Взято с Удела Могултая.
Пишет Antrekot:

часть первая, мифологическая

 Жил-был посредь шестнадцатого века в деревне Оицу, что в Микава, некий крестьянин. И как-то повезло ему не то купить, не то подобрать где-то красивый большой меч. Большой, значит большой, одати, сантиметров на 90. Вопрос, зачем в один прекрасный день крестьянин потащил этакую бандуру с собой на поле, остается открытым. Видимо, что-то знал, Микава в те времена покой даже и не снился. Но потащил. И собирал себе урожай – а тут гроза. Жуткая, с ясного неба. И молнии в землю так и бьют. Перепугался крестьянин, меч схватил, над головой выставил – а сам молится «Защитите, благие боги!» Гроза тут же и прошла. Смотрит крестьянин – а у меча-то верхняя треть красная, потеки характерные такие… Ками благие, это ж он, пока в небо наобум тыкался, получается, бога-громовика зарезал, что ж теперь будет?

 Но крестьяне на то и крестьяне, чтоб здравый смысл в них брал верх надо всеми прочими состояниями. Урожай собирал? Собирал. Какой? А бобы адзуки. А они какого цвета? А красного же. А мешок как держал? Проверил – ну так и есть. Меч ножны прорезал, мешок прорезал, вместо бобов уже почти каша, оттуда и потеки. Никакого святотатства, только меч острый замечательно.

 Крестьянин в деревне похвастался, слух пошел – и через недолгое время приехал туда самурай-сосед, посмотреть редкостный меч. Возможно, сами понимаете, ради этого вся история и затевалась. Но меч оказался и правда хорош, враки там не враки, и работы доброго мастера, Фудзивара Канэмицу, чье клеймо местным не подделать никак, так что самурай, а звали его Такэмата Томоцуна, клинок все равно купил. И не прогадал – в следующем бою обнаружил, что остер и прочен новый меч удивительно – доспех рубит и не щербится. Так что об оружии прослышал уже Уэсуги Кэнсин – и возжелал его себе, ибо был до качественного железа большой охотник. Ну, а не давать Кэнсину желаемого для земляного самурая себе дороже. Подарил Такэмата князю меч – и вознагражден был сторицей, а его имя Кэнсин к названию меча прибавил – уже из вежливости. И стал меч зваться Такэмата-Канэмицу.

 И случилось так, что в очередном, третьем по счету, сражении у, кто бы мог подумать, Каванакадзима, прямо на Кэнсина вдруг как из под земли возьми и выскочи вражеский аркебузир, уже готовый стрелять. Князь головы не потерял, коня в прыжок поднял – не от противника, а к нему – и рубанул тем самым мечом. А дальше уже не смотрел, сражение не позволило. Смотрели потом люди его противника, Такеда, когда мертвых и раненых собирали. Лежит, понимаете ли, стрелок. Сам в двух частях и аркебуза его, тэппо, в том же состоянии.
 Вот после этого случая и стали говорить, что крестьянин-то, первый хозяин, соврал… но в другом. Не про качество меча, а про бобы. Ранил он-таки громовика-то, как пить дать (убить даже таким мечом ему не под силу было) – а про бобы потом выдумал, чтобы соседи из страха перед местью разгневанного божества с ним чего дурного не сделали.

читать подробнее

 Взято с Удела Могултая.
Пишет Antrekot:

 1619 или 1620 год, Эдо. Господин сёгун, Токугава Хидэтада, по всем рассказам - мрачная и неприятная личность без чувства юмора, и господин дракон, ныне владелец неприлично большого хозяйства со столицей в Сендае - крайне неприятная личность с чувством юмора (что усугубляет) играют в го и говорят, естественно, о тактике и стратегии.
 И господин дракон отмечает, что замок в Эдо, конечно же, очень хороший замок и ориентирован на восток, что вдвойне разумно (с учетом того, кто у нас располагается на востоке, включая его самого), но вот когда в один прекрасный день под городом Эдо обнаружится его армия, она этот город - и замок - возьмет. Вот оттуда, со стороны Хонго, с холма.
 Господин сёгун кивает, делает ход и интересуется, а что бы предпринял собеседник, если бы ему каким-нибудь вывертом судьбы пришлось оборонять этот город.
 Ну как что... во-первых, чуть срезал бы холм, чтобы там не так приятно было располагать артиллерию, во-вторых, выдвинул бы вон ту стену вот сюда, а в третьих, выкопал бы нормальный внешний ров, благо с водой нет никаких затруднений - и провел бы его границу по подножию того самого холма.
 А вас не затруднит сделать это для меня?
 Совершенно не затруднит.
 Действительно?
 Ну конечно же. Эдо, в конце концов, можно взять и с другого направления.
 В общем, тот ров, ныне поглощенный современным Токио, так и назывался сендайским.
 А вот в Сендае система внешних укреплений блистает отсутствием. Их там нет. И никогда не было. Потому что на мелочи и цитадели вполне хватит, а если враг вооруженной силой прошел через оба круга крепостей(*) и армию в поле, значит все, приехали и нечего переводить продукт.

 (*) Вообще-то Токугава крепости не очень приветствовали и в норме придерживались политики «одно владение – один замок». Ну с учетом личных льгот и особых разрешений в среднем получалось все же два-три на княжество. А тут крепостей, фортов и прочих оборонительных сооружений было, если не ошибаюсь, за полсотни. И все остались на месте. Официально - в виду айнов на севере и Новой Испании на траверзе, а по факту из-за того, что господа Токугава, как разумные люди, предпочитали не отдавать распоряжений, которые заведомо не будут исполнены, и не прижимать к теплой стенке то, что, будучи оставлено в покое, более или менее признает их власть.

