Вчера, в кафе у Костаса, у этого жирного, классного, пахнущего весельем грека, Мара закатила скандал, закатила, закатала, как ковер - дурно пахнущий пыльный скандал, и всучила его окружающим, как всегда. Колотите, выбивайте, задыхайтесь пылью своей, уроды, взвесью, что в вас всех, уродах, накопилась, вы и баб своих удовлетворить не можете, а туда же!..
Шли до этого пешком. Пешком захотела, это я ленив, ей все нипочем. Через мост, вдоль Марсова, там теперь бомжатник, греются у негасимой конфорки, портвейн - из горла, и песни должны бы петь - о героях последней гражданской, хотя и не знаю. Она любит их разглядывать, гладить по нехоженным волосам, подкармливать - что в сумочке завалялось, так любят птиц, ага, голуби от города - уже не птицы, подходят, продвинутые такие, и ножкой цакают, будто коты, и врут, кругло, нагло смаргивая: "мы не местные". Ну да. И бомжи - что голуби, безобидные, точно. Памятники не трогают, поодаль гадят, на марсовых-римских просторах тут бескрайних.
Но не сейчас, не сейчас, она насуплена, думает что-то, зачем столько думать и столько молчать, сегодня она мальчик, джинсы в рост, ботинки тяжелые, с круглыми подпаленными носами, низко идет сегодня, черный затылок над черной курточкой, и смотреть-то холодно, птенец. Справа подсвечено, слева - сад, обычно глядит она, как там бабушки: читают ли, вяжут на скамеечках под липами. Нет, не вяжут, не глядит, идет, загребая, чиркания следов сзади как разбежавшиеся скобки, как ладонь с ладонью - вскрест, по высоте недовложившись. Белый свежий сегодня он, только наши торим, хоть где-то мы первые, я, она, хоть где-то..
Спросила вдруг: "Зачем рельсы?"

Милая-милая Бо! как я соскучилась по тебе! когда же наконец приедешь, выручишь меня.
вы-ручишь. Скучаю по рукам твоим, ты знаешь как. С Ману да, интересно, не так уж плохо, не хуже, чем с другими. Нет, что ты! Ты же знаешь, я не знаю слова "люблю", и когда мы занимаемся любовью, он не спрашивает, я не отвечаю. Он любит, когда я грязна с ним, когда шепчу плохое, плохие, он обожает грязь и похоть, этот сумасшедший романтик, что делать, я немного привязалась к нему. при-вязалась. Странно. Я никогда не привязываюсь. Зачем ходить под ручку? Зачем по дорожкам - где все? Зачем катиться по строго уложенным.. Зачем - рельсы..

Мартина спросила: зачем - рельсы? зачем - провода, дороги, веревки всякие натянутые? что - трамваи, троллейбусы там, машины - не могут ездить, где хотят? нафига это всё дерьмо придумали? ты что, спрашиваешь меня, когда берёшь, когда разругаешься с Филиппом или когда скотски пьян.. нет, ты спрашиваешь, мооожно.. но хоть раз ты дождался: нет, у меня месячные.. так нет же, тебя прёт, ты катишь как трамвай дикий, твоя морда красным набита, огонь так и прет из ноздрей..сволочь..сволочь..
Да, пру. Редко. Зачем отвечать ей? Нужен ей ответ? какой? забыла уже всё - про что спрашивала, мысли ее летают, как сама она по ночам. Не догонишь. Рассказывает. Врет. Фантазирует. (не догнать, вон как замельтешила). Сама сволочь, вечно нужно ей - чего нет.
Вон лужу представить, какая лужа к черту - в мороз, ладно, вот лужу взять - она в облака отчего влюбляется? правильно, потому что от нее-то они бесконечно далеки, еще дальше, чем нам. И еще потому что она тут вросла, как я - к этой чертовке, а им что, они по горизонтали живут, вниз точно не смотрят. А, теперь ясно, почему про лужу я - грязь, грязь всё. Непрерывная, невыносимая плотскость бытия, вот что.. И откуда ж свалилась-то она мне на голову? да уж, как вспомню Прагу эту, орать хочется. Точно.
"от счастья, от счастья тебе - хочется" - подумал Ману как бы со стороны, ускорил шаг - за сердито выгребающей фигуркой впереди.
Немного осталось до теплого Костаса.
До скандала. как выяснилось чуть позже.

