pakt
17-05-2019 00:25
Мир взрослых – это утопия. Взрослые могут делать все, чего нельзя детям: поздно ложиться спать, есть сладкое, не ходить в школу. Каждый прожитый год – это ступень к счастью. Ступень к свободе. А пока – белые пришитые воротнички. Бурый галстук, скатывающийся в трубочку. Страх. И невозможность поверить, что учительница была маленькой. Бабочка тоже не поверит, что была куколкой.

Дети думают, что хотят вырасти. Они думают, что у взрослых хорошо.

Граница между взрослыми и детьми непреодолима. Принципиальная разница заключается в том, что взрослые строят мир детей, как хотят, а сами живут, как получится. В первую очередь общество навязывает свои социальные модели детям. Собственно, только здесь они и существуют в чистом виде. Ребенок вынужден их принимать не обсуждая. Он лишен свободы выбора.

Дети вообще живут в специально созданных для них взрослыми условиях – детских садах, школах, пионерских лагерях. Они имеют дело не с реальностью, а с вымыслом, который им приходится считать правдой.

Общество хотело бы, чтобы взрослые воспринимали мир как дети. Дисциплина, упорный труд, любовь и доверие к начальству – всего этого ждут от хороших детей и от хороших взрослых. Мир, воспринятый сквозь призму детских представлений, отличается цельностью, полнотой и целесообразностью. Взрослые тщательно следят, чтобы он таким и остался. Против детей они всегда выступают единым фронтом. Они не могут позволить себя скомпрометировать – авторитет важнее правды.

Хрущевские разоблачения, потрясшие всю страну, не коснулись детей. Им просто о них не сказали. Сталин не мог быть плохим, потому что Сталин был взрослым. В стихах из «Родной речи» вместо Сталинграда стали читать Волгоград, что даже не повлияло на рифму.

В либеральную эпоху дети жили в заповеднике консерватизма. По молчаливому сговору взрослые решили оградить юное поколение от разочарований.

Ребята ранних 60–х читали те же книги, что и их ровесники сталинской эпохи. Их учили по тем же учебникам, на тех же примерах. Для миллионов пионеров героем оставался все тот же Павлик Морозов.
Первоклассники 61–го года были чуть ли не единственными в стране, кто осуществлял преемственность поколений. За это неразборчивое доверие общество одаряло детей сладостным чувством социального комфорта: разрешало детям любить родину.

Родина была абсолютно прекрасна. У нее не было пороков. Вся она была, как старший брат, как отец, как мать, как одна большая семья. И своя, личная, семья казалась всего лишь филиалом общегосударственного единства.
Мир взрослых был щедр, и могуч, и интересен. Он был строг, но справедлив. Ребенок видел его только таким, каким взрослый мир хотел себя показать. Дети не должны были знать о существовании денег, очередей, боли, смерти.

Дети и не знали. То есть в их конкретной, уникальной ситуации все это было. Были очереди за белым хлебом («Ладушки, ладушки, Куба ест оладушки»). Были злые учителя, пьяные родители. Но зло казалось ненормальным исключением из стопроцентно нормального мира. Оно никак не омрачало праздник, потому что плохое было здесь и сейчас, а хорошее всегда и повсюду.

У советского ребенка по определению было счастливое детство. Эта формула так же нерасчленима, как сочетание «красна девица». Слова теряли смысл, но оставляли ощущение счастья, которое дает любовь.
Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Советскую Родину…

Нужно было только слиться с родиной. Шагать вместе с ней в бодром марше. Раствориться среди ее красивых улыбающихся людей. Чтобы детство было счастливым, надо довериться родине. Она того заслуживает.

Пионер вступал в жизнь, сознавая уникальность своего положения. Он знал, что его родина – венец творения. История существовала только для того, чтобы наступило «сейчас». Долгая эволюция вела к тому, чтобы из питекантропа сквозь ряды рабов и крепостных пробился простой советский человек с микроскопом в руках. Сам пионер был частью этой эволюционной лестницы: октябренок – пионер – комсомолец – коммунист. Путь неизбежный, как старение.

Корней Чуковский приводит слова маленькой Гали, включившей Некрасова в число советских поэтов: «А разве он не советский? Ведь он же хороший». Советскими были и Пушкин, и Пугачев, и Илья Муромец. «Советский», «русский», «хороший», «наш» – все это синонимы.

Подчеркнутое, даже утрированное, желание принадлежать к «нашим» было императивом ребенка. Ведь за пределами большой советской семьи есть только диковинный мир фашистов, толстосумов, негров, безработных. Его можно жалеть или ненавидеть, но нельзя ощущать своим. У них не было всего того, без чего не существует правильной жизни – задорной песни, крепкой дружбы, пионерского горна. Их жизнь была угрюмой и невеселой.

Зато наши дети веселились всегда. Взрослые констатировали их веселость в законченных рифмованных формулах: «Октябрята – дружные ребята, читают и рисуют, играют и поют, весело живут». Глаголы настоящего времени подчеркивают постоянство этих действий. Детям не предписывается определенное поведение, оно им присуще как биологическим особям. Птицы поют, и октябрята поют. И пионеры дружат «с задорной пионерской песней».

