01:49 05-06-2008 Небо в твоих ладонях
Он сидел на окне, раскрытом в небо, высоко-высоко, под самой крышей, и смотрел печальными серыми глазами на плывущие над золотым куполом храма стальные облака. Их густую завесу прорезали широкие полосы солнечных лучей, поэтому казалось, что купол сам излучает сияние, слепящее и всепобеждающее.
Чуть ниже чернели ветки кладбищенских лип, которые за два века успели превратиться из изящных кустиков в высокие костлявые деревья, и будто старухи на богомолье тянули вверх свои сухие пальцы, пытаясь прикоснуться к небесной благодати. Но вместо сияющих звезд на их ветки опускались галдящие стаи угольных ворон, которые своими крепкими костяными клювами ломали целые сучья и черными шапками укладывали их для своих гнезд. Казалось, они думали, что они-то и есть полноправные хозяева в этом скорбном и тенистом месте. Никто кроме безмолвных монахов да угрюмого, страдающего чахоткой сторожа не ходил по кладбищу, с трудом различая свой пути между заросших мраморных и гранитных плит. Посторонние не приветствовались здесь.
Порой ему казалось, что существует какая-то невидимая стена между миром обычных людей и тем, что спрятан за монастырской оградой. Сам он сидел высоко, на широком подоконнике, не боясь пустоты под своими ногами. Он вообще, по большому счету, ничего не боялся, и поэтому все считали его странным малым. Соседи втихомолку перешептывались и крутили пальцем у виска за его спиной, а он не замечал этого, потому что смотрел вперед. Хотя он знал, что они считают его наркоманом, но никогда не пытался доказать обратное. Он сам склонялся к этой мысли, когда заливал кипятком пару дешевых сосисок – ему нужна была еда. Вода. Воздух. та его комната на чердаке с непропорционально большим окном, выходящим на Вознесенский монастырь. Поэтому он каждое утро поднимался, когда старенькие часы на тумбочке показывали без десяти шесть, доставал из холодильника очередную порцию питательных веществ и шел на работу.
Как он ни старался, он не мог себе объяснить, зачем он это делает. Наверное, это и вправду было что-то вроде зависимости, привычки, которая диктует твою жизнь. Он четко осознавал бессмысленность этой своей жизни, когда сидел вот так и смотрел в окно. Он, конечно, не знал, что многие люди до него задавались этим вопросом и приходили к различным выводам. Ему вообще были неинтересны люди, кроме, пожалуй, тех монахов, которые бродили по кладбищу, вели богослужения, сильными и слегка дрожащими голосами выводили странные мелодии, в которых, похоже, совсем не было слов. В них трудно было различить какие-то конкретные понятия, которые мы привыкли вкладывать в музыку: эмоции, колорит или мелодию – они были просто и непонятно красивы, своими прозрачными пальцами касаясь тонких струн, натянутых в человеческом сердце.
На вопрос, чего бы ему хотелось в жизни, он, скорей всего, бы ответил, что хочет попасть туда, за высокие монастырские стены. Но никто не задавал ему такого вопроса, потому что он тоже не был никому интересен. И он не знал, как туда попасть, и не так чтобы хотел узнать, и поэтому продолжал просто смотреть на высокие кладбищенские липы, и иногда – чуть выше, где причудливые очертания облаков, перемешанных с солнечным светом, рождали неповторимые сочетания формы и цвета. Но совершенной красоте свойственно приедаться, поэтому его взгляд опускался ближе к горизонту, прорезаемого острыми костлявыми деревьями. А в голове бродили такие мысли, что хорошо бы было просто думать, существовать одной мыслью, только одной мыслью и ничем больше.
И в один прекрасный день он понял, что может попробовать. Он, как обычно, сидел в своей комнате, на широком подоконнике, а окно было распахнуто настежь и косые лучи вечернего солнца разбивались о золоченый купол старого храма и, падая, терялись в густой траве, и строгие ряды монахов проходили на службу под их дождем.
Он встал в полный рост, лишь немного нагнув голову, потому что окно было все-таки не настолько большим. И вышел. Прямо из окна. В серовато-голубое небо.
Его соседка, проходившая в это время по улице и зачем-то посмотревшая вверх, в ужасе закрыла глаза, предчувствуя непоправимый ущерб, нанесенный ее тонкой и впечатлительной натуре этим психом-наркоманом. Зажмурившись, она долго ждала звука удара, но так и не расслышала его.
Она открыла глаза и не увидела тела.
Больше его вообще никто не видел, и нараспашку открытое окно разбил ночной град, а долгие дождливые дни и снежные метели разрушили ослепшие рамы. Пришел дворник и забил пролет большими серыми досками. Как всегда он был немного не трезв, поэтому умудрился уронить молоток себе на ногу и выругать идиота, который не мог забить окно сам, прежде чем выходить не через дверь.
Больше о нем совсем никто не вспоминал.
Звуковое оформление: Ветер Воды - Грешный человече
Состояние: меланхолическое