14-12-2004 05:36
13 сент., понедельник, 22.39.
Сегодня ходил на ближнее побережье. Оно снова удивило меня тем покоем, что возникает, например, в герметично стеклянной банке, вокруг которой бушуют стихии. Но это была не "буря в стакане воды" (пишу случайно украденной из монастыря ручкой).
Я вышел на нашу Заозерную ул., за гаражи, пошел налево (на юг). Там я был еще в ночь с воскресенья на понедельник. Тогда что-то внутри меня все-таки отреагировало: я увидел громадные звезды, пульсары, стожары (слабо светящиеся, очень отдаленные от Земли "мешочки" - громадные скопления звезд, до массы). Млечный Путь был совсем живым - этой ясно видимой и почти осязаемой звездной пылью можно было дышать; увидел гораздо большую в размахе Большую Медведицу: звезды были очень яркими особенно - ручка Ковша. Еще какая-то звезда быстро двигалась по небу надо мной - я подумал, что это - спутник, но, во-первых, их очень много, а я видел только один, во-вторых - скорость течения по небу была очень большой: так по небу передвигается, оставляя за собою след в виде дорожки, сверхзвуковой военный самолет. Но эта звезда светила ярче, чем спутник - и скоро ушла за горизонт леса. Я в это время двигался дальше по Заозерной - и попал на указатель: "Переговорный Камень - 3.0 км, Лабиринт 0.3 км". Это соотношение - 1х 10 - меня позабавило. В это время из окна гостиницы для новых русских мне несколько раз постучали, но я пришел дальше. Стояла тишина, почти - безветрие. Начинались сухие кочки, рядом стояла деревянная катушка от кабеля. Впереди в темноте проступало озеро (так мне показалось в ту ночь). Я почему-то не решился идти в темноте к воде - не моя это стихия, хоть она и весьма красива... Я стоял на этом лугу из кочек вблизи какой-то горы мусора - и смотрел только вверх. От Соловков до Кеми водой - 50 км, до Полярного Круга - 60. Чем ближе к северному полюсу (а здесь - БЛИЗКО), - тем ниже небо над землей. Звезды целебны для глаз и ума, как и написано в одном стихе.
И вот сегодня я свернул на указатель "Лабиринты 0,3". Дорога вошла в смешанный лес: низкие сосны и чрезвычайно выкривленные в разные стороны карельские "танцующие березки", растущие не вверх, но - какими-то узлами сплетаясь между собой - вширь. Ветра в лесу не было, но слышалось вот это - "Шум и ярость" - за его близкими пределами. Я не захотел выходить к морю по дороге - и вошел в ряд этих березовых "металлоконструкций", переступив с дороги в алую северную траву - почти весь стланик в лесу был таким.
Выход на простор был неожиданным: резко налетел ветер, кончились вдруг все зрительные опоры, посыпался серый песок, потом сразу - камни под ногами. Ветер был яростный. Сегодня днем мы ходили уже морем на Большой Заяцкий остров, и наш катер то вгрызался носом в эти волны, то оседал - и в окнах было видно только небо. Сначала это было здорово - стоять впереди: можно было угадать, когда всю палубу окатит брызгами: это случалось через несколько секунд после врезания носа катера в гуляющее водное полотно. Мой плащ весь промок и просолился (Хорошо! - думал я): в Белом Море на 1 л воды приходится 28 граммов соли. Минут через 15 я ушел внутрь - потому что волны уже просто хлестали по стеклам колючей сыпью. Рядом со мной одного мужика тошнило. Женщины же меня удивили (впрочем, в привычном смысле: своей всегдашней и безусловной адаптогенностью) - некоторые из них просто одели на себя дождевики из целлофана - и стояли, держась руками за укачивающийся борт. Сегодня же вечером ветер и волны стали слабее; я почему-то подумал, что если дует так, что холодом моложаво обжигает лицо, то я быстро найду зеленый камень из моря, как обещал Але. Так и случилось. Волны, рвущие ветер и свирепствовавшие вдали, у берега лишь слегка пенились; на камнях - на протяжении всего побережья - лежала "линия раздела" между морем и сушей: непрерывная коричневая мохнатая бечева из водорослей, оставшихся после отлива. Слышно от шума не было ничего - но я заметил двух каких-то подростков на велосипедах и в красных болоньевых куртках (Ну-ну... - подумал я, - еще бы флаг СССР с собою взяли...).
Первый лабиринт нашелся быстро: прочные стенки, четкий спиралевидный рисунок, - и я пошел по нему, делая эллипсы вокруг центра: группы камней. Подростки смотрели. Мне стало неприятно, и я перешел в более примитивный лабиринт: обычная спираль. Пройдя все круги, я оторвался от него и пошел, не оборачиваясь, к лесу.
