится совсем скоро… случится со всеми нами.
- Чему быть, того не миновать… Прошу Вас, расскажите мне… Может, я смогу понять и помочь Вам… или, - в этот раз я опередил ее реплику, - предупредить то, что должно случиться.
Вместо ответа был взгляд – долгий, глубокий уставших и измученных карих глаз. Взгляд, длившийся целую вечность и еще несколько секунд.
- Уже слишком поздно, - покачала она головой, - слишком поздно… Знаете, я даже рада, что встретила Вас. У вас теплые зеленые глаза, такие травянистые и живые. И добрая искренняя улыбка. На Вас приятно смотреть, правда, сомневаюсь, что мне бы удалось правильно передать все теплые оттенки на портрете…
- Спасибо за незаслуженный комплимент, - приободрившись такой переменой в лучшую сторону, я улыбнулся и поспешил перевести разговор на другую тему. – Меня еще не разу не предлагали нарисовать. И я думаю, правильно делали. Вот такая очаровательная девушка, как Вы, гораздо лучше бы смотрелась на холсте и в раме.
- Вы в свою очередь делаете мне комплименты… - на лице медленно начал проступать румянец. - Что же могу сказать, что у меня уже есть несколько маленьких автопортретов… правда, я не могу причислить их к удачным работам…
- Вы напрасно скромничаете… - наш разговор все больше и больше начинал походить на ту милую болтовню, которой обмениваются малознакомые, но симпатизирующие друг другу люди.
Внезапно я почувствовал неприятное, ноющее ощущение, что-то было не так. Я насторожился, прислушиваясь, и тут же сильно пожалел об этом – лицо Мирры исказилось от ужаса. Впрочем, через несколько секунд я понял, что не я тому был причиной. За моей спиной, загораживая льющийся через дверной проход свет, как-то слишком внезапно возникли высокие темные силуэты. Слишком внезапно и слишком высокие, чтобы быть очередной партией обленившихся дачников.
Я обернулся только для того, чтобы получить сильный удар в лицо. Голова откинулась назад, гулко звякнув болью, в глазах потемнело. От неожиданности такого поворота событий я совсем растерялся и благополучно получил еще и тычок под ребра. Оглушенный, на подгибающихся ногах, я попытался сделать несколько шагов, но чья-то сильная рука отшвырнула меня к стене.
- Ты зря думала, что сумеешь сбежать, - раздался звучный и зловещий мужской голос. – Найти тебя было не так уж и сложно, хотя такой наглости мы от тебя не ожидали.
Сквозь темные круги, плавающие в глазах, я увидел трех мужчин – высоких и мощных, одетых явно не по погоде в темные плащи, в их руках нехорошо темнело оружие. Их появление не было и не могло быть случайностью – случилось то, страшное, о чем меня судорожно пытались предупредить.
Мирра в испуге попятилась, отчаянно кусая губы, а лицо ее цветом сравнилось с белейшим батистом. Один из мужчин, по-видимому, говоривший, подошел к ней, грубо схватил за руку, привлек к себе и внезапно резко отшвырнул прочь, как ненавистную вещь. Он повернулся ко мне свое лицо хищной птицы, и пренеприятная дрожь поползла между лопаток. Было в этом лице, слишком красивом и одухотворенном для обычного бандита, что-то пугающее - нечеловеческое, темное
- Ты жалка и отвратительна. Мирра, как ты могла! – с ненавистью и презрением прошипел он, глядя на нее горящими глазами. Может, это и были мои галлюцинации, ведь по голове приложили изрядно, но в узких, вертикальных зрачках его плясали язычки зеленого пламени…
- Стоило мне только ненадолго отлучиться, как ты сбежала из дому! С ним! – снова резкий жест в мою сторону. – Когда только успела…
«Да, наверное, все так и было», - отстранено плыли в голове вялые мысли, пока два дюжих молодца выворачивали мне руки, приставив стволы к спине где-то в области лопаток. Голова была тяжелая и бессильно болталась на шее, но я упрямо поднимал глаза на стоявших передо мной людей. «Горячий жених, или нет, тогда бы дело кончилось гораздо раньше… Скорее, родственник, брат… Он наверняка откуда-то Кавказа, горец, дикий зверь, живущий по другим обычаям, да, похоже на это… А она цветок – горная роза… Нет, бабочка, она похожа на бабочку, пылающая нимфалида» - билась в голове упорная мысль.