 Взято с Удела Могултая.
Пишет Antrekot:

 Апрель 1599 года. В осакском замке - как обычно беда и как обычно серьезная. Умирает (в несовершенном виде, потому что долго и основательно) фактический председатель регентского совета Маэда Тошиэ, тот, что был Псом князя Ода, в пару Обезьянке – будущему Тайко. Что с одной стороны неудивительно – семьдесят лет, все-таки, да и прожиты эти семь десятков на износ, а с другой – страшно неудобно, ибо, пока он был жив, начать войну без него не рискнула бы (и не рисковала) ни одна из сторон. А он войны не хотел. Так что понятно, что сейчас-то и начнется... самое интересное. А пока все едут попрощаться с господином Маэдой – и едут, естественно, без особого хвоста и свиты, потому что дело личное, грустное, а брать с собой охрану в большом числе – значит оказывать неуважение одновременно дому Тоётоми (чьей столицей по факту является Осака) и самому умирающему. Мало кто на это пойдет. Вот и глава административного совета Ишида Мицунари не пошел. И ошибся.

 Он, понимаете ли, недооценил силу теплых чувств, которые питали к нему те генералы, которым судьба привела столкнуться с ним по службе. Они, собственно, еще с корейской злополучной войны питали – а за год со смерти Тайко Ишида им разнообразно добавил впечатлений (той же историей со свадьбой, например). Уговаривать же регентский совет отстранить гада не стоило и просить, потому как администратором Ишида был не просто хорошим, а неправдоподобно хорошим и, вдобавок, неправдоподобно честным – и увольнять такую жемчужину только за то, что у нее характер... несдержанный? Так у кого он тут сдержанный, позвольте спросить? Может у господина Токугава, который, вот, давеча, тут всех персонально на солому порубить угрожал из-за какого-то посредника? Или у господина Като с его манерой пробовать мечи на ком попало? Или у господина Хосокава, которого в бою и своим следует опасаться? Кстати, вот у господина Датэ – сдержанный, и очень оно окружающим помогает?

 Ну а поскольку у вышепомянутых генералов(*) характер был самый что ни есть несдержанный, то порешили они Ишиду неадминистративным образом убить при первом же случае – а случай вот он. Подождать, пока из замка выедет – и зарезать.

 Но поскольку Ишида Мицунари, в свою очередь, был человеком не только несдержанным, но и очень, очень компетентным, то он еще на стадии прощания с Маэдой обнаружил, что сидит в засаде. То есть, он сидит в замке, а засада сидит вокруг и ждет, когда он к ней выйдет. А поскольку засада, в свою очередь, считала Ишиду тупым бумажным червем, не видящим дальше собственного носа, то она, всеми своими частями не обратила внимания на роскошный паланкин, из которого периодически аккуратно (с любопытством) выглядывала довольно красивая дама.

 А дама, между тем, думала, что трюка с паланкином надолго не хватит и ехать к себе решительно нельзя. Потому что по дороге наверняка ждут и рано или поздно что-то да сообразят. Но должно же быть в пределах досягаемости надежно безопасное или хотя бы полезное место? Должно. И есть.

 Так что паланкин со всей доступной для него скоростью движется к замку Фушими, где в тот момент гнездится... господин Токугава Иэясу.

 Что сказал господин Токугава Иэясу при виде дамы, история не сохранила. Вполне возможно, что-то даже цензурное. Но повел он себя именно так, как дама и ожидала. Принял ее как дорогого гостя, отписал господам генералам, что они хором с ума спятили – и не разъехаться ли им по этому случаю по домам, авось на родной почве сознание к ним вернется? Ну и – подождав какое-то время для верности, мало ли как там выйдет с почтой – спровадил принявшего первозданный вид Ишиду в его собственный замок Саваяма, дав подобающий ситуации конвой и своего сына Хидеясу в качестве сопровождающего – на случай, если у кого есть еще идеи.

 Потому что господин Токугава Иэясу, во-первых, не желал прослыть человеком, который способен убить просителя, во-вторых, совершенно не желал быть тем, кто первым нарушит мир, да еще и таким грязным способом, и в-третьих, был очень счастлив возможности враждовать с главадминистратром Ишидой Мицунари, которого нежно и искренне ненавидит треть страны и подозревает во всем хорошем еще треть – а не непосредственно с малолетним Тоётоми Хидеёри, которому он, Токугава, между прочим, клялся служить. Тем более, что на этой стадии прямое нарушение клятвы почти наверняка стоило бы ему очень многих сторонников и — в конечном счете — головы. А Ишида – совсем другое дело.

 Господин главадминистратор понимал этот расклад не хуже самого Иэясу – так что за помощью он обратился по адресу. Не знаю, правда, не расстроило ли его – слегка – что Токугава его все же не убил (совершив тем самым отсроченное самоубийство).

 Но в любом случае, весь внешний церемониал был соблюден. Перед отъездом Ишида в знак благодарности подарил Токугаве собственный меч работы знаменитого мастера Масамунэ (1264–1343). Меч этот носил прозвание «Меченый» - из-за нескольких «боевых шрамов» на нем – но Иэясу тут же дал ему новое имя в честь дарителя – и в семье он хранился все следующие столетия как «Ишида Мицунари».
Но меч мечом, а послание своему союзнику Уэсуги с просьбой обеспокоить Токугава с севера, потому что воевать явно придется, Ишида отправил... прямо из замка Фушими. И узнал об этом Токугава далеко не сразу.

 (*) Вроде бы, участвовали в этом деле Като Киёмаса, Икеда Терумаса, Фукушима Масанори, Курода Нагамаса, Асано Юкинага, Като Ёшиаки (однофамилец) и тот самый Хосокава Тадаоки

 Взято с Удела Могултая.
Пишет Antrekot:

 Баллада о патриотическом заговоре, страшной силе традиции, правой мести, похищенной голове, на века и континенты испорченном телефоне, академике Фоменко, а также о господине драконе, без которого, видимо, совершенно невозможно обойтись
Часть последняя: машина времени в действии

