Блокнот сценариста :)
Marixyana
дневник заведен 07-05-2003
постоянные читатели [86]
amaizing, AnimaSola, ASA, azsh, cellowoman, Creative emotion, Cyber SHADOW, d0rc, Eagles, Emilia, eroticplanet, FluGer, Hydralisk, js, k0smik, Kleianthe, Krendel, KuzNet, Lady celebrity, Lana, Lapochka, Leonid_Dickman, LightSmoke, limpompo, LONELY N, love you, LoveYou, menya_gluchit, mirovaya, miu-miu, Mony Ray, nastmann, Nell-angel, Night_Elf, NiXO, Ofelia, Rastaman Tales, RayZ, Respect, Rocsi, safonova, Samum, Seemann, SEN, shvilinka, Stargazer, Suzuki BandiT, sweet_dream, Taviskaron, The House Of Rock, took, UnorthodoxManifesto, vitalka, Wetka, When I was mad, YaHkA, Your_Bunny_Wrote, АКУНА МАТАТА, Ануца, Армани де Маранжа, АРТУРиК, Аспирантка, Букля_, Грустина, драгз ж_ру, Кайтище, какаяразница, Клуб АРХипелаг, Мишень, Москви4ка, Небесная Прелесть, ОГРОМНОЕ НЕБО, ПАРАД УРОДОВ, попочка, Путник, Скромняга-2, супермегатусер, Счастливое, ТАРЗАНКА, Творческое Безумие, тлеющий_уголек, Толек, Тянута-сан, ШоПоГоЛИК, шорох_ветра, Я презираю себя
закладки:
цитатник:
дневник:
местожительство:
Москва, Россия, Санкт-Петербург
интересы [12]
антиресы [1]
Понедельник, 31 Октября 2005 г.
19:05
Очень тяжело на сердце.
Так хотелось домой, в Москву.
А теперь грустно уезжать.
Даже на эти несколько дней.
Не могу уже представить жизнь там.
Теперь все здесь.
И сердце и душа.
Тяжело иметь два дома в разных городах.
Все время боюсь кого-то из них обидеть.
То его.
То родителей.
Очень тяжело.
Быстрей бы уже поезд.
А потом обратно.
Побыстрей.
02:30
Все замечательно, все слишком хорошо.
Но это похоже на правду.
Среда, 26 Октября 2005 г.
00:55
Все... край... я напилась до чертиков...
Разные интересные штуки мерещатся...
Страшно засыпать...
Тем более одной...
Вторник, 25 Октября 2005 г.
22:57
пью и продолжаю пить... и буду... потому что плохо...
Суббота, 22 Октября 2005 г.
22:54
Вчера ударились в блудни, всю ночь пили с начальством.
Под утро приехали домой.
Больше пить не буду.
Поняла, что есть такие дуры на свете.
Пятница, 14 Октября 2005 г.
18:04
Почему-то жизнь стала какой-то серой, однообразной и все повторяется по кругу...
Даже скандалы. Даже скандалы одинаковые. Смеюсь сама над собой. Еще недельку и я уже не смогу собирать вещи домой...
Я буду собираться в психушку.
Понедельник, 19 Сентября 2005 г.
14:44 Конец
Веня перестал думать о ней. Он перестал писать стихи и песни, посвященные ей. Пора отчуждения пришла рано, на фабрике осени стоял все тот же холод. А Веня не понимал, почему она не пришла. Он знал теперь, что есть только одно счастье – творить, да думать о том, что, может быть, есть еще люди, способные выйти из тусклых стенок, из циклов собственных одиночеств. Веня днями не выпускал из рук гитару, и в нее уходило все, что он чувствовал, так, что больше с ним не осталось никого, кроме Вдохновения.
«Любовь – как глупо, ни за что больше не поверю. Скорее бы забыться в собственных строчках и крыльях гитарных струн. Скорее бы забыть ее. Ну, дурак, а думал, что еще на фабрику весны переселюсь. Вместе с ней. Что мы будем единственными людьми во всей реальности, единственными людьми, которым удалось объединить две души в одну – бесконечно-вечную, настоящую, святую. Все-таки это все было так наивно с моей стороны», - думал Веня в печали.
Тогда он посмотрел на небо. Небо было черным. Удивительно. Над общежитием никогда не было черного неба. Никогда. Он чувствовал, как кололо в груди. Какая-то тоскливая боль словно пробивалась ростком изнутри. Ночь нависала своим могучим черным телом прямо над ним и давила, давила нещадно.
Веню потянуло за дверь. Очень хотелось, но в то же время было страшно. Что происходит? Когда он выходил раньше, у него были на это причины. Давным-давно его манило любопытство, позже – осознание того, что там, за дверью, его ждет чья-та душа, такая же беспомощно, беспощадно одинокая, как и его собственная.
Теперь было иначе. Он и сам не понимал, в чем дело. Странное новое ощущение переполняло его тело и душу. Это был страх. Не просто боязнь, робкая тревожная тоска, это было громоздкое ощущение ужаса, какое бывает только в кошмарных снах, после которых просыпаешься в ситцевых простынях с полными отчаяния глазами, в холодном поту, когда не помнишь, что видел, о чем был сон, только грудь насквозь пробивает свинцовый столб гнетущего ощущения, оставшегося после ночного сновидения.

Здесь он еще не был. Вихрь был в голове. Веня думал, что потеряет сознание, потому что еще никогда не чувствовал такой мутной агонии в потоках мыслей, во всех проявлениях самого себя.
В этой комнате были стены с обыкновенными приторно-обтекающими тебя обоями. Тогда он зашел в ванную.

Я думала, что все закончилось. Я видела ослепительно-черный свет, такой же черный, как цвет тоннеля, по которому я шла всю жизнь. Черный свет затмил все кругом, даже меня саму. Он заслонил меня саму от самой себя, и я почувствовала, что больше не существую.

