Я люблю корабли. Той беззаветной любовью старого алкоголика к непочатой бутылке. Той любовью, с которой они срывают пробку с горлышка, дрожа от охватившего их возбуждения предстоящего первого тоста, глотка, тепла, уходящего в самую душу.
Как и всякий объект безумной страсти, я стараюсь держать их на расстоянии. Встречи с ними редки, большей частью случайны.
Я еду к маме, мамочке, мамулечке. Я еду к папе, бате, отцу. Еду в глухой рыбацкий поселок на краю земли.
- Мужики, в порт не подкинете? - спрашиваю двух у дряхлого уазика.
- Ну, разве, что через магазин, - начинают торговаться ушлые.
- А что пьем?
- У, - трет лоб один, - Сегодня, пожалуй, пиво.
Долго трясемся на ухабах. Клацаем зубами по стеклянным горлышкам.
- Чего в порту-то? - добреет водитель после первой, улетевшей початой в окно.
- Там, - закатываю мечтательно глазенки, - Там корабли.
- Ну и хули? Чё корбалей нихуя не видел?
- Да, блядь, - перехожу с попутчиком на один язык, - Сегодня мужики пиздели, что на Иню судно хуячит.
- А, бля, - теряет интерес водитель и замолкает надолго.
А вот и моя любовь стоит у причала - ржавые бока со старыми, уже истершимися покрышками на цепях, рубка с толстым слоем белой краски. С причала на борт кинут трап - деревянная доска, опасно шатающаяся.
Сутенер стоит на палубе, облокотившись о борт. Он курит "Приму, и часто сплевывает в воду. Узловатые пальцы измазаны черным, никогда несмывающимся машинным маслом.
- На Иню идете?
- Идем. Ночью с приливом отходим.
- Возьмете?
Он пристально осматривает меня. Пижонские джинсики и курточка, спортивная сумка на плече и влюбленный взгляд вольготно блуждающий по бортам, леерам и иллюминаторам. Вердикт ожидаем:
- Через магазин.
Магазин далеко от порта. Я не хочу покидать свою любовь, приблизившись к ней, попав в ее опасную зону.
- Дядь Коль, это ж я - Роман, Иваныча сын.
- О, блядь, Ромка. Не узнал тебя, - возбуждается дядя Коля, которого через отца знаю с детства, - Ну ты вымахал дылдиной. Ну, блядь, совсем городской стал - не узнать нихуя. Ну, проходи, хули встал как бедный родственник. Я-то, бля, с похмелья. Хуйня-война, с кого-нибудь сейчас пузырик все равно сшибем. Нехуй бесплатно кататься. У меня, понимаешь, ответственность за пассажира. Я волнуюсь всю дорогу - не грех и нервы мои подлечить. Так ведь?
- Ясен перец, - отвечаю, уже поднимаясь к любимой по трапу.
Мы проходим в кают-компанию. Вечерний свет, уходящего солнца, падающий через иллюминатор, подчеркивает прекрасный внутренний мир моей любимой посудины: стол, вокруг скамейки, обитые коричневым дерматином, желтовато-белая краска и запахи. Запахи камбуза, машинного отделения, грязной одежды, забрызганной солеными брызгами, стеклись в кают-компанию и обняли меня нежно. Тихая волна стучит в железные бока любимой, шепчет на ушко: "Я тоже скучала".
- Васька, принеси пожрать, - кричит дядь Коля в самое чрево.
Мы садимся за столик, я глажу любимую ладонью, маскирую ласкательное движение - будто крошки смахнул со стола. Пригретая солнцем поверхность стола тепла и как-то глубоко отзывчива.
- Васька, хуй тебе в жопу, ты где там?
- Дядь Коль, ты же капитан, ругался хоть бы по-морскому.
- Чего? А, понял. Васька, тысяча якорей тебе в сраку, жрать неси - гость у нас.
Васька, в дырявой тельняшке, приносит макароны по-флотски.
- Смотри, Васька, кто приехал-то. Ромка это. Шурика, ну Иваныча, сын. Домой вон едет.
Васька, мучимый тяжелым похмельем, печально смотрит на меня:
- В отпуск что ли?
- Ну, типа того.
- А, отпуск - это хорошо, - говорит кок, - и присаживается за стол.
- Ты смотри, как вымахал-то, - никак не может нарадоваться дядя Коля, помнящий меня сопливым мальчонкой, - Экий дылдина-то.
- Ну, - тянет печальный Василий.
- Че, ну, - возмущается индифферентности кока капитан, - Вот всех баб на деревне попортит, будешь знать. Тебе ведь, морде пьяной, нихуя не оставит.
Мы еще долго беседуем, ожидая прилива и пассажиров "через магазин". Потом мы просто ждем прилива, чтобы выйти из устья реки в море, скрашивая часы паленой водкой. Пассажиры, отдав дань, забиваются во все уголки судна и, повесив головы на грудь, начинаю дремать в ожидании. Женщины с опаской поглядывают на уже пьяного капитана, некоторые, знакомые с ним робко просят:
- Коль, ты бы не пил ужо, плыть же еще.
- Хуйня-война, бабоньки. У нас сегодня новый матрос - Ромка, Иваныча сын. Он, блядь, вам не хуй в рукомойнике! Он, блядь, сын моряка!
Ночью меня оставляют наедине с любимой. Меня отводят на ложе любви, в святая святых - капитанскую рубку.
- Юнга, тысяча чертей. Точно, Ромка, юнгой, блядь, будешь. Сегодня, едрить тя в ухо, встаешь на вахту. Вот, бля, штурвал. Как рулить, знаешь?
- Дядь Коль, обижаешь.
- Прости, старика. Ты же сын моряка, хули. Ночь простоишь?
- Как два пальца.
- Молодец, блядь. Мне бы таких моряков в команду - мы бы бля, - он не договаривает, чего бы мы с ним, и разворачивается, чтобы уйти, завалиться на шконку и спать тяжелым пьяным сном до утра.
- Дядь Коль, а курс какой? - спрашиваю я, увидев, как подмигнула мне любимая линзой компаса.
- Какой, нах, курс. Хуярь вдоль берега, да и все. Там огни увидишь, меня, нах, разбудишь, - зевает капитан и оставляет меня одного.
Я ласково сплетаю свои пальцы с пальцами штурвала, я преданно смотрю в глаза-иллюминаторы, я чувствую, как дрожит она мотором в глубине. И на всю ночь мы сливаемся в экстазе, качаясь на волнах, разрезая их носом, вздымая брызги - соки любви.
В открытые двери рубки залетает ветер, унося с собой дым моих сигарет. Море ласково смотрит на нас, нашедших друг друга, как отец, батя, папа. Как мама, мамочка, мамулечка.


Current music: Chris Cornell - Can't change me (french version)