 Да, по самому названию вышеизложенной пьесы можно судить о том, что действие происходило в Сироиси... где в 14 веке, ясное дело, еще не было никакого Сироиси. Но логике театра это безразлично – исходный сюжет базировался там, значит все. А кто у нас держит замок Сироиси на памяти невесть скольких поколений авторов и зрителей, то есть всегда? Катакура Кодзюро. А поскольку так зовут любого главу рода, то уж счесть, что это один и тот же человек – проще простого. А чьим вассалом является Катакура Кодзюро как таковой (во всяком случае первые два экземпляра серии)? Господина дракона и никак иначе. Не бывает иначе. Вот попробуйте, например, рассоединить у людей в головах графа Рошфора и господина кардинала... не получится. (Помянешь участие некоего Анри де Рошфора в делах Парижской коммуны – и сразу окружающие интересуются, а куда в тот момент смотрел Ришелье.) Так что господин дракон тоже с удобствами переезжает в 14 век (*) – тем более, что его как раз род на том же месте в те времена и сидел (**) – и тем более, что сюжету категорически требуется князь, который возьмет и санкционирует социально и юридически невозможный поединок, а господин дракон, как известно, на законы, традиции и обычаи с удовольствием смотрел слепым правым глазом, даже в ситуациях куда более чреватых. В общем, завелся так, что не выселишь.

 А насколько не выселишь, вы сейчас поймете.
 1906 год, господин Уолтер Денинг, японист, много лет проживший в стране, а также автор знаменитой книги о господине регенте Тоётоми, не о ком-нибудь, публикует «Рассказы Стародавней Японии» в нескольких томах. Честно отмечая, что в первоисточниках история местами приукрашена вымыслом... но вымысел тоже японский, так что тоже интересен.
 И вот рассказывает он в числе прочего историю о Юи Сёсэцу и его заговоре (со всеми фиоритурами (***)) – а затем делает лирическое отступление... к той самой мести. И зовут у него девиц как в пьесах – Миягино и Синобу (а не Суми и Така, как называют их японские словари). Отец-самурай, 14 век и тень дома Кусуноки вылетели из повествования, видимо за явным неправдоподобием – зато имя убийцы взято из пьесы и 1723 год как время действия тоже потерялся по дороге. Зато появилась причина убийства – во время прополки риса маленькая Синобу неосторожно выбросила на дорогу сколько-то сорняков и грязи – и запачкала хакама путешествующему самураю. Ну а тот, значит, впал в безутешное состояние из-за испорченной одежды и, пребывая в оном, отца девочек и зарубил – как ответственного за безобразие.
 А девочки отправились в Эдо, минуя, конечно же, веселый квартал – прямо в лучшую школу фехтования. Ну а мастер им посочувствовал – как-никак сам родился крестьянином, — взял, четыре года кормил, научил владеть нагинатой, боевым серпом и сюрикэнами и дал провожатых до Сироиси. Далее по тексту, Катакура Кодзюро, его сеньор Датэ Масамунэ, поединок – причем то, что девушки дерутся по очереди, согласно Денингу – идея лично персонально господина дракона, а злодейский злодей тайком надел кольчугу, но был изобличен и разоблачен во всех смыслах... Далее – удачная правая месть с кровавыми подробностями (два сюрикэна в глаза негодяю, отсеченные руки), а затем удовлетворенные девушки сообщают собравшимся (а тут их уже толпою готовы в жены звать за героическую почтительность), что уходят в монахини, молиться за батюшку. Занавес.
 Все это, по мнению Денинга (и с сылкой на источники), происходит в 1640 году.
 Ладно, авторы пьес дзёрури и кабуки – им век туда, век сюда – ничего страшного. Но американский-то историк, изучавший биографию Тайко, прекрасно знающий, кто у нас такой господин дракон и не очень хорошо к нему относящийся, по логике, должен бы знать, что в 1640 году Датэ Масамунэ, которого он упорно называет по имени, мог следить за этим поединком только с того света. И за разрешением к нему пришлось бы обращаться туда же. Уже четыре года как. (****) Однако, обаяние ситуации таково, что состыковать две известные ему даты специалисту не приходит в голову даже во второй редакции. Господин дракон неумолимо вселился в историю в качестве одного из авторов единственного в ней хэппи-энда.

 Да, а что же с головой Сёсэцу, про которую мы вам обещали рассказать? Так вот, «Рассказы Стародавней Японии» приподнимают завесу над этой тайной. Оказывается, Миягино и Синобу, давно уже к тому времени монахини в Камакуре, услыхав о мятеже, поспешили на место – и не добившись от властей разрешения похоронить благодетеля, ночью воспользовались его уроками, просочились на «выставку», украли голову и сдали ее по назначению в прикладбищенский монастырь. А сами поселились около – опять же, молиться – таким образом отплатив фехтовальщику за его доброту.
 Миф сформировался и пересек границы страны.

 И если вы случайно наткнетесь на их историю в справочнике или в сети – то часто даже источники, указывающие год исходных событий 1723тьим, вписывают туда господина дракона, а далее поясняют, что впоследствии – или впоследствии по слухам – девицы присоединились к мятежу Юи Сёсэцу. Да так убедительно пишут, что я, вот, думаю — голову-то все-таки кто-то да украл...

 (*) И, кстати, поддерживал ту же сторону, что и трансформировавшийся в самурая отец девочек
 (**) А если вы думаете, что в европейской литературе с хронологией было хоть на йоту лучше, то прошу познакомиться с Песнью о Нибелунгах и Теодорихом Амалунгом, верным вассалом и лучшим воином... Аттилы. (И не будем представлять себе, что сказали бы о такой комбинации оба, потому что экран испепелится.)
 (***) Вполне возможно, полагаясь в этом на исторический роман "Кэйан тайхэйки", до которого добраться не удалось.
 (***) Хотя с тогдашнего Катакуры Кодзюро, который номер два, Катакура Сигэцуна по прозвищу «Демон», вполне сталось бы туда обратиться – и вряд ли бы ему там отказали.