Холод. Стремительные волны холода и дрожь ободками, как круги по воде. Я открыла глаза, чтобы встретить его взгляд. Я смотрела на руки и не верила: черный полосы, распоротая кожа как мертвая, как не моя. Я была здесь и не здесь.
Где я? Где мы?
Лежи спокойно, у тебя слабость малокровия. Сейчас я перебинтую своим теплом твои вскрытые вены, и раны, оставленные внутри тебя острыми шипами одиночества и боли, зарубцуются тем, что я никогда не уйду отсюда. Я буду рядом. Ты, наверное, Панфобия? Очень приятно. Я - Веня. Да, не удивляйся. Я люблю тебя тоже. Да, стены другие. Почти прозрачные. Да, через них можно проходить. Да, здесь нет закрытых дверей. Почему? Глупая...Потому что ты больше не на фабрике осени. Ты в весне. И эта весна обещает быть вечной…
14:43 Продолжение
Я подошла к двери. Не знаю, что именно побудило меня дернуть за дверную ручку. Не знаю, на что я надеялась, ведь коридоры всегда запираются непонятно откуда, но точно не изнутри, потому что открыть со стороны комнат их невозможно. Человек не может пройти в эти двери, не в состоянии выйти из своего ограниченного коридора, из полосы своего одиночества. Только сущности могут проходить, проскальзывать сквозь эти двери. Вообщем, раньше я совершала попытки открыть эти злосчастные створки, но, осознав, что все это напрасно, бросила. Есть такой закон - на фабрике осени все одиноки, и против него не попрешь. Как в песне Саши Непомнящего, только сквозь каменные двери любых законов.
Но в этот раз я нажала на ручку резко, решительно, словно была уверена в том, что все переменилось, что на этот раз она заскулит жалобно-противно и отворится, открывая выход на волю. Поэтому когда дверь податливо двинулась вперед, я даже не удивилась, просто улыбнулась про себя удовлетворенной улыбкой. Ведь я никогда не была там, за этой дверью, в том пространстве, где начинается жизнь и заканчивается одиночество. Здесь были новые ощущения, новые удивительные, неведомые ранее запахи сырой земли и влажного воздуха вечера раннего ноября. А еще были ступени и другие двери, плотно замкнутые, но я точно знала, что за каждой томится душа. Душа, которая, возможно, уже устала и хочет вернуться туда, где производят души, или еще полна жизненной силы, душа, которая или стучится неистово о дверь, пытаясь выйти из невыносимо угнетающего замкнутого коридорного пространства, или уже наполненная безнадежным равнодушием и осознанием того, что за дверью ничего нет.
Ступени были обшарпанно крутыми. Толстый слой пыли говорил о том, что здесь уже несколько столетий не ступала нога человека, но даже эта пыль пахла некоей удивительно прозрачной и чистой свежестью. Я сделала робкий шаг вниз. И упала.
Не помню падения, но знаю, что провалилась невесть куда, где было совершенно темно и пусто. Но не страшно. Потом - нежный розово-оранжевый свет, и я открываю глаза...Передо мной раскинулась неспокойная гладь воды, и я невольно шагнула назад, потому что в какой-то момент мне казалось, что темная бурлящая бездна поглотит меня. Я напрягала уставшие от контраста света и тьмы глаза, силясь зафиксировать в сознании линию горизонта, но вода доходила до этой линии и перекатывала через нее, дальше и дальше разливаясь по кромке сознания. Я догадалась, что это море. Я видела его на картинке, которую мне приносила посмотреть Винтовая сущность, но там оно было тихим и спокойным, освещенным лучами утреннего солнца, нежными и ласковыми, как теплый белый песок под ногами, песок, на котором цинично оставляешь свои мокрые следы.
Это море бушевало неистовым рычанием одичавших волн и пенными брызгами. Все бесновало, плясало и бурлило в бешеном круговороте воды. Как ни странно, небо было чистым,темно-синим, цвета полевых васильков или, возможно, луговых колокольчиков. Я обернулась и увидела солнце, заходившее за пологую вершину небольшой горы. Светящийся нежным пламенем диск отливал спокойствием и невозмутимостью, и я осознала, что словно стою на грани двух миров...Но я не колебалась.
Я прошла по пустынной набережной до старого желтого навеса и присела на зернистый, цвета топленого молока, песок. Я ждала его.
- Ну, на этот раз я пришел сам, - раздался голос сверху, и спустя мгновение он уже стоял рядом на песке. На нем были синие джинсы, по цвету дико напоминающие небо над моей головой, и тонкий свитер темно-оранжевого цвета, с подкасанными небрежно рукавами.
- Я жду тебя, - сказала я, мысленно заменив слово «жду» другим, более святым и искренним, правдивым и настоящим.
Он резким движением опустился на песок рядом со мной, наклонился ко мне…в тот момент меня пронзили насквозь светло-коричневые лучи его добрых и искренних глаз, я словно застыла в ожидании, предчувствии счастья, нет, не наслаждения, не удовольствия, длящегося быстротечный миг, а именно вечного, святого, неразделимого, одного на двоих счастья.
- Я думал о тебе, - говорил он, глядя прямо в лицо. – Я написал тебе песню. Только у нее еще нет музыки, но есть слова. Я решил переселиться на фабрику весны. Хочешь со мной?
- Если бы я могла…
- Можно. Все можно. Я ведь тоже родился не в общежитии.
- Кто с тобой живет? – поинтересовалась я.
- Постоянно никто. А так – Надежда, Вдохновение, Тепло, Странность, Шизофрения…
- Знаю некоторых, - и я улыбнулась просто потому, что мне хотелось ему улыбнуться, в ответ на неуверенное движение его губ. Он выглядел самодостаточным и самоуверенным, но его улыбка напоминала мне зарождающийся день, мир на рассвете, скромный, робкий… Я почувствовала его теплое дыхание на своих губах, у меня неожиданно возникла странная ассоциация с карамелью, я закрыла глаза – и на меня нахлынула горячая волна новых ощущений. Влажное прикосновение его языка к пересохшим губам, потом к моему языку…Он взял мои ладони в свои, и я услышала снова этот стук – биение крохотной вены под пальцами…Я вздрогнула и открыла глаза. Кругом было почти темно, но он все так же был рядом, держал мои руки, смотрел в глаза.
- Скажи, - спросила я. – Почему мы все одиноки? Почему на фабриках и в общежитиях закрыты двери, почему мы изолированы друг от друга? Почему? Почему мы оставлены наедине вместе с сущностями переживаний, чувств и страстей, почему, если пути двух людей пересекутся и дальше пойдут вместе до конца, это приравнивается к чуду. Я не понимаю…
- Не знаю. Никто не может знать наверняка.
Я не хотела говорить. Мы виделись уже второй раз, и этого было достачно для того, чтобы читать мысли.
- А ты когда-нибудь еще, выходя за грани одиночества, пересекался с другими душами?
- Нет. Этот случай – первый. Давай не будем сейчас говорить. Время на исходе, и пора прощаться. Не знаю, когда мы увидимся еще и увидимся ли вообще, но…если тебе удастся донести это в свою реальность фабрики осени…я сомневаюсь, но…пожалуйста, возьми.
Он вложил в мою ладонь какой-то шнурок, а потом все исчезло.



Утро началось с разочарования, ведь я поняла, что это был всего лишь сон. Любовь мирно дремала в кресле, а я прошла в ванную и заглянула в зеркало. Как давно я не видела собственного отражения. Что с моими глазами? Они словно стали светлее…
Я хотела включить воду, как вдруг обнаружила на краю раковины два предмета. Один из них был старой фенечкой, сплетенной из синих и белых ниток, а второй – свернутой четыре раза линованной страницей из тетрадки. Я развернула ее и прочитала:

А звёзды срываются
С неба в окно.
Наверное им просто
Надоело висеть.
А может Госпожа Ночь
Их напоила вином.

Но всё-таки ночью
Не так уж темно.
Оставшиеся звёзды
Освещают наш путь.
И значит мы сможем преспокойно
Выйти за дверь.