Тут я увидел то самое ночное озеро: оно оказалось маленькой бухтой, там было болото вокруг - и никакого ветра. Я сел на камень и подумал: Вот то, о чем я мечтал год - почему я не чувствую? На Б. Заяцком острове было сходное состояние. Я ходил и благодарил: за то, что все-таки вижу эту тундру с разноцветной травой, карликовыми рябинами, многослойным цветным мхом; вижу синее до буквальности море за сухими желтыми сентябрьскими травами; вижу всю эту ковровую степь до моря. Я шел и говорил: "Аня. Аня. Аня" - и опять благодарил, а потом сказал: "Господи, что' же было бы сейчас, если бы я мог все это почувствовать, а не просто - видеть! что бы было...". Хотелось плакать - по себе и по Ане: она так и не попала на Заяцкий, хотя очень хотела, я попал 2 раза - и что же: видеть - и не видеть, слышать - и не слышать, как сказано в одной древней притче?.. Я выискивал камни в россыпях по всему острову: это все, что осталось теперь - собирать камни. Часть я отнесу в тайник на могиле Лукьянова: он тоже умер от ангедонии. Честь отдам Але. Ветер один - жив: он заглушает слух и все восприятие, он наносит анестезию на то, что - полу-живет.
Были в тихой и горькой Иисусовой Пустыни. Это если идти все время вдоль старой, еще видавшей виды, взлетной полосы: она вдруг обрывается над крохотным прудом, на другой его стороне, всего метрах в пятнадцати, стоят желтые железные трубки, на них - цветные лампочки: брезжащая поперечная полоска, видимая сверху как знак отрыва самолета от земли: самолет проходит низко над огнями. В Иисусовой Пустыни сохранился только один небольшой деревянный дом, там живет монах. Дальше - горка вверх. На месте храма в честь Живоносного Источника - деревянный поклонный Крест, как бы вырастающий из груды насыпанных камней - и колодец. Год назад там была еще вода. Я помню, как шел т о г д а , в час белой ночи, по бетонке - Аня спала - и как пил эту воду, пронизанную комариным пением. Сейчас вода ушла.
Когда Иван Грозный пригласил св. Филиппа-Митрополита (тогда еще в сане игумена) в Москву - возглавить Русскую Церковь - он долго и тягостно думал, что делать. По стране гуляли опричники, тысячи и тысячи были казнимы. Филипп понимал, чем может кончиться его поездка - и написал Царю условие: если он устранит опричнину, тогда Филипп примет сан митрополита Московского и всея Руси. Грозный ответил согласием; но что-то было не так. Филипп отправился в Иисусову Пустынь (за несколько лет до этого он провел там два года в затворе) - искать волю Божию о себе. Там, где теперь стоит Крест, ему явился Христос: в терновом венце, с кровавыми ранами. Филипп все понял... И через короткое время выехал в Москву - на последний свой подвиг. Царь не сдержал слова - царское окружение не допустило этого: опричнина продолжалась. Тогда Филипп вначале обличал его с глаза на глаз, а потом, когда это не помогло - всенародно: на службе в Успенском Соборе он не дал Царю благословения.
Сначала его морили голодом две недели. Филипп по прошествии их оказался совершенно здоровым и бодрым. Тогда его сослали в Тверской Отрочь монастырь, где позже Малюта Скуратов убил его, задушив подушкой. Я тоже ("тоже" звучит наивно, но как было поступить иначе?) подошел к этому Кресту и спросил: что мне делать дальше?
Вечером на службе в Преображенском монастыре (на которую я не собирался идти - только подать записки) я подошел к черному камню, на котором был высечен лик Святителя: этот камень служил ему "подушкой", когда он отдыхал после молитвы. Я прислонился к камню лбом и долг стоял, и спрашивал: что делать? что делать?
Тут ко мне подошел пожилой монах и дал мне читать синодик: книгу, в которой записаны имена тех, кого нужно было поминать за здравие и за упокоение. Никакие мои заверения в том, что я совсем не подхожу для этого, не могу читать даже про себя молитвы за других на службе, что я сам нуждаюсь в молитве (не говоря уже о моих грехах) - не подействовали. Он сказал: Покаешься, причастишься. А сейчас - читай. Потом возьми следующий синодик. Сегодня мы, наверное, не успеем все прочесть до конца службы - тогда еще завтра утром почитаешь. Там было очень много имен. Я решил: прочту - за послушание - один о здравии и один - за упокой, и уйду тихо. Читал я где-то около часа, и когда стал искать синодик за упокоение, мне попался тот, где было написано: "О вечном поминовении". Я прочел, потом подошел к служащей за свечным ящиком - и показал ей инвалидную книжку. "Пусть отец простит меня, что я не послушался: мне трудно читать". Я солгал: мне хотелось успеть в кафе поужинать. Служащая сочувственно сказала: "Да, я конечно скажу ему... Чтобы он не давал вам читать - ведь для больного человека так читать - большое искушение".
Так я, в очередной раз получив от Бога ответ на вопрос "что делать?", опять не стал делать того, о чем просил. Кафе, кстати (это я предполагал) оказалось закрытым: оно работало до 18 часов, а не до 21, как раньше. Но сейчас все равно - не сезон. Три дня мы прожили здесь у Светы и у Лидии - группой из четырех мужиков. Сегодня они отплыли в Кемь: кончилась "паломническая виза". А у меня она еще 4 дня, я специально доплатил 2 тыс. - чтобы побыть на острове одному: в эти 4 дня ничего почти нет - свободное время. М. б. будет Анзер. 23.59.43 Завтра пойду на Большую Муксалму - это километров 8-10 в одну сторону, мимо Пустыни. Карту купил - такую же, как мы с Аней - тогда. Теперь попробую о веселом. У меня есть клочки бумаги с дорожными записями. Сейчас их "дешифрую" и дополню.