Мороз . Из окон видна Нева, замерзла, скукожилась, скинула температуру свою и впала в спячку. Внутри ворочаются рыбы - полудохлые кровяные тельца. Из крана каплет. Елка мигает.
"как ты думаешь, я уже умерла"?
Иногда (часто) хочу впасть в спячку. Впасть. Впасть. Хотя и хотение сейчас приторможено сочащимся этим ядовитым дымом-туманом от мороза, он висит-гложет поверхность, поверхности, побелевшее тело Невы.
Стать медведем, сурком, холодно-кровным стать!, заставить себя!, стать рекой-рекой.
Течь в соответствии с температурой, а не повинуясь условностям, течь рекой до простора, вливаться, всё так же оставаясь водой, и глядеть лениво, как рыбы жрут воду, и как рыбы становятся водой.
""как думаешь, я умерла, или сон - кусочек смерти"?
Можно совершить выверт, и влезть в водоотстойник, и пролететь сужающимися тоннелями, и просочиться в дудочку кухонного крана, и вылетая каплей, сгущаясь головой вниз - успеть оглядеться, увидеть край дивана у широкого окна, черноволосую девушку, спящую на боку, лица не видно отсюда, оно прикрыто челкой и выставленным локтем, видно лишь свесившуюся маленькую ножку, видно обвод нагих бедер с лежащей на ней чужой рукой и черную точечку соска правой груди. Еще капля успеет заметить множество разноцветных огней на стенах от гирлянды и лохматую привставшую мужскую голову за плечом девушки - и разобьется радостно о нержавейку серую, разобьется-разлетится стробоскопически на сотни осколков, а потом уже стечет ртутно - обратно, в канализацию, в стихию.
"Поквакал - и в тину" - закончил мысль Ману, приподнялся на локте и вновь посмотрел в окно, на белое. Вон пробирается черная фигурка по льду реки - куда, зачем? А, наверно, рыбак злостный, хочет он просверлить в спящем ее теле дыру, присесть жадно рядом и дрыгать-дрыгать коротенькой удой над черной, зияющей, источающей мокрый дух, разверстой..
Рука Ману пошла, поднялась по правой ноге девушки, лежащей на боку, рука приостановилась и нагрелась, огни методично перемежали разноцветье на стенах, из крана капало, капало, он вздохнул и вытянулся рядом, немного откинулся верхней частью торса и, погладив Мартину по волосам, выдохнул ей в медленную спину: "Спиии. Это спячка, спи, ласковая.. Представь, что мы - вода, водаааха.. и сейчас, сейчас..о.. будем ловить рыбок. я научу тебя. я тебя науччуу".