Не знаю, почему так бывает. Эти слова зажгли что-то внутри, оно горело долго и напустило столько дыма, что мне ничего не оставалось, только плакать. Листок линованной бумаги и фенечка – это все, все что осталось от стольких дней ожидания, от беспросветных, одинаковых дней. Я тосковала по нему, так, словно мне не хватало части меня, словно у меня отобрали часть души и забыли или просто не захотели вернуть. Я подняла глаза на зеркало, и увидела в нем Грусть. Я встряхнула головой, и Грусть исчезла. Ну и галлюцинации, подумала. В принципе, мне снова стало все равно. Он умеет открывать двери, теперь я знаю это наверняка. Ему не нужно, как мне, доходить до крайнего предела безысходности и печали, чтобы всей душой возжелать пустоты, а потом выйти за дверь. Он умеет выходить. Он знает как. Он может прийти в любое время, открыть мою дверь. Все можно, он ведь сам говорил. Не понимаю. Ничего не понимаю. Нещадно дрожали руки, да и вообще стало как-то холодно.
- Не печалься, - просьба за спиной вытянула меня из потока мыслей. Это была Любовь. – Давай руку, завяжу фенечку. Теперь ты должна радоваться.
- Чему радоваться? – я даже не удивилась, просто спросила, ради приличия.
- Тому, что он сделал для тебя. Ради тебя. Тебе. Фенечка и песня…это…
- Только фенечка и песня, - продолжила я.
- Ты у меня странная, - она провела рукой по моим растрепанным волосам. – Ты постоянно ищешь смысл. Ты погрузись в то, что чувствуешь, не обдумывай это, а просто иди, этот путь тебе укажет не разум…если ты перестанешь так критично на все смотреть, ты сможешь выйти за дверь. Ты ведь любишь его. Но он – тебя не любит. Теперь я знаю это наверняка. Он испытывает к тебе теплые чувства, братские, но меня он к себе не пустил. И я знаю,почему. Ты слишком посредственна.
- Ты не права. То, к чему ты меня призываешь, затмевает разум, и я перестаю быть человеком, я становлюсь как бы животным.
- Перестань. Человек – прислушайся, какое слово…как звучит! Тепло! Искренне! И гордо своей неисчерпаемой искренностью и теплотой. У живых людей должно быть много чувств, пусть даже Грусти, Одиночества, пусть плохого. Вы противоречивы и непоследовательны, но ведь именно поэтому вы имеете право называться людьми. Помнишь, как ты вышла за дверь тогда, первый и пока единственный раз? Тогда ты потеряла контроль над собой, твой разум больше не держал себя, ты сердцем захотела пустоты – и ты ее получила. И, поверь, ты правильно использовала этот шанс, ты пошла к нему, потому что так говорило тебе сердце, а ведь у тебя было много путей…
- И очень зря, очень зря, - в комнату вошло Одиночество. У него были темные волосы, слегка вьющиеся, на глаза, а зрачки блестели таинственным светом. Я любила тогда смотреть на них, нет, именно не в глаза, а на зрачки, это было любопытно, я не могла понять, чего в них больше – печали или, наоборот, самодостаточной удовлетворенности.
- Почему зря? – спросили мы почти в один голос.
- Я тебя не переношу, - Одиночество злобно посмотрело на Любовь. – Жить вместе мы еще можем, но чему ты учишь ее, - указав пальцем в мою сторону. – Ты неправильно использовала пустоту. Это великий дар – пустота. Хочу, чтобы ты знала, что очень немногим удается открыть эту дверь. Те, кому удается, по природной глупости, идут к другим людям, дураки, истосковавшиеся по человеческому теплу…Идут к таким же несовершенным, себе подобным, идут, надеясь что-то получить, но не получают ничего более, чем отдают.
- Это и есть счастье! – воскликнула я. – Отдавать и брать, но больше даже отдавать, и просто быть, и быть одним целым.
- Нет. Это не так. Это зависимость. Хорошо, допустим, вы будете вместе, вы будете любить друг друга, будете, как ты выражаешься, одним целым, а потом – что? Чувства могут угаснуть.
- Настоящие – не угасают, - процедила Любовь сквозь зубы.
- Хорошо, - согласилось Одиночество. – А что, если кто-то из вас умрет? Смерть – она всегда рядом, бессмертных жителей этой реальности еще не придумали. Ты знаешь, каково тебе будет, если ты его потеряешь? Тогда ты поймешь, что такое настоящая зависимость, тогда ты пройдешь по всем кругам боли…Любовь, может, пойдешь приготовишь нам что-нибудь и не будешь мешать нашему разговору?
- С какой стати я должна уходить? И вообще, я не собираюсь стоять у плиты!
- Пожалуйста, дай нам поговорить, - тихо попросила я. – Я же выслушала тебя, позволь теперь мне знать противоположную точку зрения. Конечно, не надо нам никакой еды, - я улыбнулась, - мы все уже давно перешли на чай и молоко. Завари лучше каких-нибудь трав…
Любовь резко поднялась с дивана и вышла, хлопнув дверью.
- Я хочу, чтобы ты знала, что есть другой путь, - сказало Одиночество.
- Ладно. Говори.
- Наша несвобода – наша ноша, наш крест, который мы проносим через всю жизнь. А потом – умираем, так и не избавивишись от этого бремени. Наша несвобода – это зависимость от вещей, чувств и людей. Все это приносит нам не только радость и счастье, но и боль, депрессию, ненависть, срывы, когда больше не хочешь и не можешь продолжать. Выбирай путь со мной. Выбирай путь, где не будет ничего, кроме равнодушия отрешенности. Там еще буду я, но я стану частью твоей сути, и ты больше не будешь называть меня Одиночеством, не будешь расценивать меня, как плохое или хорошее. Будет безразличие. Не станет безысходности и страха. У тебя больше не будет этого имени – Панфобия. У тебя вообще больше не будет никакого имени. Ты будешь свободна от этого земного предрассудка. Ты станешь свободна, как ветер, как вольный ветер, который гуляет там, на свободе, за твоим окном…Не надо привязанности. Привязываясь, стремимся удержать. А удержать, ничего невозможно, удежать может только Смерть, она всемогуща, она держит нас на своих ладонях. А ты – ты избавишься от земной зависимости, и ты станешь с ней на равных, вы сможете вместе пить чай, и она будет уважать тебя за то, что ты смогла выйти из замкнутого круга, разорвать цепи своих желаний и чувств.
- Отказавшись от чувств, я перестану быть человеком.
- Да! И это правильно. Ты будешь выше. Ты будешь сверхчеловеком. А что хорошего в людях? Они не совершенны, их мир не совершеннее, они наплодили больше ненависти, и боли, и холода, чем любви, радости и жизненного тепла.
- Это пустота?
- Нет, не совсем. Ты уже была в пустоте, но это не ты к ней пришла, а она к тебе. Просто наступила высшая степень безысходности, пустота пришла защитить тебя от Смерти. Ты открыла дверь и спутилась по ступенькам, ты сама выбрала реальность, где есть он. А ведь ты могла поступить иначе. Слушай внимательно, - Одиночество перешло на шепот. – В следующий раз, когда тебе удастся это сделать, когда ты откроешь дверь, не иди к нему. Он постоянно думает о тебе, он тоже зависим, он не совершенен, он тебе не нужен. Выйдешь за дверь – беги! Ты почувствуешь сладкое притяжение, он будет ждать тебя, это ожидание пронзит твое сознание насквозь, пленит тебя дурманящим запахом весенних ландышей, или скошенной на рассвете травы, или майских роз, или лунной летней ночи, или запахом морского прибоя, или сухих листьев, или первого снега, или хвои…Все равно! Это иллюзия! Беги, беги от него, беги от людей, беги на поля отрешенности, стань землей, стань росой, стань ветром, стань небом, будь свободна, не будь человеком. Весь человеческий мир – ничто, чувства – ничто, и даже Любовь – ничто, а ты, ты станешь всем! Попробуй, не слушай других. Ты выйдешь из замкнутого круга маленьких смертей, которые ты переживаешь каждый день, ты станешь самодостаточной, настоящей и вечной.

В ту ночь мне так и не удалось уснуть. Я стояла у окна, рассматривая окна общежития. Здание было так близко, казалось – рукой подать, но тем не менее каждое окошко хранило свою тайну, тайну чьей-то души, и, как не напрягала я свои привыкнувшие к темноте глаза, у меня ничего не выходило – я видела только, что в некоторых окнах горел свет и мелькали какие-то тени, наверное, сущностей. А мне так хотелось увидеть живого человека, прикоснуться к нему, почувствовать его тепло. В эту ночь лишь Одиночество наблюдало за мной, во тьме я видела, как блестят его темные глаза.
- А знаешь, - молвило Одиночество. – Ты здесь вроде очень расстроилась недавно из-за Сенеки?
- Да, - тихо ответила я. – Я вот путала Счастье с Наслаждением, знакомилась со всякими там наркотическими сущностями, получала удовольствие и думала, что это и есть Счастье. А теперь я уже ничего не понимаю. Ни что такое счастье, ни что такое наслаждение, ни что такое радость. И не могу об этом говорить.
- А ведь Сенека покончил с собой, - Одиночество пристально смотрело на меня. Я испытывала странное чувство разочарования и облегчения одновременно.
- Никому не верь, - добавило Одиночество. – Я погорячился сегодня днем. Как хочешь. Выбирай ты. Только тебе решать, по какому пути направлять свое тело и дух. Только тебе. В конце концов, я – всего лишь состояние, так же, как Любовь – всего лишь чувство.
- А что Сенека?
- Сенека? Сенека выскрыл себе вены в горячей воде.



- А еб твою мать! Что с тобой, Веня? Бля, ну я ни хера не понимаю, - Вдохновение явно злилось, здесь оно было вспыльчивым и неуравновешенным.
- Сам – и туда.
- Что туда?
- Иди!
- Ты не…
- Знаешь что, - Веня развернулся на задних ножках стула и внимательно посмотрел Вдохновению в глаза, вернее, не в глаза, и не мимо, и не сквозь, а куда-то на переносицу. – Я не понимаю, почему ты целый день пытаешься заставить меня делать то, что я делать не хочу. Я чувствую так – значит, так надо.
- Ты послушай только, чего ты тут назаписывал. Ты редкостный дурак, и я не понимаю, какого я прихожу именно к тебе! – возмущалось Вдохновение. Ты послушай только. Давай, включи, послушаем, чего ты тут записал.
Веня послушно щелкнул пальцами по левой кнопке мыши, и в колонках зазвучала гитарная мелодия, звуки переливались друг в друга, плавно умирая и воскресая вновь. Они застывали в воздухе комнаты и мгновенно рассыпались мелкими брызгами по глазам и ресницам, заставляя какую-то сущность внутри сворачиваться клубком, греться и мурлыкать от удовольствия.
Потом в ритм мелодии потекли слова:

Я хочу написать тебе песню,
Чтоб она в твоем сердце звучала,
Чтоб даже в пол шаге от бездны
Было легче начать всё сначала.

Пусть мотив её будет несложным,
И слова её будут простыми,
Но я знаю – теперь всё возможно,
В нашем непредсказуемом мире.

Где Любовь ходит за руку с Горем,
Где Отчаянье - Вера сменяет,
А Надежда с Усталостью спорит
И в двухтысячный раз побеждает.