Взято с Удела Могултая.
Пишет Antrekot:

Баллада о патриотическом заговоре, страшной силе традиции, правой мести, похищенной голове, на века и континенты испорченном телефоне, академике Фоменко, а также о господине драконе, без которого, видимо, совершенно невозможно обойтись
Часть третья: театральная
А у театра кабуки, как и у кукольного театра (откуда все и пошло) – сложные взаимоотношения с цензурой. Поскольку цензура неуклонно следит за порядком и благочинием – и потому запрещает всякое издевательство над относительно недавними историческими лицами, почтенными историческими лицами вообще, всякую реакцию на события современные, злобу дня как таковую, в общем, все, до чего конфуциански додумается, то и запрещает. А платежеспособное население, наоборот, желает все это видеть – и побольше, пожалуйста. А авторы – они художники и у них фантазия. Выход? Смещаем действие во времени, меняем имена (так что Хасиба Хидеёси становится, например, Масибой Хисаёси) и обстоятельства, добавляем компонентов из других популярных историй и всего, что музыкой и талантом навеяло, творчески взбалтываем. Полученную кашицу...

К описанному выше сендайскому эпизоду это тоже относится. Месть _крестьянских девочек_ за отца, зарубленного самураем? Если это не злоба дня, то что ж у нас злоба дня – каркает цензура в головах всех вокруг. На сцену выходит творческая взбивалка.

Результат примерно таков:
«История Сироиси и новая повесть о Великом Мире» (Go-Taihieiki Shiraishi-banashi)
Пьеса кукольного театра 1780 года, переделанная для кабуки в том же году (авторы – спасибо umbloo - Утэй Эмба, Кидзё: Таро: и Ё: Ё:дай)
В пьесе 11 актов, нужная нам сюжетная линия начинается с 7 (он же один из немногих, что до сих пор ставится).

Теперь история мести, начинается не в Сироиси, а в Эдо, в заведении Дайкоку-я, посреди веселого квартала Новая Ёсивара.
Тут сразу же влезает автор сих заметок с радостным комментарием, что в реальности все должно бы происходить никак не позже 1651 года – дальше станет ясно, почему – а старая Ёсивара прекратила свое существование только в 1657, сгорела в большом эдосском пожаре – тогда-то в излучине реки и заложили Новую. То есть, на время действия _место_ действия еще не существует как таковое. Что вполне логично стыкуется со всем остальным. Поскольку, на самом деле, на объявленный момент действия не существовало не только заведения и квартала, но и города Эдо, заведшегося на этом месте по тогугавину велению, тоётомину хотению как раз после пресловутой Одавары 1590 года разлива. А в пьесе... 14 век, когда на месте того Эдо было одно болото. Представьте себе, представьте себе. «Повесть о Великом Мире», да. (*)

Представьте себе также, что отец девочек, на самом деле, вовсе не крестьянин. Он верный вассал того самого не менее верного императорского вассала Кусуноки Масасигэ – ну а после гибели господина, ничего не поделаешь, стал ронином, потом – семью-то кормить надо – сел на землю... но и в крестьянстве не преуспел, потом заболела жена, потом он не смог заплатить налог и попал в тюрьму – в конце концов, старшая дочь, чтобы помочь семье, продала себя в веселый дом.
И вот она-то как раз преуспела. Миягино, куртизанка высшего ранга, слава своего заведения – все дамы ниже этажом носят имена по первому слогу ее имени. С началом сцены она выходит из ванной – и ей тут же рассказывают, что приходил книгоноша, принес последний том знаменитой истории о мести за отца и что в доме новая служанка – а у нее жуткий дикарский выговор. Служанку приводят показать, ее акцентом и правда дрова рубить можно (**), девицы смеются... а Миягино недовольна их весельем и начинает «переводить» — она как раз все понимает «чего не подхватишь от клиентов». А служанка и правда пришла из северного захолустья в столицу, искать сестру, которую не видела с тех пор, как ей было пять. Искать. Куртизанку. В Ёсиваре. Иголку в стоге сена не пробовали?
Потом куртизанка выпроваживает свиту, они остаются с девочкой одни – и куртизанка спрашивает служанку, из какой та деревни... ах оттуда... а не знаешь ли человека по имени Ёмосаку – твой отец? Так ты моя сестрица?
Служанка поражена, но осторожно спрашивает – а есть ли у тебя одна вещица, у моей старшей сестры должна быть. Есть, как не быть – амулет из храма бога войны в Кавати, обозначающий принадлежность к роду, служившему Кусуноги. И у служанки такой же. Ура.
Ура — как бы не так. Не успев обнять сестру, служанка сообщает – их отец мертв. Зарубил его тамошний самурай Сига Дайсити – он же местный судья. А поскольку он судья, то со справедливостью плохо. Мать от горя умерла... а она сама пошла в столицу искать сестру.
Туда же, вроде бы, направился бывший жених Миягино, к которому она мечтала вернуться, когда истечет срок контракта.
Поговорив и поплакав, сестры решают, подобно героям книги, отомстить за отца – разве он не был доблестным воином? – а первым делом – сбежать из заведения. Однако на выходе их ловит подслушивавший хозяин – Сороку. Ловит девиц, не дает себя убить – и обьясняет, что затея их – бестолковая. Не вообще бестолковая, а в этом виде. Вообще она правильная, потому что дело – горестное и он им так сочувствовал, что аж трубку не тем концом в рот засунул, подслушивая. Но подумайте же, девочки. Вы женщины, оружием не владеете, ни семьи, ни дома, ни средств. Вы ж до него, бедные, не доберетесь, а доберетесь – навредить не сможете. Осознали? Ну и ладушки. Что вам стоит сделать? Вдохнуть, выдохнуть, остыть и подумать. А чтобы вы не думали, что это ловушка или что, я вам прямо сейчас открепительный документ напишу, что ничего вы мне не должны и можете уйти в любое время. Вот он, документ.
Ура. То есть увы, но ура.
А кто будет девиц обучать? Воинскому делу, чтоб они, добравшись до убийцы, могли ему причинить, что положено? Ну никто иной, как знаменитый мастер фехтования Удзи Дзёсецу (никого не напоминает?), у которого прямо сейчас в котелке варится что? Заговор. Тот самый, который так неудачно (с точки зрения заговорщиков) и удачно (с точки зрения сёгуната и жителей трех неподожженных городов) провалился в 1651 – когда Эдо уже был, а новой Ёсивары еще не было...

