Жизни - не жизни, к существованию больше, как мне кажется, но сегодня не об этом.
Жизненную картинку вытащил я из одного фрагмента. У Арсеньева появляется записная книжка, и он бурно радуется возможности записывать свои впечатления.

Фрагмент 1
В приемной появлялось и сменялось между тем все больше народу: приходили заказчики объявлений, приходило множество самых разнообразных людей, которые тоже были одержимы похотью писательства: тут можно было видеть благообразного старика в пуховом шарфе и пуховых варежках, принесшего целую кипу дешевой . бумаги большого формата, на которой стояло заглавие: "Песни и думы", выведенное со всем канцелярским блеском времен гусиных перьев, молоденького, алого от смущения офицера, который передавал свою рукопись с короткой и вежливо-четкой просьбой просмотреть ее и при печатании ни в коем случае не обнаруживать его настоящей фамилии, -- "поставить лишь инициалы, если это допустимо по правилам редакции", за офицером -- потного от волнения и шубы пожилого священника, желавшего напечатать под псевдонимом Spectator свои "Деревенские картинки", за священником -- уездного судебного деятеля ...
Деятель был человек необыкновенно аккуратный, он до странности неторопливо снимал в прихожей новые калоши, новые перчатки на меху, новое хорьковое пальто, новую боярскую шапку и оказывался на редкость худ, высок, зубаст и чист, чуть не полчаса вытирал усы белоснежным носовым платком, меж тем как я жадно следил за каждым его движением, упиваясь своей писательской проницательностью :
-- Да, да, он непременно должен быть так чист, аккуратен, нетороплив, заботлив о себе, раз он редкозуб и с густыми усами,.. раз у него уже лысеет этот яблоком выпуклый лоб, ярко блестят глаза, горят чахоточные пятна на скулах, велики и плоски ступни, велики и плоски руки с крупными, круглыми ногтями!
Фрагмент 2
После завтрака я уходил. На город густо валил дремотными хлопьями тот великопостный снег, что всегда обманывает своей нежной, особенно белой белизной, будто уж совсем близка весна. По снегу мимо меня бесшумно летел беззаботный, только что, должно быть, где-нибудь на скорую руку выпивший, как бы весь готовый к чему-то хорошему, ладному, извозчик... Что, казалось
бы, обыкновенное? Но теперь меня все ранило -- чуть не всякое мимолетное впечатление -- и, ранив, мгновенно рождало порыв не дать ему, этому впечатлению, пропасть даром, исчезнуть бесследно, -- молнию корыстного стремления тотчас же захватить его в свою собственность и что-то извлечь из него. Вот он мелькнул, этот извозчик, и все, чем и как он мелькнул,. резко
мелькнуло и в моей душе и, оставшись в ней каким-то странным подобием мелькнувшего, как еще долго и тщетно томит ее! Дальше -- богатый подъезд, возле тротуара перед ним чернеет сквозь белые хлопья лаковый кузов кареты, видны как бы сальные шины больших задних колес, погруженных в старый снег, мягко засыпаемый новым, -- я иду и, взглянув на спину возвышающегося
на козлах толстоплечего, по-детски подпоясанного под мышки кучера в толстой, как подушка, бархатной конфедератке, вдруг вижу: за стеклянной дверцей кареты, в ее атласной бонбоньерке, сидит, дрожит и так пристально смотрит, точно вот-вот скажет что-нибудь, какая-то премилая собачка, уши у которой совсем как завязанный бант. И опять, точно молния, радость: ах, не забыть --
настоящий бант!
И теперь можно сравнить с теперешними журналами-блогами - то же самое по сути. Наблюдения каких-то повседневных вещей, которые вдруг показались необычными, живопись-проза (я не о качестве, я о идеях).
И вот думаешь порой: будь у Ивана Андреевича ЖЖ, появились бы его рассказы в печатном виде?