Просто знай: в мире чудесней,
Тех минут, когда помнишь, что дышишь,
И о них я пишу свою песню
Для тебя. Ты поймешь, ты услышишь…

Веня улыбался, глядя на растерявшееся Вдохновение.
- Ну и ну! – воскликнуло оно разочарованно. – О чем ты пишешь! О чем ты поешь! Что это? Что это такое! Как это называется.
- Любовная лирика, - ответил Веня спокойно, перебирая невпопад гитарные струны.
- Господи! Дожились, - Вдохновение поднялось с койки и заходило по комнате. – Вот и все! Вот и все! Эх ты, «музыкант». Встретил девицу и обо всем забыл. Лучше бы ты вообще не выходил из своего коридора. Так оно спокойнее.
- Ни фига, - протестовал Веня со спокойной улыбкой. – Она – моя муза.
- Я уверен, что она ничего из себя не представляет.
- Она может выходить за двери. Если она смогла это сделать, значит, она уже не может ничего не представлять собой. И вообще, полегче. Теперь это единственный для меня человек. Кругом одни сущности и чувства, а все остальные люди сидят по коридорам.
- Только не говори, что любишь ее.
- Не знаю, - Веня в задумчивости посмотрел к окно. – Она умная, с ней интересно, она мыслит, она все время мыслит, никогда не останавливаясь на новом выводе. С ней хорошо, правда.
- Ладно, - согласилось Вдохновение. – Не хочу больше с тобой разговаривать. До свидания.
Оно вышло за дверь, и Веня не стал удерживать его. Он все так же, сидя на стуле, перебирал гитарные струны и думал о ней. Интересно, что она сейчас делает. И о чем думает. За окном была ночь. Не то чтобы черная, скорее, сероватая, мутно-пепельная, да и звезд на небе не было. В здании фабрики осени горело несколько окон. Конечно, в окнах не было видно ничего, кроме бледно-желтого света настенной лампы. Только в одном свет был необычайно ярким, немного оранжевым, но в то же время спокойным для глаз. Веня пристально вглядывался в оранжевую гладь одинокого окна. Там не было ничего, но он чувствовал, что там что-то есть, кто-то или что-то, очень значимое для него. Веня закрыл глаза и попытался воплотить в сознании ее образ: светлые волосы до плеч, темно-голубые, почти синие глаза…Что еще? Он не мог вспомнить. Открыв глаза, Веня снова устремил взор туда, в ясный свет ночного прямоугольника окна. И он увидел. Она стояла у окна и смотрела куда-то в его сторону, но как будто бы сквозь. Не видела… Не видела. Ее волосы были небрежно собраны в маленькую косу, она растерянно натягивала на пальцы растянутые рукава бежевого свитера. Вид у девушки был такой, словно она знала очень важное и необходимое ей, но теперь не может вспомнить, что именно.
- Пора выходить, - вслух решил Веня. – Сегодня – снова…
Перед выходом Веня всегда чувствовал волнение, несмотря на то, что у него получалось выходить, и уже давно. Это волнение было подобно тому, что испытывает канатоходец на людной площади, канатоходец, который автоматически выполняет смертельно опасную процедуру, но…а вдруг не получится? Больше всего на свете Веня боялся, что в один из дней дверь не двинется с места и он останется стоять перед ней, заточенный в одинокий коридор без выхода, без надежды. Он резко выдохнул и толкнул дверь. Дверь оказалась покорной.



За окном была лишь тьма. Стало тихо, и не было больше никого. Время уходить. Выходить, не собирая ни своих вещей, ни чувств, ничего. Я ощущала, что идти трудно. У меня кружилась голова, и к горлу подступал ком. Когда я вышла на лестничную площадку, я уже знала о том, что мы увидимся сегодня. Что мы можем увидеться сегодня. И даже предполагала, где. Наверное, это была какая-то масштабная постройка, какое-то здание. Точно не знаю, но наверняка с огромными колоннами и неуклюже громадными балконами. Я не видела ни одной страницы из той реальности, не видела зрительно, но очень четко чувствовала собой. Не кожей, не обонянием, нет, это было иначе, что-то внутри меня воспроизводило эту картину, и я уже знала, что над плоскостью той реальности висит туман, что воздух влажный и свежий, что небо окутано белесыми облаками, что прохладно. Мне очень хотелось туда, только к нему, только его глаза, только он…Я хотела сделать шаг, но мой разум словно встал на баррикады, словно обхватил меня стальными клещами, приказывая: «Остановись! Беги от людей!» Я знала: не пойду. К черту проклятое чувство зависимости, к черту Любовь с ее дурацкими фокусами пустых и несбыточных надежд, одичавших иллюзий, которые никогда не станут явью.
Я нажала пальцами на опущенные веки и пожелала одного: прочь от людей!
В голове поднялся сильный ветер, и я решила: ветер, вот он, это оно, это хочу, ветер, только ветер!
Я спускалась по ступенькам уверенно – вниз! Только не оступиться! Только не упасть! Только не предаться суматошной безудержности собственной запыленной мечты.
А потом я бежала. Я закрыла глаза, чувствуя, как только ветер догоняет меня. Я бежала из мира людей. Из мира их краеугольных чувств. Из мира робких ощущений. Из мира пламенных желаний. Из мира мертвых надежд. Из мира разбитых окон и закрытых дверей.
Когда я открыла глаза, вокруг было светло. Я не могла вспомнить название цвета, которым было пропитано все, что меня окружало, вернее, большое ничто, которое было вокруг меня и было мной. А потом я узнала – цвет был желтым. Там, на горизонте, совсем близко, виднелся лес. Лес был пронзительно желтым, небо над моей головой было окрашено в коричневый цвет, а там, над лесом, оно было светлым. Я хотела туда, туда, где этот лес, а потом почувствовала, что у меня нет тела. Я была ветром. Я чувствовала только прикосновение ночного воздуха к тому, что осталось от меня, во мне была несказанная легкость. На холмах, которые окружали лес, я играла с мокрой от ночной росы травой, я срывала цветы, я прикасалась к стволам многовековых деревьев, я целовала холодную мягкость небесных облаков. Тогда я не ощущала, что я – это я. Я чувствовала себя всем. Я чувствовала себя совершеннее, чем все, ранее созданное, я знала, что я – вечность и время, и воздух, и вода, и земля, и облака…
На рассвете я плескалась в прозрачно чистой воде лесной речки, гладила мокрый песок, наблюдала за игрой звезд на сияющем небе. Звезды играли в прятки. Я лежала на холодной траве. Я улыбалась, если у меня вообще могла быть улыбка. Я смеялась, если оставить для меня такое понятие как смех. Я смеялась над людьми с их извечными страданиями и пороками, чувствами и состояниями, с их извчено закрытыми дверями. Я смеялась над ним, его вдохновениями, его надеждами, его наивными иллюзиями, почти такими же навными, как были у меня. Я пыталась вспомнить его облик. Я воскресила в сознании тихий свет его добрых глаз с танцами веселых чертей, воскресила робкую простоту его спокойной улыбки, и…и поняла: не могу! И тотчас вернулась…И стала собой. И стала Панфобией.



- А что сегодня празднуют? – устало спросила я.
- Как что? – удивилась Любовь. – Твой день рождения.
Приготовления были в самом разгаре. Боль и Депрессия рисовали кремом какую-то картинку на праздничном торте, Любовь заваривала чай, а Одиночество курило на балконе, не прикрыв за собой дверь.
- Я, кажется, предупреждала, что я не праздную дни рождения, - возмущенно произнесла я.
- Зря, зря, - послышался голос Одиночества. – День Рожения – чудесный день. Еще один шаг к Смерти – позади. Ты преодолела его. Ты – молодец. Умница. Сегодня ты на целых двадцать лет стала ближе к Смерти.
- Спасибо, я вот тут гулять ходила, - сказала я, выходя на балкон.
- А я знаю, - многозначительно усмехнулось Одиночество, переходя на тихий шепот. – Ну и как там?
- Я не знаю, - честно ответила я. – Не знаю. Когда начинаю думать, становится плохо. Я заметила интересную вещь: когда я долго не думала ни о чем и не осознавала ничего, кроме счастливой отрешенности, я улетала все дальше и дальше, из памяти стирались слабые штрихи моего прежнего бытия, я забывала все, но потом почему-то появлялось желание удержать свою память, и…
- Память – мертвое…Не надо держаться за мертвое.
- Да…Но…но ведь что такое настоящий момент? Это ничего, всего-то быстротечное мгновение. Что такое будущее. Всего лишь слово, которое ничего в себе не несет, только потом то, что подразумевается под этим словом, становится настоящим. Что такое прошлое? Это – все. Мы живы именно в нашем прошлом, в наших воспоминаниях. Наша память…
- Избавляйся от нее. К чему волочить за собой давно умершие волокна памяти. Она мертва, она жива иллюзорно. Не поддавайся. Я знаю, о чем ты думаешь, на то я и твое Одиночество. Ты постоянно вспоминаешь этот парк с удивительным фиолетовым небом, ты вспоминаешь прикосновения его теплых рук, тебе этого не хватает. Посмотри на свои ладони. Они вечно мерзнут. Тебе всегда холодно, а по ночам ты дрожишь, твоя душа замерзает в закрытом коридоре без тепла. Но его тепло тебе не поможет. Это – его вечное тепло, и оно никогда не станет твоим, и если ты его потеряешь, ты умрешь от зависимости, умрешь глупо и нелепо, от нехватки этого тепла. Ты постоянно вспоминаешь это: твоя голова на его плече, ты чувствуешь виском его шею, а потом он целует тебя… Ты переживаешь это сотни и сотни раз, снова и снова, но это всего лишь память, ей никогда не ожить, того, что было, этих мгновений безумно бесконечного счастья не будет больше никогда. Вспышка. Зарницы. Загореться, чтобы погаснуть. Родиться, чтобы умереть.