Естественно, заканчивалась эта история совершенно счастливым финалом.
Вот таким.

Злодея-самурая прихватил местный владетель, девицы добились поединка, чем научились (то, что справа – это боевой серп с цепью) – и все было хорошо у всех, кроме заговорщиков, которые на то и герои исторически-трагической части, чтобы им не везло в жизни.

(*)«Повесть о Великом Мире» - «воинская повесть», написанная в конце 14 века о тогдашней многолетней войне всех против всех – в том числе и о неоднократно упоминавшемся Кусуноки Масасигэ.
(**) в английском переводе пьесы из нее сделали Элизу Дулитл

 Взято с Удела Могултая.
Пишет Antrekot:

 Баллада о патриотическом заговоре, страшной силе традиции, правой мести, похищенной голове, на века и континенты испорченном телефоне, академике Фоменко, а также о господине драконе, без которого, видимо, совершенно невозможно обойтись
Часть вторая: мстительная



 Переносимся из 1651 на 70 с лишним лет вперед и знакомимся с инцидентом, ставшим основой для нескольких пьес, множества поучительных произведений и невесть скольких гравюр. Источником чумы, видимо, следует считать хроники Getsudou Kenmonshuu, которые велись с 1697 по 1734 год неким Мотодзимой Тисином. Вернее, скорее, те слухи, которые он в хронике и зафиксировал. Исходная история — в пересказе Анны Шмыриной с комментариями Антрекота.

 «В третий год Кёхо [имеется в виду 1718, но похоже, что на самом деле 1717] крестьянин Сиродзаэмон — житель деревни, что в уделе господина Катакура Кодзюро (*), родича Мацудайра Муцу-но-ками [это официальное токугавское имя правящего сэндайского князя – в тот момент, Датэ Ёшимура], в местечке Сироиси — не разминулся на дороге с Танабэ Сима — инструктором из додзё того же господина Кодзюро. Началось словами, кончилось смертоубийством: Танабэ зарубил крестьянина. Дочери Сиродзаэмона, одиннадцати и восьми лет, после смерти отца покинули свой дом и перебрались в Сэндай, где пристроились служанками в додзё Такимото Дэнхатиро, наставника по кэндзюцу самого лорда Муцу-но-ками. В течение шести лет сестры, то и дело пренебрегая своими прямыми обязанностями, втихую учились сражаться, подражая парням в додзё.
 Через шесть указанных лет кто-то наконец изволил обратить внимание на стук бокэнов, частенько раздававшийся из комнаты девочек, и народ осознал, что дело тут нечисто. История дошла до Такимото, и когда тот докопался до подробностей, то не остался равнодушным: позволил им учиться, теперь уже нормально, воинскому искусству, взял на службу, включив в «женский отряд» (или из них же этот отряд и состоял, тут не знаю), и повысил жалование.
 Той же весной дочери Сиродзаэмона посылают Муцу-но-ками прошение (вместе с подарком в знак благодарности), в котором умоляют им разрешить назначить Танабэ Симе встречу и отомстить убийце отца. Просьба была удовлетворена, и в марте 8 года Кёхо [1723] перед храмом Сираторидаймёдзин соорудили оградку из бамбуковых кольев, обозначив таким образом место поединка.
 Как понимаю, наблюдать за зрелищем собрались все сэндайские шишки. Сестры сражаются с Танабэ, сменяя друг друга, и довольно быстро разделываются с ним. После боя девушек задержали.
 Высокий господин [неизвестно, какой именно] не выглядел недовольным исходом дуэли и вроде как выразил желание, что девушек нужно взять под опеку, однако они почтительно, но твердо протестуют: хоть мы и сражались за честь отца, но совершили преступление. Берите нас и честь по чести наказывайте. Казните, то есть.
 Окружающие проникаются сочувствием, а тут еще появляется Такимото Дэнхатиро и рассказывает детали этой истории.
 В итоге всё заканчивается благополучно. Девушек прощают и отдают в хорошие руки: старшую, которой теперь 16, в дом каро [советника клана](доход — 3 мана коку), а тринадцатилетнюю младшую в дом какого-то незнатного на излечение от ран.
 Ну и в финале пишут, что не знают, правда оно все или нет, молва дошла до нас из Сэндая.»

 Вопрос, что в этой истории не так? Ответ – на первый взгляд, практически все. Во-первых, несмотря на закон, дающий самураю право зарубить непочтительного простолюдина на месте, в реальности такие вещи случались нечасто – причины для убийства требовались серьезные, объясняться приходилось основательно и повернуться могло по-всякому: режиму Токугава, заинтересованному, в первую очередь, в стабильности, не очень-то нравилась ситуация, когда воинский класс по прихоти рубит кого попало.
Во-вторых, деревенские крестьянские девочки, устроившиеся служанками в додзё _к инструктору князя_ и за шесть лет незамеченные? И при этом так лихо освоившие дело, что одолели мастера-преподавателя? И обращающиеся наверх с запросом на месть по всей форме?
В-третьих, князь, дающий официальное разрешение на противозаконный поединок?
 Это если по логике. Если по истории – то могло быть, конечно, что угодно. Мало ли что князь с наследственным советником или инструктор князя с инструктором советника или те же и они же в любой комбинации могли не поделить или, наоборот, поделить с вот таким романтическим результатом – или не вполне таким, поскольку мы и правда не знаем, что во что превратилось, пока слух шел себе из Сэндая... хотя все источники дружно утверждают, что какое-то реальное происшествие за всем этим стоит.

 Что важно для нас – это происшествие по самой природе своей не могло не угодить на мельницу уличных баллад, кукольного театра, а затем, с неизбежностью – театра кабуки.