Мирра с трудом поднялась с полу, даже не сделав попыток отряхнуться или поправить волосы - от удара ее прическа перекосилась, разрозненные прядки выбились и в беспорядке падали на лицо.
- Я вижу его в первый раз, - отстранено, как будто в бреду прошептала она. – Я не знаю его имени. Он ни при чем. Да, я сбежала. Потому что не только Старшие знают и чувствуют наступление. А я мечтала о свободе – тебе никогда этого не понять. Ты не знаешь, что такое запертые навсегда двери, прочерченная на календаре линия жизни…
Она и в самом деле бредит. Или здесь и вправду творится что-то, что непосвященному не понять… Теперь я уже охотнее верил во второе, все это уже слишком давно перестало походить на привычную мне реальность с сонными мухами и глючными компьютерами.
Он медленно поднял пистолет на уровень своей груди, направляя ствол на нее. Тяжелый, горящий взгляд сейчас служил ему, наверное, не хуже лазерного прицела.
- Заткнись. Ты не заслужила права понимания и права власти. Само твое появление на свет было несчастьем. Если ты сейчас не затихнешь и не пойдешь со мной по доброй воле, я просто-напросто пристрелю тебя.
Раздался сухой, дребезжаще-старческий смех.
- Ты угрожаешь мне смертью? Мне, рожденной в гробу и выросшей в склепе, чтобы никто не смог услышать моих слов, увидеть нарисованных углем и кармином видений? Ты слеп, раз не чувствуешь ее губ у своего лица. Я не боюсь умирать. Сейчас мы все умрем… Слышишь? – резко вскрикнула она и мгновенно воцарилась странная, идеально-глухая тишина.
Еще через мгновение она ожила и запульсировало ее сердце, мерно и гулко. И мы стояли, оглушенные, потрясенные, вслушиваясь в звук жизни мирозданья – да, тогда казалось, что все именно было именно так. А потом наш мир взорвался, зашелся в приступе отчаянной, режущей на куски боли, истекая кровью, огнем и землей. Все пять, шесть, семь, десять ощущений слилось в одно, не выдерживая этого коллапса, но бессильно четко осознавая его.
А потом я очнулся – болью, с трудом оторвал горящее лицо от земли и выплюнул сгустки крови, перемешанные с грязью и стеблями травы… Каким-то чудом я не задохнулся. Я посмотрел впереди себя – земля, справа, слева – пласты вывороченной земли. Изогнув шею, сквозь дикую острую боль и посмотрел наверх, туда, где должно быть небо. Странно, оно осталось на месте. Правда, затянутое облаками, приобретшими грязный красновато-серый цвет, но небо… Непонятно почему мои разбитые губы растянулись в доброй и мечтательной улыбке – небо… И я почему-то еще жив. Значит, это не конец света… пока еще не конец.
С трудом я поднялся – голова сильно кружилась, а ноги не держали, болело избитое тело. Опытным путем установил, что левая кисть у меня то ли сломана, то ли сильно вывихнута. А вокруг были видны только воронки земли, изуродованной, безжалостно истерзанной – чем? Хотел бы я знать, какая же из бесчисленного множества предсказанных напастей таки обрушилась на нас… А впрочем, неважно… Это ведь ничего не меняет.
Я медленно брел, шатаясь, с трудом волоча ноги по неровному грунту, выбирая путь среди ям. Мне досталась жизнь, и я должен жить… Жить…
Я посмотрел назад, туда, где раньше стоял вокзал, а сейчас простиралась изуродованная земля, и тут заметил на своем плече два темно-коричневых крыла, на которых кое-где еще сохранились яркие чешуйки. Осторожно сняв бабочку с рубашки на ладонь, я смотрел на ее хрупкое мертвое тельце, ободранные крылья, и видел очерченные черными прядями, тонкие и сухие черты женского лица, искаженные мукой боли и страха.
- Прощай, вестница грозы, ты наконец-то свободна, - и дунул на ладонь, и крылья рассыпались в легкую пыль, осевшую где-то там, внутри тех лабиринтов, где бродят наши души.
Лето 2006-лето 2007