Прошел почти год. Не знаю, год ли, возможно, месяцев восемь. Не знаю. Ведь ничего – не было. Ведь ничего – не проходило. Ведь всё – всё.
Не знаю, почему так вышло. Дело в том, что я уже давно не плакала. У меня заболело сердце – пронзительно беспощадно, в такт пульсирующим венам, в такт моему дыханию внутри меня разливался ток боли. Зачем это? Там, где их нет, нет людей – там так хорошо. Там тепло… Но если вдуматься, прислушаться к ощущениям, то это…какое-то ненастоящее, искуственное тепло… Я хотела человеческого тепла. Почему мне снова холодно? Почему в плечах застыли ноты замороженной тоски? Я не знала. Я ушла потом с кухни, упала на диван и пролежала так до утра. Утром кто-то постучал пальцами по моему плечу. Я не открыла глаз, только руку протянула, за лезвием. Депрессия молчала. Она вообще была не очень разговорчивой.
Вода мелодично стучала по белым скользким стенкам. Этот стук – было самое явное и четкое из всего, что я видела и чувствовала тогда.
14:41 Начало
Я живу на фабрике Грусти. Это я так ее условно называю, все-таки у меня же не научная статья со всякими формальными заморочками, у меня маленький разговорно-бессмысленно-художественный очерк. На самом деле мы называем ее фабрикой Осени.
Грусть – это существо, которого никто никогда не видел, но все слышали…Это существо живет в моей комнате, ведет нахально-навязчивый образ жизни, питаясь моей надеждой. Никто не видел. Во всяком случае все так говорят. А я видела Грусть. Хочешь, расскажу, как она выглядит? Почему-то мне особенно нравятся ее глаза – глаза цвета влажно-задумчивых туманов. Но это – ночью. Просто так получалось, что она приходила ночью. Почти всегда. Я сидела в мягком кресле, укрывшись теплым вязаным пледом цвета поздних каштанов, смотрела в воздух, сдавленный и непригодный для Надежды воздух моей комнаты. Нет, вглядываться пристально не надо, не надо напрягать глаза. Если хочешь увидеть Грусть, смотри расслабленно, безразлично-равнодушно. Пристально перебирай свои мысли и события прошедшего дня. Тогда она придет. Улыбнется неотчетливой улыбкой, напоминающей мелкий моросящий дождь раннего апреля, и скажет тихо: «Ну, привет». А ты ответишь: «А, снова ты». Но без разочарования, ведь Грусть напоминает мне меня саму, нам есть о чем поговорить, а еще…еще она какая-то светло-прозрачная, печально-святая…На нее больно смотреть, но что-то незабываемо сладкое подмешано в вязкую, зернисто-тяжелую свинцовую боль.
А днем у грусти глаза как лесные озера. Не огромные великолепные водоемы с миловидными зелеными островками и лебедями, а как крошечный пруд, который можно обнаружить лишь в самом сердце какого-нибудь старинного леса, в самой чащобе… Такие водоемы называют умирающими, потому что через два года, а то и раньше, они зарастут травой, потом ветер принесет на их бездыханную плоть семена деревьев, и спустя много лет здесь будет красоваться молодой лес, а возможно, необычайно свежий, дурманящий запахами цветов, ароматный луг, над которым днем будут кружиться мотыльки и пчелы, а в темное время лишь тихое стрекотание ночных насекомых да шелест высоких трав будут тревожить величие угасшего пламени очередного дня.
Итак, как я уже сказала, Грусть появляется из ниоткуда, даже не из воздуха, а откуда-то…трудно описать это ощущение, но чудится, будто она отделяется от тебя. В принципе, обычная Грусть вряд ли может причинить какой-нибудь значительный вред. Пару раз я чуть не умерла из-за нее, но это была не совсем Грусть, это была скорее Депрессия, которая, как известно, гораздо более настойчивая и кровожадная, нежели Грусть. Депрессия часто приносит с собой лезвия, тупые и острые, ржавые и не очень. Приносит и протягивает тебе, а ты словно не ты, принимаешь ее нелепые и уже давно неоригинальные подарки. Грусть приносит на первый взгляд безобидные и иногда даже интересные вещи, такие, как сизая пелена густых облаков, из-за которых несколько дней подряд не видно солнца, или зеркало, в котором лицезреешь собственный взгляд, а потом отворачиваешься, потому что тебя отталкивают твои зрачки, ощущение такое, будто это Грусть на тебя из зеркала смотрит. Вообщем, она имеет удивительную способность воплощаться во всем. В голых стволах померкших деревьев, в покрытых белесым пушком тонких стебельках фиалок на подоконнике, в чашке от зеленого чая, которая уже вторые сутки все так же неизменно стоит на крышке сканера, , в моих собственных ожиданиях. В последний раз Грусть подкинула мне трактат Сенеки с красивым и очень емким названием – «О счастливой жизни». Как я ошибалась! Оказывается, Счастье навещало меня не так часто, как я думала. Я всю свою сознательную жизнь, пусть не очень длинную, но забитую до отказа незваными гостями вроде Грусти или Депрессии, путала Счастье с Наслаждением.
- Что же ты? – воскликнула я, прочитав трактат. – В моем наличии и так недостаток смысла. Хочешь показать, что я и Счастья-то не видела ни разу?
- Нет, - Грусть осторожно завернула папироску с ванильным табаком и засунула ладонь в карман моего пальто, силясь нащупать там зажигалку. – Просто я хочу, чтобы ты знала правду. Зачем лгать самой себе?
- Но Сартр расценивал это как Счастье. Счастье ярко и мимолетно, оно как вспышка, как быстротечный венец феерверка черной южною ночью.
- Тогда чего переживать? – Грусть затянулась, уселась на подоконнник у открытого окна и стала спокойно созерцать любимое мной старое общежитие. – Я просто показала тебе, что есть разные мнения. Во всяком случае, Сенека обосновал теорию логически, а Сартр, как и ты, всего лишь описал то, что чувствует.
- Счастье не может быть стабильным. Стабильность – это удовлетворение, - спорила я .
- Отстань. Ты так не любишь правду. Я никогда не лгу, а ты вечно лжешь сама себе. По мне, так уж лучше врать другим, кому угодно, родственникам и посторонним, друзьям и псевдодрузьям, любимым и врагам, чем обманывать саму себя. По-моему, это глупо. Или ты боишься Боли? Но я-то не виновата, что Правда и Боль к тебе всегда вместе приходят.
- Оставь меня.
Грусть не уходила. Конечно, прогнать ее навсегда из собственной обители, хлопнуть форточкой или дверью за ее спиной – это непросто. Она оставалась сидеть здесь, у меня, склонив голову, наблюдая за тем, как я бью пальцами по клавиатуре, набирая свои дурацкие мысли. Грусть легко проникала даже в символы на экране, даже в названия моих бездарных стихов, она проникала во все, о чем я думала, что я делала, что создавала в то время, как она была рядом.



