Только распахнув дверь, которая, по идее, должна была вести в следующий зал, я начал постепенно понимать законы странного места, где нам предстояло странствовать: кажется, оно действительно представляло собой своего рода лоскутное одеяло, сшитое из кусочков разных Миров, и кусочки эти были слишком малы, чтобы позволить путешественнику подолгу оставаться в одном Мире.
Там, за дверью, нас ждал полумрак влажной ночи, разбавленный добрым десятком маленьких тусклых лун, бледных, как непропеченные оладьи. Земля была укрыта неким подобием снега: белая масса под нашими ногами казалась столь же хрусткой и податливой, но температура воздуха явно превышала нулевую отметку, да и сам «снег», как ни странно, был теплым – любопытство заставило меня присесть на корточки и погрузить в него пальцы.
– Опять ты все вокруг щупаешь, – буркнул Мелифаро. – А если бы оно обожгло тебе руки? – И настороженно спросил:– Или это тоже кусочек того Мира, где ты родился?
– Вряд ли, – вздохнул я. – В моем Мире всего одна луна, да и снег у нас холодный, а тут… какая-то манная каша, честное слово!
Признаться, я полагал, что теперь-то уж научен горьким опытом и готов к любым неожиданностям. К чему я не был готов, так это к полному отсутствию событий. Мы с Мелифаро брели по пустынной местности, оставляя глубокие следы на мягкой поверхности теплого снега.
Впереди, до самого горизонта, не было ничего, кроме пространства, заполненного все той же «манной кашей». Мы понемногу привыкли к мысли, что никто не собирается нападать на нас из-за угла (благо никаких углов здесь не было), и расслабились. Первые полчаса мы вспоминали свежие анекдоты и веселились от души. Еще час мы старательно делали вид, что продолжаем веселиться. Потом – натужно пытались делать вид. Потом махнули на все рукой и честно признались друг другу, что смертельно устали мерить шагами эту бессмысленную бесконечность. Больше всего на свете мы оба хотели прилечь или хотя бы с комфортом посидеть, вытянув ноги, расслабив спины. Перекусить, в конце концов.
За четверть часа нам удалось расчистить довольно большой участок снега: вполне достаточно, чтобы растянуться во весь рост. Земля под «манной кашей» оказалась скользкой и прохладной, как глина.
Я устало вздохнул – еды, одеял и прочих благ цивилизации у нас нет. Только эта грешная белая каша, будь она неладна! Вряд ли она съедобная.… Зато ее много: до самого горизонта. Что делать будем?
– Терпеть, – с нехарактерным для него спокойствием прирожденного философа ответствовал мой замечательный друг. – И надеяться, что этот неуютный лоскут вселенной скоро уступит место иному, где будет можно хоть черствую булку украсть, в случае чего. Поэтому рассиживаться, пожалуй, не стоит. Надо идти дальше.
И мы пошли дальше. Теперь путешествие протекало в полном молчании: особых поводов для оптимизма у нас пока не было, а натужно скалиться и делать вид, что все в полном порядке, не хотелось. Еще часа через два мы оба окончательно осознали кошмарную нелепость ситуации: белая пустыня не собиралась баловать наши взоры переменчивостью ландшафта, а ничего, напоминающего дверь в иной Мир, в окрестностях не обнаруживалось. Мы здорово смахивали на идиотов, отправившихся штурмовать Северный Полюс без снаряжения и провизии. Хорошо хоть, что холодно здесь не было, скорее уж наоборот: жарковато. В конце концов, я даже изрядно вспотел, хотя наша прогулка была не ахти каким спортивным подвигом.
– Что-то жарко становится. – Мелифаро замедлил шаг и внимательно посмотрел на меня. – Ты заметил, Макс?
– Да, – вздохнул я. – И хуже всего, что теперь хочется не есть, а пить.
Голод можно терпеть сколько угодно, у меня в этой области богатейший опыт, но вот жажду…
– Хуже всего даже не это, – каким-то незнакомым, чужим голосом перебил меня он. – Близится рассвет.
– Правда? – Только сейчас я увидел, что полоса неба над самым горизонтом стала немного светлее. – И что? Какая разница?
– Хорошо все-таки быть полным кретином! – завистливо сказал Мелифаро. – Ты еще не понял? Становится жарко потому, что близится рассвет. А теперь представь себе, какой ад здесь будет, когда наступит утро!
– Думаешь? – недоверчиво переспросил я.
– Уверен, – печально подтвердил Мелифаро. – Не забывай: все-таки я сын знаменитого путешественника, и отец не поленился заблаговременно набить мою голову всякими полезными знаниями о законах природы! Но не будем спорить, Мне бы очень хотелось, чтобы твой дурацкий оптимизм оказался высшей мудростью, а я – последним идиотом. Но… Ладно, чего гадать! Увидим.