 (*) Кодзюро в данном случае – не имя, вернее, не личное имя. Это имя, которое обозначает действующего главу рода – в тот момент им, видимо, был Катакура Мурасада. Упоминавшийся выше Катакура Кагецуна, начштаба у Масамунэ, тоже с какого-то момента носил его – как впоследствии и его сын, Катакура Сигэцуна (кстати, со временем занявший ту же должность у того же человека). Все это способствовало тому, что не только у населения, но даже и у историков, несколько поколений Катакур слиплись в одного человека – что возможно сказалось на дальнейших мутациях излагаемой истории.
Замок Сироиси же – место легендарное. Прихватывали его войска Датэ, кажется, трижды – сначала у Ашина, вместе со всем Айдзу, еще не в виде замка, потом у Гамо – в ходе инцидента с глазками трясогузки... и все как-то он не держался в семействе, пока в ходе северной части гражданской войны 1600 года не прихватили его уже у Уэсуги и на этот раз прочно. Тогда-то Катакура Кагецуна и получил его во владение – а Иэясу Токугава, который, в отличие от своего предшественника, умел делать подарки северянам, став сёгуном, пожаловал этому замку охранную грамоту. То есть, Сироиси не касалась общая политика «одно владение – один замок». В некотором смысле, решение это все же сработало на пользу дому Токугава — правда с большим опозданием — в 1868 замок опять попал в историю – там располагалась штаб-квартира просёгунского Северного Альянса, поэтому впоследствии, когда эту территорию заняла императорская армия, замок снесли – а семейство Катакура со всем хозяйством перебралось... на Хоккайдо.

 Взято с Удела Могултая.
Пишет Antrekot:

 Баллада о патриотическом заговоре, страшной силе традиции, правой мести, похищенной голове, на века и континенты испорченном телефоне, академике Фоменко, а также о господине драконе, без которого, видимо, совершенно невозможно обойтись
 Часть первая, историческая
Чтобы толком начать рассказ о великом ронине Юи Сёсэцу (1605-1651), первым делом нужно сказать, что никакой он, собственно, не Юи и не Сёсэцу — и даже не ронин, потому что ронин — это безхозный самурай, а вышепомянутый им не был — ни безхозным, ни хозяйским, никаким. А был он сыном не то крестьянина, не то ремесленника — по одной распространенной версии его отец был красильщиком, да еще и происходил из той же деревни, что сам Тоётоми Хидеёши, что, возможно, повлияло на последующие устремления — где один крестьянин, там и другой... но вполне возможно, что здесь мы уже съезжаем на почву вымысла, ибо вымыслов в этой истории — горные хребты.

Дело в том, что после инцидента, который мы намерены здесь описать, факт родства или даже знакомства с этим господином сделался вещью крайне небезопасной, с одной стороны, правительство изымало информацию и громоздило горы пропагандистского бреда — с другой, потом обстановка чуть разрядилась и о деле был написан роман, мгновенно приобретший сказочную популярность, множество пьес... уличные рассказчики опять же — причем всем по цензурным соображениям приходилось менять имена и подробности, чтобы не смущать публику взрывоопасным политическим контекстом... Так что, теперь установить точное происхождение не представляется возможным, а туристская индустрия нескольких городов борется за его имя.

 Рассказывают, что с детства он поражал окружающих точностью и резкостью суждений. Рассказывают, что, согласно предсмертному желанию отца, готовили его для монастырской жизни. Рассказывают, что в монастыре он перечитал все книги по тактике, а потом симулировал слабоумие, чтобы его оттуда выставили. Рассказывают, что его кумиром был верный самурай Кусуноки Масасигэ и что он составил его родословную, которая ему потом чрезвычайно пригодилась. Но это все литература, а вот в истории он обнаруживается уже блистательным бродячим фехтовальщиком и военным теоретиком с самоизобретенным именем — и в этом виде странствует по Японии, осваивая чужие методы, правдами и неправдами просачиваясь в библиотеки и пожирая все книги на своем пути, пополняя список побед (не всегда, но все же достаточно часто таких же нелетальных, как вышеописанная), заводя полезные знакомства и - как выяснилось впоследствии — ведя с подходящими людьми разговоры, которые не назовешь иначе как подрывными, и вербуя сторонников.

 Подрывные разговоры было с кем и о чем вести. Правительство Токугава — правительство "военного лагеря", как оно себя называло — завинчивало гайки на всех фронтах. К тому времени оно в лице правящего сёгуна Иэмицу уже закрыло страну, запретив иностранцам въезд, а японцам выезд. Японцам, находившимся за границей, было запрещено возвращаться. Христиан истребили как класс. Жизнь сословий внутри страны была оплетена сетью ограничений — и внедряли их с сильным перекосом в пользу ожесточения (чтобы серьезность намерений видней была). В отношении разнообразных князей правительство с энтузиазмом придерживалось политики "выжимания" или "выдавливания" — то бишь при первой возможности урезало владения, отнимало владения, перегоняло с места на место, конфисковывало, прибирало выморочные, если не было прямого наследника... ну а вассалы пострадавших были Токугава, как правило, без надобности — и могли вольно идти на все четыре стороны, естественно, в границах Островов, потому что выезд — ну вы помните (не то, чтобы к тому кто-то особо стремился). Как следствие, по стране бродило что-то около 400 тысяч ронинов — и если вы думаете, что от этого обстоятельства страдали только сами ронины, вы плохо понимаете в ронинах... В общем, с тем, что происходит что-то не вполне уподобное, согласился бы даже ярый поклонник покойного Иэясу.
 Юи Сёсэцу таковым не был, Токугава считал узурпаторами, а их порядки — нелюдским делом, с которым живому человеку не имеет смысла мириться. А потому цель себе поставил вполне простую "убить царя и перевернуть его власть" (с)
 Невозможно? Вы это расскажите Тоётоми Хидеёши, бывшему продавцу иголок. И, кстати, Токугаве Иэясу тоже расскажите — он крестьянином не был, но начинал в не менее невеселых обстоятельствах. Тяжело — да, грязно — да, рискованно — чрезвычайно. Невозможно? Поглядим.