На фабрике осени…у меня часто мерзли руки из-за отсутствия огня. Здесь вечно падали листья, но листья не были сухими и золотистыми, они были темно-коричневыми и мокрыми, даже подгнившими. Я, кажется, потеряла сознание, словно бесконечно долго падала в глубокую пропасть, а когда очнулась, то оказалось, что я просто спала. Безликий, без роли, безмолвный ночной кошмар. Ты не помнишь, что это такое, что это было, зачем и как, но испытываешь страх и боль, когда просыпаешься. И тебя колотит.
Я поняла, что очнулась от стука в дверь. Резкого, прерывистого. Он несказанно удивил меня. Ко мне приходили гости, самым частым была Грусть, но они никогда не стучались, что дало мне возможность предполагать, что с тем, кто стоит сейчас за моей дверью, я незнакома.
А потом до меня дошло. Вчера вечером Грусть говорила что-то о новом квартиранте, которого заселяют на фабрику осени. На нашей фабрике три этажа и много каридоров, и я не думала, что нового постояльца заселят именно в наш каридор на этаже ноября. До этого здесь жили только Грусть, Боль, Депрессия, Одиночество и я. Мы достаточно неплохо уживались вместе, любили друг друга, но в то же время ненавидели.
Я поднялась и тихим голосом задала вопрос существу за дверью:
- Кто там?
- Откройте, пожалуйста. Я ваша новая соседка. Пришла знакомиться, - голос был негромким, но очень приятным, вызывающим доверие.
Я решительно отодвинула засов, и тяжелая деревянная дверь со скрипом отворилась.
Передо мной стояла красивая женщина лет двадцати пяти. У нее были зеленые глаза и длинные темно-рыжие волосы. По росту она была чуть ниже меня, стройная, кроме того, ей была присуща невообразимая легкость и грация. Женщина улыбнулась лукавой улыбкой:
- Может, пригласите меня войти?
- Да-да, конечно, проходите, - я отошла в сторону, и женщина быстрыми шагами прошла в мою скромную обитель.
- Будем знакомы. Меня зовут Любовь. Именно Любовь. Не люблю, когда меня называют Любой, потому что это имя не отражает моей истинной сущности.
- А я Панфобия.
- Панфобия? Какое интересное имя! Вы боитесь всего?
- Нет, - отрезала я, - Я боюсь остаться непонятой. Боюсь Одиночества, но в то же время люблю его. Боюсь, что когда-нибудь продам душу. Боюсь стать мертвой и ненастоящей. Боюсь, что в один прекрасный день я перестану создавать, перестану писать свои нелепые стишки и рассказики и мне будет не в чем воплотиться. Тогда я умру, но Смерти я не боюсь…
- Достаточно, хватит, - перебила Любовь. – Меня боитесь?
Я смотрела на нее широко открытыми глазами. Меня тянуло к ней, она притягивала к себе, как магнитом. Но в то же время она действительно вызывала у меня страх. Да. Это правда. Я боялась ее. Но это не странно. В последнее время я действительно боюсь всего.
- Да. Боюсь. Потому что ко мне слишком часто приходит Боль. И – посмотрите! Вот, уже и Одиночество сидит на тахте, как у тебя дома. Стоило мне проснуться – оно тут как тут. Мои сожители пока не приносили мне ничего, во всяком случае ничего хорошего. Я вообще не хочу тут жить. Я знаю, что меня никогда не заселят на фабрику весны. Получить там квартиру – это просто нереально. Проще умереть.
- Значит, не боитесь Смерти? – ехидно прошептала Любовь.
- Нет.
- А вы ее хоть раз видели?
- Да. Я много с ней разговаривала и несколько раз даже прикасалась к ней. Кстати, эти прикосновения, то есть соприкосновения ничего не несли в себе, пусть в них не было радости, не было любви, не было надежды, не было света, но! Но в них не было ни печали, ни грусти, ни извечной тоски, которая тоже есть теперь постоянно, живет внутри меня, ведя паразитический образ жизни. Я видела Смерть. Были времена, когда она все время стояла за моей спиной. Я чувствовала ее присутствие, но не хватало мужества обернуться…
- Ой ли? – усмехнулась Любовь.
- Ну ладно. Частично я лгу. Я оборачивалась несколько раз и прикасалась к ней. Но она не взяла меня за руку. К сожалению. Я и сейчас жду момента, когда она придет и станет за спиной, я обернусь, она возьмет меня за руку и уведет туда, где не будет ни фабрики осени, ни фабрики зимы, ни фабрики лета, ни фабрики весны, ни Грусти, ни Одиночества, ни-че-го…
- Что ты привязалась к этой фабрике весны? Я родилась и жила там, ничего особенного. Птицы горланят. Ручьи там всякие. Все ходят и глупо улыбаются то ли самим себе, то ли кому-то еще, - заспорила Любовь.
- Мне интересно хотя бы посмотреть, хоть одним глазком увидеть счастливых…Понимаешь? Да. Что ты можешь понять? Со своим-то легкомыслием, - разочарованно произнесла я.
- Обижаешь, - Любовь погрустнела. – Есть такая дама, Влюбленностью ее зовут. Ты меня с ней сравниваешь, а ведь на самом деле нет ничего общего. Я не легкомысленна. Я серьезней, чем ты думаешь. Просто ты не привыкла. Я ведь родом с фабрики весны.
- Почему ты пришла ко мне?
- Видишь ли, я никогда не прихожу просто так. Значит, ты меня ждала. Ты попросту хотела меня видеть. Мало того, тебе меня не хватало. Вот оно как. Вам меня не хватало, - объяснила Грусть.
- Нам? Кому еще? Ему не хватало? Кто он такой?
- Кто такой он? Он не бог и не весна, он просто человек, такой же слабый и беспомощный, как и ты. Он так же, как и ты, сомневается, чему-то верит, на что-то надеется, так наивно…Единственная проблема: я никак не могу понять, как и чем он живет. Он совершенно непредсказуем.
- А я? – я сама изумилась тому, как удивленно звучал мой голос.
- Ты…Ты живешь на фабрике осени. Ты – типичная квартирантка сего заведения. У тебя есть возможность проникнуть на фабрику весны только во сне, или если ты пригласишь к себе кого-нибудь из психотропных существ. Они носят с собой кипы каталогов с разными жизнерадостными изображениями, можно выбрать любое на свой вкус, например, картинку с фабрикой весны изнутри, и смотреть, смотреть… И кажется, что она настоящая…Живая…А на самом деле это не так.
- А что он?
- А он не такой. Он умеет доходить куда угодно. Он переселяется с фабрики на фабрику, он умеет отвлекаться, он легко знакомиться, легко сходится с сущностями вроде Радости, Света, Смеха…
- Хм, - усмехнулась я. – То есть ты хочешь сказать, что он совершенен, в отличие от меня, да?
- Нет, почему же? У всех нас есть свои слабости. Однако я совсем не хочу говорить о нем. Ведь теперь мы рассматриваем тебя. Ты зависима от своей Грусти, тебе нравятся ее глаза, разумом ты осознешь, что не хочешь видеть ее, но тем не менее, ты любишь ее. Да! Именно так! Ты зависима от своей Депрессии. И не надо говорить, что, дескать, не любишь лезвия. Принимаешь – значит любишь.
- Оставь меня в покое. Ты отвратительна.
- Не обижай. Зря ты так. Я гораздо лучше, чем Грусть, - не согласилась Любовь.
- Вы – почти одно и то же, - я закрыла руками глаза, и все закружилось в голове, мысли улетучились, прозвучал откуда-то справа голос Любви: «Я дарю другие подарки. Будь добра, прими…» И все стало бесцветно-белым. Не было ни мыслей, ни фраз, ничего. Я подумала, что умерла. Это состояние, наверное, длилось секунду, хотя мне казалось, словно время тянется вечность.