14 сент. 00.17.25 (кстати, день рождения Штраля и первого любовника Динары в 16 лет - Костика).

Вот они - можно импровизировать:

**** Пред. = 14.45 Медв. Горы - симф. музыка была такой же поразительной и ясно ощущаемой****

Медвежья Гора - место интересное. Поезд (так, по кр. мере, кажется) медленно взбирается на нее, все время поворачивая налево - как бы по спирали. При этом - такого больше нет нигде на участке Москва-Мурманск - Гора отражает какие-то звуки от состава, под вагонам поют какие-то железки. Звуки - как от труб, симфонических инструментов с почти правильной повторяющейся мелодией, многократно отраженной в виде эха. Но там не только "трубы": это именно симфония звуков, они - то совсем близко, то отлетают обратно к Горе. Такая музыка использовалась в советском кинематографе - в научно-популярных или фантастических фильмах.
Общее ощущение: поет гора, с самых разных уступов. Когда поезд начинает спускаться с нее (линия спуска - прямая, не серпантин) - эта музыка снова начинается, н вскоре затихает.
В Медвежьегорске стоянка была 29 минут. Проводник, вышедши из вагона, обнаружил фрагмент "цивильного" забора на старых рельсах - и принялся рубить его на дрова для отопления. Я задумался (со всяким бывает...), перешел старые пути, сквозь деревья увидел Онежское озеро, стал возвращаться - поезд едет... Народ в панике: и проводник, и они - на перроне, а я - метрах в десяти, у какой-то канавы. С трудом перепрыгиваю. Поезд идет. Проводник кричит кому-то из пассажиров: "Дергай его!.. Не бойся, дергай!" (стоп-кран). Шипение... Состав (точнее - вагон) тупо тормозится. Все в него лезут, а войдя - называют проводника "идиотом" - за дрова и последствия. А я [рад] - все-таки скучно без риска.
На Медвежьей Горе впервые за весь путь (и московские дожди) показалось солнце.

Да, ошибки. Были еще слабые симфонические звуки, вечером, на перегоне Кочкома - Идель. Ну, тут названия все объясняют...
На одной из станций я слышал еще эти железки, стоя на перроне: поезд то ли готовился к отправлению, то ли то ли проверял тормозные колодки, то ли еще что. Таким образом, " у д а л о с ь у с т а н о в и т ь ": поют какие-то донные глубины вагона, почему - неизвестно.

****Диалог между М и Ж:

- Скоро озеро будет...
- Где?
- А вот оно.
- Вода какая холодная...
- Где?
- В туалете. ****

Ну, это можно не комментировать.

Да, вот что понравилось бы Ане. На спуске с М.Г. на рельсах были краткие, четкие оранжевые мазки - метки. Каждые 100-250 метров. (Видимо это - знаки торможения).

****На дурака похож. Дрезину видел на повороте.****
Это тоже без комм.

В купе я увидел парочку - когда садился в вагон. Розоватое кавказское лицо мужика с усиками и смуглая колченогая девушка - большая мне велика будет, с хохлацким говором. "Чеченец", - подумал я по мужика. "А это - его жена-дура". Стало не по себе. Национализм резко возрос.
Но потом они, говоря с кем-то, сказали: "А мы - цыгане".

"Ттттакккк...", - подумал я. У меня в паспорте лежало около 6 тысяч. Документы я положил под подушку.
Но они оказались мирными - без приставаний и дури. На Север, как выяснилось, ездят постоянно - с огромными тюками. "Своих" цыган не любят, говорят что они - уродливы (интересно...). Так что эта надпись расшифровывается легко:

**** Ехал с цыганами. Но - ничего. ****

Состояние: творческое
Закрыть