К сожалению, в его правоте нам пришлось убедиться еще до рассвета. Когда полоса над горизонтом окончательно побелела, мы обливались потом и волокли за собой свои одежды только потому, что вовремя поняли: нет никаких гарантий, что следующий мир, в который мы попадем, не окажется царством вечного холода. А первые лучи голубовато-белого солнца обожгли наши лица, как пчелиные укусы.
– Грешные Магистры! – с отчаянием простонал Мелифаро. – Ну и влипли мы с тобой, дружище!
– Сядь, – тихо, но жестко потребовал я. Удивительное дело, но парень послушно последовал моему указанию и опустился прямо в горячую белую гущу, покрывавшую эту неуютную землю. Впрочем, я сам себя не узнавал: ни одна из многочисленных ипостасей более-менее знакомого мне Макса не принимала участия в происходящем. Можно сказать, что я действовал и говорил на автопилоте, причем даже «автопилот» был новый, какой-то незнакомой мне системы…
Я, да и Мелифаро, страдал от ядовитой соленой горечи, переполнившей мой рот, но отрешенно думал: «И это пройдет», – словно без конца перечитывал надпись на знаменитом перстне царя Соломона… нет, даже не так: словно я сам был этой надписью!
– Смотри, второе солнце восходит, – хрипло сказал Мелифаро, указывая на ослепительное зарево над горизонтом. – Если их тут столько же, сколько лун…
Впрочем, какая разница: вряд ли мы доживем хотя бы до третьего! И не надо: слишком уж все это больно…
Будем надеяться, что мы оживем в более приятном месте…
По его обожженным щекам катились слезы, и я здорово подозревал, что и сам выгляжу ничуть не лучше.
– Лишь бы все кончилось! Этот жар, Макс… Я всегда больше всего на свете боялся ожогов, а теперь все мое тело – один сплошной ожог. И воздух такой горячий, им уже почти невозможно дышать…
– Это как раз обнадеживает, – спокойно сказал я. – Будем молить небо, чтобы воздух этого проклятого места как можно скорее оказался непригоден для дыхания: такая разновидность смерти куда менее мучительна.
Мелифаро уже ничего не говорил, только стонал, тихо и обреченно, как умирающий ребенок. Я и сам не знал, как мне-то удается нормально функционировать, почти не обращая внимания на жгучую боль: я ощущал ее и в то же время стоял как бы немного в стороне от собственного страдающего тела, наблюдая за его мучениями с хладнокровным сочувствием дальнего родственника. Я как следует встряхнул своего друга; смесь стона и рева, сорвавшаяся с его обожженных губ, не произвела на меня решительно никакого впечатления.
- Отойди в сторону!- Орал я прямо ему в ухо- Это не твоя боль! Это вообще не боль – ее нет! Есть только дурацкая игра Лабиринта, очень похожая на правду, но всего лишь игра. Все понарошку, понимаешь?
– Все, Макс, я понял, не ори, – неожиданно ровным и спокойным голосом ответил он. – Уже все в порядке. Спасибо, что напомнил. А теперь перестань меня трясти, а то я вернусь обратно к тому бедняге Мелифаро, которому все еще больно…
– У тебя получилось! – восхищенно сказал я, отползая немного назад. – У тебя все получилось, дружище, ты отошел в сторону от своей боли!
– Да, получилось, – все так же отрешенно согласился он. – Только не надо так радоваться. Не повторяй мою ошибку, не поддавайся эмоциям: они уведут тебя обратно к реальности. А к ней лучше не возвращаться, по крайней мере, пока.
Я хотел сказать Мелифаро, что он молодец и теперь все будет в порядке, но вдруг понял, что больше не могу говорить, только хрипеть что-то невнятное: мои губы обуглились, а язык распух, да и обезвоженная гортань утратила способность издавать звуки. К счастью, это больше не имело значения: страдать, вместе с моим медленно сгорающим телом, было некому… Мы еще долго сидели (или лежали? – не помню!) рядом, в мелком океане пузырящейся белой жижи. И наши ослепшие от жара глаза видели восход третьего солнца, больше похожего на не правдоподобно огромную звезду, смертоносные лучи которой переливались всеми оттенками синего цвета. К тому времени мы уже были мертвы, и все же наши глаза видели этот ужасающий рассвет, и мы оба запомнили его навсегда. Порой мне кажется, что он все еще продолжается – и не где-то в далеком пылающем мире, а в темноте под моими закрытыми веками, ультрамариновая звезда медленно, но непреклонно, как упрямая черепаха, ползет и ползет к зениту, пока я ворочаюсь с боку на бок, стараясь заснуть…

Макс Фрай


Слушаю биение сердца : )
Настроение Бегоют мурашки : )