Когда я пришла в себя, не было ни комнаты, ни Любви в ее телесном воплощении, ни Одиночества, ни Грусти, ни теплого пледа цвета поздних каштанов. Я находилась в каком-то новом для меня месте. Вокруг – толстые стволы старинных деревьев, небо – темно-фиолетовое, мрачная узкая аллея, усыпанная темно-бронзовыми сухими листьями. Ветер дул несильно, но был холодным. «Что я здесь делаю?» - подумала я. Я знала точно, что была здесь раньше. Все было до боли знакомым. Просто, наверное, когда я присутствовала здесь, был сентябрь и день. Впрочем, все это неважно. Я пошла по аллее, и хотя все кругом выглядело жутко, я не боялась. Впервые за долгое время я поняла, что ничего боюсь, в глубине души я посмеялась над своим нелепым именем. Панфобия. Ха-ха. Какой идиот додумался назвать меня так? Я уж и не знаю. Говорят, что каждый из нас сам выбирает, как себя называть, однако…не помню, откуда у меня это дурацкое имя.
Конец аллеи освещал тусклый свет фонаря. Я сделала несколько шагов и остановилась.
Он стоял спиной ко мне, и я увидела, что он худощавый и достаточно высокого роста. У него были недлинные волосы темного цвета, а рук я не видела. Руки были в карманах.
Я бесшумно сделала шаг, но, видимо, он ощутил мое присутствие и обернулся.
Я заметила, что глаза у него тоже темные…Только вот черт лица не помню совершенно…Вот так, вечно пытаешься с чего-то начать, а…может быть, следовало как раз с конца. Теперь это уже неважно. Мне очень трудно собирать в распухшей памяти мыслеобразы, диковинные ощущения, порожденные его присутствием.
Я помню: ничего особенного. Ничего особенного во внешнем облике. Но меня необычайно тянуло к нему, так, как тянет к себе тихое журчание животворного ручья, который обнаруживаешь непонятно как на энный день пребывания в безводной пустыне.
- Привет, - произнес он.
- Привет, - ответила я. – Кто ты? Что ты здесь делаешь?
- Вот уж не знаю. Я музыкант, иногда меня посещает Вдохновение. Так вот, еще несколько минут назад мы с ним курили в моей комнате, да-да, именно в комнате, при закрытых форточках и дверях. Было слишком душно, я извинился перед товарищем и вышел на балкон. Открыл балконную дверь, а там – этот парк. Вообщем, я хотел вернуться назад. Оглядываюсь, и – оппа! Двери как не было. Пришлось идти гулять. Не знаю, как вернусь домой, но что-то подсказывает мне, что сейчас и здесь я жду тебя, - Он внимательно смотрел на меня, и я заметила, что глаза у него карие, очень красивые, хотя красота для меня – понятие относительное, глубокие, хотя, как правило, голубые и зеленые глаза гораздо глубже, чем карие, необычайно теплые…
- Откуда ты?
- А я временно проживаю в общаге. Есть общага рядом с фабрикой осени, в ней я и живу. Дело в том, что я пока не хочу заселяться ни на одну из фабрик, потому что привязывать себя к какому-то одному месту жительства – чрезвычайно глупо. А ты?
- А я проживаю на фабрике осени, и окна у меня выходят как раз на твое общежитие. Вот, - я уперлась взглядом в землю под ногами.
- Ясно. Интересно, как мы тут очутились? Холодно. А я, как назло, забыл сигареты в общежитии. У тебя что-нибудь есть?
- Да, - ответила я и протянула ему пачку сигарет. – Может, познакомимся?
- А думаешь, стоит? К чему все эти формальности и глупые заморочки вроде имен и извечного вопроса «Как дела?». Мы здесь и сейчас, а потом мы снова разбредемся по своим коридорам, общежитиям и фабрикам. Все мы одиноки. Что-то предвещает мне, что это будет длиться недолго. К чему заполнять это ненужными разговорами о том, что незначимо? Мне, например, твое имя по барабану. У тебя такие глаза. В них любопытно смотреть. С тобой вообще интересно. Что ты дрожишь? Холодно?
- Почему интересно? Я же ничего не говорю.
- Я это чувствую. Что ты чувствуешь?
- Что мне холодно.
- Давай ладонь, - он сел на скамейку и протянул мне руку. Я послушно опустила кисть руки. Мне пришлось сесть рядом, и я почувствовала тепло, которое от него исходило. Какая-то искренность, спокойствие…
Он запусил одну мою ладонь в рукав своего теплого серого свитера, вторую положил на свою и накрыл сверху рукой. Мне было тепло. Он плавно провел пальцами по моему запястью, и в тот момент я почувствовала…удивительное ощущение, которое трудно даже выразить словами, трудно описать. Я чувствовала, как пульсирует венка на его руке. Она слабо стучала под кожей. Я легонько нажала на нее и почувствовала, что он чаще задышал. Его дыхание было бесшумным, поэтому именно почувствовала, а не услышала. От ощущения пульсирующей вены под замерзшими пальцами у меня закружилась голова. Я прикасалась не просто к сосуду, я прикасалась к жизни, эта жизнь сжималась и разжималась, и я поняла, что в ней нахожу смысл. Я чувствовала и биение собственного сердца в такт с веной, и осознала, что больше не смогу жить иначе, не смогу вернуться к Одиночеству, что эта хрупкая жизнь – одна на двоих. Мне стало страшно терять его. Я снова обрела страх и имя, я вновь была Панфобией, все понеслось перед глазами, как бесконечный хоровод образов настоящего и прошлого и черных дыр непонятного будущего, и всего-всего…



Надо мной склонились Грусть и Любовь. Грусть смотрела озадаченно и удивленно, а Любовь – лукаво. Когда я села на постели, Грусть, даже не попрощавшись, растворилась в воздухе, а любовь протянула мне мне стакан с чем-то горячим, что оказалось зеленым чаем с жасмином и лимоном. Извечный жасмин. Извечный лимон. Извечный зеленый чай. Интересно, мне не надоело?
- Ну вот, я о том же, - отозвалась Любовь, - каждое утро ты просыпаешься в восемь часов, пьешь зеленый чай, занимаешься домашними делами, создаешь свои ветхие произведеньица, пьешь зеленый чай, сидишь на подоконнике, глядя на стены общежития, пьешь зеленый чай, лежишь на диване, глядя в потолок, пьешь зеленый чай, общаешься с соседями, пьешь зеленый чай, читаешь Вениамина Блаженного, пьешь зеленый чай, слушаешь Янку или Сашу Непомнящего, пьешь зеленый чай… И все по замкнутому кругу…
- Хочу молока! – воскликнула я и улыбнулась неожиданно для самой себя.
- Вот именно.
…Я сидела в кресле и пила молоко с медом, а Любовь лежала на тахте и читала свежий номер газеты «Новости фабрики осени».
- А скажи, - начала я. – Мы с ним еще увидимся? Хоть когда-нибудь…
- Да. Если он этого захочет. Мне кажется, что ты ему понравилась.
- Правда? – улыбнулась я.
- Да. Но не радуйся заранее. Это еще не значит, что он тебя любит. Я попытаюсь снять комнатку в общежитии, поближе к нему, но это будет непросто.
- Почему?
- Потому что там живут люди, которые стремятся к свободе, к независимости от собственных эмоций и чувств, от любых привязанностей, ибо привязаться к человеку – значит попасть в зависимость от него. Общежитие дарит неналичие собственного постоянного жилища, неопределенность. Но эта неопределенность дает свободу выбора. Хочешь – иди на фабрику весны…или лета…или…
- Понятно. Саша Непомнящий поет о любви как концлагере. Альбом называется «Темные стороны любви».
- Да, - покачала головой Любовь. – Но, поверь, какими бы интенсивно темными не были эти стороны, свет светлых моих сторон затмит все. Те, кто обретают способность видеть этот свет, становятся счастливыми. И не теряют своей свободы. Здесь речь не идет о какой-либо зависимости, потому что такие люди становятся одним целым.
- Покажи мне, что это такое, - попросила я.
- Нет. Я не могу и не хочу. Ты еще не готова. Вы еще не готовы.
- Что же мне остается? – тихо спросила я.
- Жди. Только ждать – таков твой удел. Во всяком случае, пока.