Насилие для Мартины - естественное состояние. Ну и что?
Она приносит (когда приносит, (я не говорил, что она бывает - когда бывает?)), она притаскивает всякие существа, всяких существ, всякое существование - в наш дом, это могут быть птенцы и собаки, убогие старики и цыгане, или недобитые панки, или брошенные кем-то цветы, она хлопочет и взглядывает мне в глаза, пока мы валяемся с Филиппом на диване, она умоляет принять всё это. Мне некогда, я занят Филиппом, тут и так уже всё набито пахнущим-ползающим-движущимся, наша очередная квартира уже будто целый город, рельсов вот только нет, но можно я их нарисую? - ласково говорит эта очаровательная сволочь, как же я привязался к ней!
Она только что не вылизывает их, моет, кормит, она бьет пьяных и даёт голодным, Филипп недолюбливает Мартину, ему грустно, и я не знаю, как быть дальше.
Мартина говорит люблю кому-то в ванной, она кричит люблю да-да люблю кому то ванной, меня уже не тошнит, как прежде, мне уже все равно, с кем она там, я хочу лишь, чтобы Мартина принесла нам аперитив, вот и всё. Не докричаться ее, она не слышит в такие минуты, этот орущий-ползающий кишащий под ногами город, город внутри квартиры -уже достал, а она непрерывна, Мартина, она непрерывна, этот маленький дикий зверек, в такие минуты. Хозяйские часы ревут во всю глотку Тик-так, а Мартина выпевает своё в ванной, маленькая смуглая садистка..
люблюлюблю - вот ее насилие.
Бедняге в ванной нужно довериться ей, это не трудно, кругоообразные движения бедрами и запрокинутая ее голова бесконечно, непрерывно врут, мне ли не знать, она сейчас думает, что мир умер, и что она рисует, она великолепно рисует, и кто-то даже покупает эту чудовищную мазню, а может, он покупает ее люблюлюблю, сейчас это не важно, в ее мозгу время едет назад, как кинопленка с хвоста, как пейзаж из окна маршрутки, или как колеса автомобиля в кино, она едет сейчас назад, и черные волосы и намокшая челка колотятся по лицу, пока она напевает внутри, пока рисует, крутит обруч бедрами, халахуп, ага, пока бедняга тонет навсегда, глупец, ведь время уже едет назад, в ее детство, а он и не подозревает о великой лжи люблюлюблю, и что выпустив в нее свою убогую ли панковскую цыганскую ли сперму - он пропал, потому что башка у него уже свернута, потому что искать ее - потом, а время назад.
У Филиппа грустные глаза и нежная кожа, он глядит мне вслед, пока пробираюсь я к выходу, где же тут проложены эти чертовы рельсы.., он глядит вслед долгим карим густым взглядом и нежной всей своей кожей: я буду скучать.
Холодильник пуст. Сволочь. Это уже привычно. Хозяйские часы - круглые, с хищной иногда вылетающей птицей, ужасно круглые, ревут Тик-так своё, уже поздно, надо идти вниз, надо спускаться, хорошо бы уговорить Алену-продавщицу заняться Филиппом, может, хоть она ему понравится, а маленькие едва кофейного цвета мартинины грудки, запрокинувшись в приоткрытой ванне, летают-летают против часовой. Как всегда, против часовой.
Люблюлюблю Так-тик так-тик
Замок щелкает, обрывает эту канонаду, лифт катится вниз, к людям, к морозу, хорошо - здесь нет никаких звуков, этот город- холодильник, тут движутся всякие некто как хмурые ожившие трупы в морге. Холодно, хорошо, хоть деревья живые, и никогда не нюхают эту гадость, они машут вслед печально, как Филипп, их ветки в сладкой сахарной вате, Мартина сказала бы.. - ладно, не буду, что сказала бы Мартина..
И пока иду обратно с бутылкой подмышкой - легка на помине, вот она, выставилась в распахнутое окно, стоит на подоконнике, у нас дом старых большевиков, и огромные - до полу - окна, она стоит на карнизе почти - бесстыжая, красивая, бесконечно красивая, у меня аж сердце сжимается от того, как резко ударяет время по тормозам..
Запрокинула голову - опять туда, к луне, и черные волосы колотят ее по щекам, и черные волосы лижут ее, локти наружу, руки за шеей.. а маленькие грудки похожи на птенчиков в руке, их клювы вскинуты и жарко, черно распахнуты - пить.. Мартина насилует луну своей бешеной любовью, губы ее шевелятся, я знаю, что они говорят, всё то же.. Бледное отсюда тело неподвижно, лишь черный треугольник лобка вызывающе горит, горит, как черная-пречерная луна.
Надо спешить, иногда я боюсь за эту дуру, а она стоит и улыбается, из нее падает чужая - убогая ли, панковская ли сперма, застывает и падает вниз, перемешиваясь с белыми хлопьями. Надо спешить.

Вчера было минус 12.
И вечером над Невским - синее-синее небо.
В переходе Гостинки целовались цыгане. Странно, вот чего не видел!..
А сегодня минус 5, и мягко, и сыро. Скорей бы лето.
(Мартина, любимая девушка моя, любит лето. И мы уедем с ней, уедем.
мы скоро уедем. С Ней.)