Помню, как ты подходила со спины,
Я шеей чувствовал тепло дыхания.
Как опускала кисти от плечей к груди,
Не оставляя шанса расстоянию;

А кто теперь ты для меня?
Всего лишь каждый стих блокнота,
Что насыщаю памятью любя,
Не отпуская под любым предлогом;

Я все равно ни о чем не жалею — хотя бы потому, что это бессмысленно.

Макс Фрай

иду домой на закате, несу молоко, спокойно так, морозец уже, листья жёлтые лежат, деревья голые и одинокие. мальчишки бегают кричат, собаки носятся. а я когда успела повзрослеть? я же тоже с ними бегала и пряталась за деревьями. а закат розовый-розовый, облака потемнели на голубом потухшем небе. и я иду домой с молоком.

С тех пор,
Как ты навсегда уехала,
Похолодало, и чай не сладок.

— Иосиф Бродский

перевяжи эти дни тесемкой, вскрой, когда сделаешься стара: калашник кормит блинами с семгой и пьет с тобой до шести утра; играет в мачо, горланит блюзы – москва пустынна, луна полна (я всех их, собственно, и люблю за то, что все как один шпана: пусть образованна первоклассно и кашемировое пальто, - но приджазованна, громогласна и надирается как никто).

кумир вернулся в свой копенгаген, ехиден, стрижен и большеглаз; а ты тут слушаешь нину хаген и диаманду еще галас, читаешь бродского, йейтса, йитса, днем эта книга, на вечер – та, и все надеешься просветлиться, да не выходит же ни черта – все смотришь в лица, в кого б залиться, сорваться, голову очертя.

влюбиться – выдохнуть как-то злобу, что прет ноздрями, как у быка: одну отчаянную зазнобу – сто шуток, двадцать три кабака, - с крючка сорвали на днях; похоже, что крепко держат уже в горсти; а тот, кого ты забыть не можешь, ни «мсти», ни «выпусти», ни «прости» - живет, улыбчив, холен, рекламен и любит ту, что погорячей; благополучно забыв про пламень островитянских твоих очей.

ты, в общем, целую пятилетку романов втиснула в этот год: так молодую легкоатлетку швыряет наземь в секунде от рекорда; встанешь, дадут таблетку, с ладоней смоешь холодный пот; теперь вот меряй шагами клетку своих раздумий, как крупный скот, мечись и громко реви в жилетку тому, кто верил в иной исход.

да впрочем, что тебе: лет-то двадцать, в груди пожар, в голове фокстрот; бог рад отечески издеваться, раз уж ты ждешь от него острот; он дал и страсти тебе, и мозга, и, в целом, зрелищ огреб сполна; пока, однако, ты только моська, что заливается на слона; когда ты станешь не просто куклой, такой, подкованной прыткой вшой – тебя он стащит с ладони смуглой и пообщается, как с большой.

пока же прыгай, как первогодок, вся в черноземе и синяках: беги ловушек, сетей, разводок; все научились, ты всё никак; взрослей, читай золотые книжки, запоминай все, вяжи тесьмой; отрада – в каждом втором мальчишке, спасенье – только в тебе самой; не верь сомнениям беспричинным; брось проповедовать овощам; и не привязывайся к мужчинам, деньгам, иллюзиям и вещам.

ты перестанешь жить спешно, тряско, поймешь, насколько была глуха; с тебя облезет вся эта краска, обложка, пестрая шелуха; ты сможешь сирых согреть и слабых; и, вместо модненькой чепухи -

когда-нибудь в подворотне лабух споет романс на твои стихи.

з. привел меня сегодня в армянский ресторанчик на цветном, сел напротив окна и вдруг показался мне остро, непростительно красивым - у него глаза при определенном освещении насыщенно-фисташкового оттенка, ресницы бесконечные, чернющие, и сорок тысяч разновидностей ухмылки - глумливая, задумчивая, провокационная, язвительная, недоуменная, обескураженная, улыбка-замыслившего-недоброе - в общем, целый гербарий; и еще волосы, глянцевитые, черные, непослушные, взъерошенные вечно; я при этом все еще хорошо помню свое первое впечатление от этого человека, когда он меня реально ужаснул - в капюшоне от толстовки, с косичкой этой, серьгастый, бородатый - поэтому сидела и думала о том, как у влюбленных женщин смешно перефокусируется, перенастраивается что-то в хрусталике, в системе внутренних линз, в преломлении луча.

решила измерить беспардонность оптического обмана, подлога, посмотрела фотографии в его паспорте, в загране - везде очень красивый, без шуток; стиль нашего общения с з. совсем не предполагает подобных признаний, поэтому, чтобы скрыть смущение, я пару раз назвала его жирным и тупым и еще раз попробовала избить на улице, и он вроде не заметил моего замешательства.

- а ты сможешь что ли жить и работать в питере? надо тебя отправить, правда, но я же скучать буду сильно.

- да смогу, конечно, без вопросов. что ты там будешь делать?

- э, хуйню какую-то сморозил, прости.

мальчик-перекати-поле - это всегда такое щемящее, ломкое счастье; еще в руках держишь, а уже щуришься на горизонт; еще только встретились вроде - а уже галочки ставишь на полях: запоминай, запоминай, пропадет и нету, что ты будешь катать на языке, чтобы чувство голода заглушить? как смеется, как говорит, как глаза свои цвета подвядшей травы в тебя упирает, будто меч джедая.