 Здесь стоит остановиться и сказать, что не все было так уж катастрофически плохо. Во-первых, в стране был мир. Во-вторых, мир. В третьих — мир. Надежный мир впервые за сотни лет. Кроме того, сёгунат в своих интересах поддерживал внутреннюю связность, поощрял торговлю и интенсивное земледелие, заставлял князей тратить деньги — чем очень способствовал формированию новой и очень шустрой японской экономики; возводил перегородки между сословиями... и, как следствие, подарил низшим классам куда больше автономии, чем они когда-либо видели - несмотря на все конфуцианские регламентационные проекты. Да, конечно же, государственное устройство было далеко от идеала: двадцать крестьянских выступлений и серьезных межкрестьянских склок за ресурсы в год — это не тот средний показатель, при виде которого можно сказать "рай". Но если не запускать регулярно фейерверки над пороховым погребом, обездоливая большие группы людей, то прожить эта система могла долго... что и произошло.

 А пока что Юи Сёсэцу прибыл в Эдо, где стал сначала учеником, потом первым учеником, потом младшим мастером в школе Кусуноки Фудэна(*) — а после его смерти унаследовал дело и - согласно одной из версий — женился на его дочери. Рассказывали, что не обошлось тут без преступления - что Сёсэцу, желая использовать ресурсы школы как трамплин для восстания, заморочил голову одному из старших учеников, подбил его убить старого мастера, а сам "вовремя подоспел" на место преступления и сразил негодяя и убивца. Рассказывают также, что вскоре он поведал окружающим о странном сне, в котором явился ему сам героический и столетия как покойный эталон самурайской верности Кусуноки Масасигэ, признал наследником своего рода и рассказал, где зарыл он давным-давно свое знамя и родословную. Пошли копать — и естественно откопали (сокровища, ясное дело, были поддельными и зарыл их там сам Юи много лет назад). Вышло много полезного шуму.
 Но это опять же — литература.
 А история говорит только, что при Сёсэцу школа резко приобрела в популярности и стала едва ли не самой известной в Эдо, потому что он, кажется, и вправду был очень хорошим учителем, во-первых, придерживался мнения, что ученику нужно ставить то, к чему у него есть талант, а не заниматься пустым мучительством, во-вторых, а тактику и стратегию преподавал с сильным практическим уклоном и на современных примерах, чему его перекормленная Китаем аудитория нарадоваться не могла, в третьих. А еще он привечал умелых бойцов среди ронинов, доучивал, пристраивал в "инструктора" к знакомым из воинских домов (которых завелось у него великое множество), завел свои мастерские, где по его разработкам делали высококачественное оружие, и лавки, в которых это оружие продавали. Заказы потекли, людей в деле становилось все больше — а что у школы попутно завелся свой приличный арсенал, многократно превышающий ее потребности... так на то она и школа, и потом, никто же не знал, насколько он на самом деле приличный - вплоть до, кажется, легкой артиллерии.

 Заговор ветвился вверх — среди знати было много обойденных. Исаак Тицинг, побывавший в Японии много лет спустя, передает слухи, что Токугава Ёринобу — тот самый лорд из Кии, в присутствии которого Сёсэцу так удачно метнул шпильку — был замешан в дело по верхний край черной шапочки (но в расследование не попал, благодаря крайней самоотверженности секретаря и предусмотрительности самого Сёсэцу). Заговор ветвился вбок — в процессе обычного траления Сёсэцу напоролся на коллегу-фехтовального мастера (только копейщика) с теми же намерениями, хотя и несколько иным мотивом.  Марубаси Тюя, ронин из Тоса, по легенде — младший сын тамошнего князя, Тёсокабе Моричики, казненного вместе с большей частью семьи в 1615, после падения Осаки — имел на семейство Токугава личный зуб размером с отца и всех братьев, приехал в сёгунскую столицу с намерением как-нибудь оный зуб выразить в действии — и тоже потихонечку вербовал себе людей. Так что они с Сёсэцу, можно сказать, нашли друг друга — во всех смыслах.
 И заговор, понятное дело, ветвился вниз, по прикидкам — на тысячи.

 Технически идея выглядела так: в подходящий день подорвать один из пороховых погребов замка Эдо (куда удалось подкопаться), поджечь пороховые заряды, спрятанные в разных точках города. В образовавшейся суматохе триста человек, переодетых вассалами Токугава (форму удалось украсть и размножить), проникнут в замок, захватят сёгуна и немедля отступят из города в Никко. Прикрывающий отряд Марубаси Тюя разрушит и подорвет плотины за их спиной, чтобы погоня — если она будет — не смогла пересечь водную преграду. Как только об этом действии станет известно, другой заговорщик, Като Итиэмон, учинит то же самое в Киото, наложит руки на священную особу императора и изымет из оной особы указ о низложении Токугава. Сам Сёсэцу должен был захватить замок и арсенал Токугава в Сумпу (нынешняя Сидзуока) и затем выдвинуться на помощь тому из подчиненных, кто в том будет больше нуждаться.
 Два больших пожара в "бумажно-деревянных" городах и штурм. Как вы понимаете, количество попутного ущерба в жизнях сугубо посторонних людей тут учету не поддается.
 Но на что не пойдешь ради благородного дела — тем более, что открытая война дает тот же эффект в покойниках без того шанса на успех, не так ли?

 Тем временем, судьба явно благоприятствовала заговорщикам — сёгун Иэмицу (тот самый странозакрыватель) тяжело заболел и летом 1651 умер. Наследовал ему десятилетний сын. Сёгун-ребенок, свары вокруг него, что может быть лучше?
 Назначили приблизительно день, распределили людей и средства — и выдвинулись.

 Что было дальше — толком неизвестно. Вернее, известно, что князь Мацудайра Нобуцуна, Изу-но-ками, назначенный одним из регентов, ожидал от ситуации всяческого недоброго (хотя, скорее, от коллег, чем извне), а потому бдительность даже не удвоил, а удесятерил. Известно, что случилась утечка — и случилась у Марубаси Тюя. Как? Ведают боги и сёгунская комиссия. Литература щедра на версии:
 - прогулял деньги на заговор, взял в долг, вынужден был задержать срок выступления из-за отсутствия ветра, объяснялся с кредитором и дообъяснялся до настоящих причин... ну а тот донес;
 - обнаружил, что имеющихся денег не хватает, взял в долг — далее по тексту;
 - заболел, бредил в беспамятстве, был подслушан не то девицей из веселого дома, не то его хозяином (кстати, сыном основателя эдосского веселого квартала), не то, опять же, кредитором — далее по тексту.
 - все, вместе взятое, в любой комбинации.
 Так или иначе, а прихватили его живым и кого-то он назвал — по всем версиям, не очень много кого, меньше, чем мог бы — но кого-то. Дальше пошли по цепочке. Не такой длинной, как хотелось бы, потому что — по тем же слухам — жена Тюя, сообразительная женщина, отвлекла внимание стражи и все бумаги уничтожила. Если верить Тицингу, даже поговорка такая была "благоразумна как жена Марубаси Тюя". И то сказать.