Словно листья, которые послушно и безысходно срываются с веток замерзающих деревьев и тихо опускаются на землю, кружились дни, скопированные, одинаково пустые. Яркий праздник еще не угасших впечатлений подходил к концу, и с каждым днем я чувствовала себя все хуже и хуже. Мне хотелось хоть как-то ощутить его частичку: услышать голос, почувствовать под пальцами его теплую кожу, заглянуть в глаза. Но ничего не менялось. Каждое утро я просыпалась с надеждой, слабой и почти незаметной надеждой на то, что грядущий день принесет мне что-то новое, что-то… хотя бы легкий отблеск, чтобы я знала, что он есть, что он существует на этой земле… Но ничего не было. По вечерам, перед сном, я испытывала разочарование… Все чаще и чаще на чай заходила Боль.
Я знала, что долго не протяну. Я угасала с каждым днем. Любовь тоже болела и чувствовала себя плохо, поэтому мне приходилось заваривать ей крепкий травяной чай с малиной, чтобы она хотя бы держалась на ногах. Раньше я тоже чувствовала всю бессмысленность и нелепость собственного наличия, но я не знала, почему так происходит. Я просто осознавала, что здесь я резервируюсь очень и очень недолго, придумывала бесконечно разные способы отвлечения, и с каждым днем выдумывать способы не думать о Смерти становилось все труднее и труднее. Сейчас я испытывала примерно то же самое, примерно, но, однако, не абсолютно то же. Это было значительно больнее. Просто знаешь, что что-то есть, знаешь, что теперь появился смысл, возможность оправдать присутствие в пелене этой реальности самой себя, но дотянуться не можешь… Иногда знаешь, что ничего нет, что жить нечего, но ищешь, ищешь, ищешь что-то бесконечно, а здесь дошла, обнаружила, смотришь, видишь, что все не зря, но…увы, не можешь дотянуться и прикоснуться к этому смыслу. Это порождает нелюбовь к самой себе, возможно даже ненависть, нежелание принимать саму себя такой, какая я есть, желание что-то кардинально изменить, чтобы стать более ловкой, смышленой, побыстрее выпрямить руку, вытянуть ладонь, сделать шаг вперед и прикоснуться… Любовь часто упрекала меня в том, что я не радуюсь тому, что у меня есть:
- Глупая, радоваться надо, не всем дано любить, а ты…
- Да ну. Уж лучше бы этого не было. Я бы не винила во всем себя, - не соглашалась я. – Наверное, дело во мне. Раньше я никого не винила, просто знала, что есть такой порядок вещей, иными словами, система, иными словами, замкнутый круг, и выбраться из него невозможно. Я уже потеряла всякую надежду обрести смысл, но здесь…
- Что имеем – не храним, потерявши – плачем, - процитировала Любовь.
- Я знаю, что значит этого не иметь, так что не надо спорить со мной и делать из меня набитую дуру. Я знаю, что такое не любить и что такое любить, и я, знаешь ли, могу сравнить. То, что я сейчас испытываю, ничуть не лучше того, что было до этого. И тут, и там – пустота, только там ее было нечем заполнить, а здесь – есть чем, но это что-то тебе недоступно, что обостряет ощущение собственной никчемности. Я не могу. Да, это не в моих силах. Я не могу, несмотря на то, что мне очень хочется.
- Многие бы тебе позавидовали, - заметила Любовь.
- Да что они будут знать об этом! Что они могут знать о тебе! Могут ли они судить с низких ступеней своей теоретичности! – воскликнула я. Во мне закипала злость, я хотела умереть, уйти, уснуть и не проснуться, закрыть глаза и просто не быть, чтобы только не видеть всей бездарности, нелепости, никчемности, ненужности вокруг и внутри себя.
- Кажется, меня звали, - кто-то перебил меня, мы с Любовью обернулись и увидели Депрессию, которая, заходя в мою комнату, тихо прикрывала за собой дверь. – Я посижу здесь, ничего? – ненавязчиво спросила гостья.
- Достала ты уже, - громким шепотом произнесла я. – Надоели вы все. И ты, со своей наигранной наивностью, простотой, безобидностью, - бросила я Любви. – И ты, со своими дурацкими лезвиями! И Одиночество! И Грусть! И Боль! Сколько можно! Нет! Не могу! Не хочу! Заселите меня на фабрику весны! Здесь сумасшедший дом! Здесь какой-то заповедник для никчемных неудачников и плохих борцов за жизнь. Здесь нелепый заповедник неприспособленных! Не хочу! Нет! Позвольте мне только видеть его! Позвольте просто видеть его и слышать его голос! Больше – ничего не надо. Ничего не хочу! Оставьте меня! Хочу пустоты! Хочу уйти! – я забилась в угол за диваном и, уткнувшись подбородком в колени, закрыла лицо ладонями.
Я сидела так какое-то время. Не помню, сколько. Может быть, минут десять, а может, пару часов. Я даже не хотела поднимать голову, потому что поднять ее – значило одно – вновь столкнуться взглядом с Любовью, или с Депрессией, или еще с какой-нибудь фобией, потому что теперь мое существование полностью подтверждало мое имя: я боялась всего.
Когда я выпрямила спину и села ровно, поглядывая на противоположную стену, я не уже не чувствовала ничего. За окном была ночь, ночь коричневато-бардового цвета, потому что только такой неприятный глазам цвет можно увидеть из окон фабрики осени. То ли стекла у нас какие-то особенные, то ли глаза все воспринимают иначе, уж не знаю… Я с тоской вспоминала небо удивительного фиолетового цвета в старинном парке. Теперь оно казалось необыкновенным сном, которого вовсе не было в реальности, который оставался всего лишь сладкой иллюзией, недосягаемой сказкой.
Я поднялась с пола и медленно прошлась по ковру. Я не ощущала ничего. Все сущности словно испарились, в доме царила тишина. Я поняла, где я. Никогда здесь не была, но очень много слышала об этом месте. Это реальность пустоты. Свойство Пустоты в том, что она не объективируется как сущность, она является всем, что тебя окружает, ты словно погружаешься в нее, в ее безразличное равнодушие, и не нуждаешься ни в чем. Ты утрачиваешь способность классифицировать ощущения как приятные и приносящие боль, как смешные и грустные…Для тебя остается только пустота, которой тоже нельзя придумать какие-то характеристики. Когда ты не в ней, то она кажется чем-то страшным и чужеродным, но когда она поглощает тебя, ты вообще перестаешь думать о ней. Ты перестаешь думать и воспринимать вовсе. Лежишь на тахте и смотришь в потолок, и мысль в голове одна: «Потолок белый с черными трещинками, потолок белый с черными трещинками, белый потолок с трещинками черными, белый с черными трещинками потолок, с трещинками черными потолок белый, трещинками потолок белый…»
Скоро я уснула. Я совершенно потеряла ощущение времени и пространства, потеряла себя.
Воскресенье, 11 Сентября 2005 г.
11:26
Вчера сидели в гараже, паяли магнитолу брату и пили мартини с соком..
Сидели, разговаривали... я рассказывала своему как в детстве мы с братом пускали самолетики подоженные из окна...
В этот момент из под машины выбежала огромная крыса... прямо на меня... я с диким ором незнала куда мне залезть....
Было жутко страшно...
Эта сволочь мало того, что нырнула в какую-то щелку в гараже.... так еще и хвостом смахнула мой стаканчик с мартини, который стоял на полу...
Вот гадина... ненавижу крыс....


Marixyana.
Среда, 7 Сентября 2005 г.
12:26
Вчера один знакомый привел нас в чайный магазин... до сих пор немогу отойти...
Там стока всего.. стока чайников.. чашечек.. колумбийский шоколад, джем, сахарный тросник и конечно же море чая...
Развела своего на чай, который собирали в ручную...
Зеленый чай "Гу Бай Хе".... - зеленый чай, скрученный в виде шара с вплетенными цветами. Распускаясь при заваривании, открывает пышный цветок огненой лилии и белой хризантемы...
Такой вкусный чай... я даже не могу описать свои ощущения...
Сразу скажу удовольствие это очень дорогое...
Но такой чай моя слабость....


Marixyana.
Четверг, 1 Сентября 2005 г.
19:35
Последний месяц я провожу за компом часов по 5-8 в день...
Стала замечать как портится здоровье...
Не один день не проходит без боли в голове и желудке..
Каждый день пью Ношпу и Анальгин...


Marixyana.
Вторник, 30 Августа 2005 г.
16:51
На этой или следующей неделе едем в Москву покупать машину...
Хотим Хонду... а там что получится....
Быстрей бы... так надоело быть пешеходом....


Marixyana.
Четверг, 25 Августа 2005 г.
00:24
Продолжаю пить...


Marixyana.
Среда, 24 Августа 2005 г.
23:18
Пью....

Marixyana.
Воскресенье, 21 Августа 2005 г.
20:24
До безумия нравится эта фотография, я тут на мышь похожа)))
Четверг, 18 Августа 2005 г.
19:36
За этот день я поняла насколько я не люблю это город, просто невыносимо тут жить...
Эти три дня... просто каторга...
Хочу обратно...

Marixyana.
Среда, 3 Августа 2005 г.
14:49
Седня ночью приснилась целая куча червяков... очень странных...
Интересно к чему это???...


Marixyana.
Воскресенье, 31 Июля 2005 г.
15:58
Грустно как-то товарищи...

Marixyana.
Четверг, 28 Июля 2005 г.
15:00
Сами прибавили себе лишнего гемороя... теперь у обоих истерика на нервной почве...
Что будет...
Даже думать пока не хочу...


Marixyana.
Закрыть