Не расставаясь с этой песней, дети шли к взрослой жизни, которая требовала от них иногда весьма странных вещей. Например, вырастить «10 миллионов кроликов, закладывать сады, ягодники, виноградники, встречать праздник новыми победами на беговой дорожке, зеленом поле, водной глади».
Взрослые разговаривали с детьми на метафорическом языке, где книга называлась источником знаний; а скворцы – пернатыми друзьями. Это специальное наречие изобиловало оптимистическими словами – весна, рассвет, улыбка, дорога, ветерок. (Потом они все стали названиями закусочных.)

Мир, описанный в таких терминах, весь состоял из водной глади и беговых дорожек.

У взрослых тоже были такие места. Например, ВДНХ. Там, между павильоном «Пчеловодство» и фонтаном «Золотой колос», взрослые могли узнать, как будет выглядеть светлое будущее. Детей светлое будущее встречало повсюду. Для них оно началось раньше. Ведь они и были тем самым нынешним поколением советских людей, которое будет жить при коммунизме.

Пионерия – авангард, открывший коммунизм раньше времени. Советские дети родились, чтоб сказку сделать былью. И они справились со своей задачей.

Но для этого потребовалось изменить понятие «сказка». Для пионера чудом был не вымысел, а жизнь. Советская действительность так прекрасна, что ей не нужна сказка. Волшебство не может улучшить реальность, потому что дальше некуда.

В этом убедился старик Хоттабыч, который встретился с советскими чудесами в виде метрополитена, радиоприемника и мороженого. Все, о чем только мог мечтать наивный джинн, уже есть у простого пионера Вольки Костылькова. Ведь настоящий самолет куда комфортабельней сказочного ковра–самолета. Что касается богатства, то в мире пионера Вольки денег просто нет.

Советская сказка уничтожила чудо, отождествив его с прогрессом. Исторической эволюции соответствовала эволюция техническая. Раньше была лошадь, потом – трактор, еще потом – ракета. Даже отсталый двоечник понимал, что самолет быстрее домчит до коммунизма, чем паровоз. Изобретения насыщались нравственным содержанием. При этом советское общество узурпировало прогресс. Он становился как бы частным советским делом. Ведь только у нас могучая техника знала, что делала.

Но главное в советской сказке – доступность. На волшебников учили в простой советской школе. Любой пионер может стать Хоттабычем, если будет закалять волю, слушаться старших и своевременно делать уроки. (См. «Пять путей пионера к сильной воле».)

Сказка растворилась в буднях, чтобы будни ощущались сказкой. «Приоткрой четвертую дверь, – советовали взрослые пионеру, – и ты увидишь, что за годы твоего учения в нашей стране будут отменены все налоги». Коммунизм был прозаичен, как налоги, и чудесен, как «Золотой ключик».

Жесткая схема, заданная школьной наукой, создает жизнерадостную картину мира. Любая задача подразумевает решение. Даже не важно, в наших ли силах ее решить. Важно, что решение существует.
Где–то (у взрослых?) есть раздел «ответы».

Когда юное поколение чуть подросло, оно бросилось в атаку на усвоенные в детстве истины. Как только целостный мир, созданный взрослыми для детей, рассыпался на осколки, он стал достоянием остряков.

Но не была ли всеобщая ирония 60–х ностальгией по гармонии? Советский человек может издеваться над своим детством, но он не может забыть счастье, которое оно ему подарило. Разрушенный, осмеянный идеал не стал менее притягательным оттого, что оказался ложным. Истина только мешает идеалам. Перебирая атрибуты пионерского мифа – звонкий горн, походный котелок, синие ночи, – взрослые смеялись, чтобы скрыть свою тоску по «счастливому детству».

Выросшие дети научились скепсису. Открыли ложность школьной науки. Доказали бесконечность мира. Разрушили псевдогармонию. Узнали, что в жизни есть деньги, неправда, зло.

Но, приобретая эти знания, утратили светлое чувство праздника, в преддверии которого некогда жили.

…Бывает, что снится слегка морозное утро. Улицы кажутся подчеркнуто пустыми. Еще нет шаров, громкоговорителей, песен. Еще спят взрослые. Еще только строятся ряды на Красной площади. А в воздухе уже разлито застенчивое предвкушение торжества. И даже не нужно, чтобы оно началось. Пусть мир замрет накануне большого праздника.
Комментарии:
ять - нечего вз
Ты эту книгу прочёл, или просто цитата попалась?

17-05-2019 08:37
мичман<br>в отставке
the_Dark_One я у гениса все прочёл, он (и в соавторстве с вайлем тоже) прекрасно пишет, читать одно удовольствие. Ну а постоянная нотка диссидентства - что ж поделать, радио свобода.

Ваш комментарий:
Гость []
[смайлики сайта]
Автоматическое распознавание URL
Не преобразовывать смайлики
Cкрыть комментарий
Закрыть