 К тому времени люди регента обнаружили порох и впали в панику. Следственное давление есть следственное давление, со структурой организации и парой конкретных имен они все же разобрались — и курьеры ринулись в Киото и в Сумпу.
 Так что в один прекрасный день, 10 сентября, в гостиницу, где остановился Юи Сёсэцу с маленькой компанией, явился офицер и сообщил, что заведение окружено и что Сёсэцу требуют в замок. Заговорщики хотели было вступить в бой, но тут, по легенде, вмешался сам Сёсэцу и поинтересовался, куда у них при первом признаке опасности подевался дарованный им свыше здравый смысл. Что даст сейчас драка? Погибнет сколько-то стражей порядка, ничего, кстати, никому дурного не сделавших. Только и всего. А, между тем, в горячке боя очень легко не успеть вовремя умереть. Допрос же дело такое, что поручиться за себя не может никто. И неприлично подвергать риску жизни тех, кто еще на свободе. Да и вообще — кто здесь не знал, что этим может кончиться? Граждане заговорщки выдохнули, подумали, согласились, что да, это они погорячились и ситуация, в принципе, штатная, так что когда стража все же ворвалась в помещение, все уже были аккуратно и недопросительно мертвы.
 Сёсэцу, помимо предсмертного стихотворения, оставил краткую объяснительную записку, где утверждал, что вовсе не собирался никого свергать, а хотел только привлечь внимание к бедственному положению ронинов и так далее. Записка эта, как полагают, имела целью по-возможности смягчить участь тех, кто все же попал в руки властей — и ограничить срок и охват поисков. Петиция о бедственном положении, пусть и поданная в грубой вооруженной форме, это все же не покушение на существующий строй.

 Власти не вняли. Власти к тому времени уже оценили масштаб едва-не-происшедшего и тот волосок, на котором висели — и перепугались едва не до потери лица. Власти невесть с чего объявили мятежников христианами — на что затятый конфуцианец Юи Сёсэцу, полагаю, страшно обиделся бы. Власти рыли, копали, пытали и казнили семьями — хотя молва единогласно утверждала, что дорылись все же до меньшинства, до нескольких сотен из нескольких (если не десятков) тысяч.
 Власти усилили контроль над дорогами и думали и вовсе запретить всякой бесхозной нечисти вход в большие города и Эдо в особенности, но на этой стадии (после еще пары-другой социальных сейсмических толчков) у действующих лиц в правительстве тоже проснулся здравый смысл и они решили, что к проблеме следует подойти с другого конца. А именно — резко поумерить конфискации и отъем и начать пристраивать ронинов к делу — в ту же городскую стражу, например, да мало ли в растущей системе вариантов трудоустройства? Ну а поскольку общее благосостояние страны все-таки росло, то и масштабных неприятностей с этой стороны не было потом очень долго. До 19 века. Так что в некотором смысле поданная Сёсэцу "петиция" возымела действие.

 Сам же Сёсэцу сотоварищи на некоторое время стал страшным неупоминаемым пугалом — что крепко добавило им всем популярности. Полтора поколения спустя Цунэтомо на черном самурайском глазу поминает его в "Сокрытом в листве"
 "В трактате Юй Сёсэцу о воинской доблести, который озаглавлен “Путь Трех Начал”(*) есть изречение о природе кармы. В этом изречении говорится, что Юй Сёсэцу получил устное наставление о восемнадцати принципах Великой Смелости и Малой Смелости. Он никогда не записывал эти принципы и не пытался их запомнить, а сразу же забыл их все. Затем, оказавшись в реальном бою, он действовал по наитию, и тогда все изученное им стало его собственной мудростью. Вот что такое природа кармы." — значит и сведения сохранялись, и тексты ходили, может быть, в пересказе...
 Ну а модус операнди стал образцом для "патриотически мыслящих" самураев, так что "люди благородной цели", собиравшиеся в 19 уже веке поджечь столицу и в суматохе выкрасть императора, явно вдохновлялись и этим примером.

 Но это все еще в будущем, а пока — помнят, поминают и на могилы ходят — аккуратно, но ходят — поэтому даже в 19 веке местоположение обеих могил Юи Сёсэцу было настолько хорошо известно, что даже попало в какой-то иностранный путеводитель по Сидзуоке. Обеих? Именно. Потому что самоубийство самоубийством, а голову негодяю-заговорщику все же отрубили и выставили в соответствующем месте в назидание прочим. А тело — похоронили, за ненадобностью. Так вот, с головой Сёсэцу почти немедленно случилось происшествие, достойное Берлиоза. То есть пропала она с "выставки", несмотря на запреты, охрану и всю сёгунскую службу наблюдения. Ходил слух, что не обошлось тут без колдовства или нечистой силы. А через некоторое время само собою стало известно, что неизвестные лица в ночь покражи перебросили голову через стену прикладбищенского храма, ну а уж местные монахи, как приличные люди, голову и похоронили и даже подобающее надгробие над ней поставили, потому что работа у них такая. Так что хотел того Сёсэцу или не хотел, а монастыря оказалось ему не миновать.

 Личность же похитителей, на их счастье, так и осталась покрыта мраком, но народное воображение таких загадок не любит — так что почти век спустя завелась у загадки отгадка, но об этом далее.

(*) из той же семьи, откуда происходил якобы кумир Юи Сёсэтцу, Кусуноки Масасигэ
(**) небо, земля, человек