Я подошла к двери. Не знаю, что именно побудило меня дернуть за дверную ручку. Не знаю, на что я надеялась, ведь коридоры всегда запираются непонятно откуда, но точно не изнутри, потому что открыть со стороны комнат их невозможно. Человек не может пройти в эти двери, не в состоянии выйти из своего ограниченного коридора, из полосы своего одиночества. Только сущности могут проходить, проскальзывать сквозь эти двери. Вообщем, раньше я совершала попытки открыть эти злосчастные створки, но, осознав, что все это напрасно, бросила. Есть такой закон - на фабрике осени все одиноки, и против него не попрешь. Как в песне Саши Непомнящего, только сквозь каменные двери любых законов.
Но в этот раз я нажала на ручку резко, решительно, словно была уверена в том, что все переменилось, что на этот раз она заскулит жалобно-противно и отворится, открывая выход на волю. Поэтому когда дверь податливо двинулась вперед, я даже не удивилась, просто улыбнулась про себя удовлетворенной улыбкой. Ведь я никогда не была там, за этой дверью, в том пространстве, где начинается жизнь и заканчивается одиночество. Здесь были новые ощущения, новые удивительные, неведомые ранее запахи сырой земли и влажного воздуха вечера раннего ноября. А еще были ступени и другие двери, плотно замкнутые, но я точно знала, что за каждой томится душа. Душа, которая, возможно, уже устала и хочет вернуться туда, где производят души, или еще полна жизненной силы, душа, которая или стучится неистово о дверь, пытаясь выйти из невыносимо угнетающего замкнутого коридорного пространства, или уже наполненная безнадежным равнодушием и осознанием того, что за дверью ничего нет.
Ступени были обшарпанно крутыми. Толстый слой пыли говорил о том, что здесь уже несколько столетий не ступала нога человека, но даже эта пыль пахла некоей удивительно прозрачной и чистой свежестью. Я сделала робкий шаг вниз. И упала.
Не помню падения, но знаю, что провалилась невесть куда, где было совершенно темно и пусто. Но не страшно. Потом - нежный розово-оранжевый свет, и я открываю глаза...Передо мной раскинулась неспокойная гладь воды, и я невольно шагнула назад, потому что в какой-то момент мне казалось, что темная бурлящая бездна поглотит меня. Я напрягала уставшие от контраста света и тьмы глаза, силясь зафиксировать в сознании линию горизонта, но вода доходила до этой линии и перекатывала через нее, дальше и дальше разливаясь по кромке сознания. Я догадалась, что это море. Я видела его на картинке, которую мне приносила посмотреть Винтовая сущность, но там оно было тихим и спокойным, освещенным лучами утреннего солнца, нежными и ласковыми, как теплый белый песок под ногами, песок, на котором цинично оставляешь свои мокрые следы.
Это море бушевало неистовым рычанием одичавших волн и пенными брызгами. Все бесновало, плясало и бурлило в бешеном круговороте воды. Как ни странно, небо было чистым,темно-синим, цвета полевых васильков или, возможно, луговых колокольчиков. Я обернулась и увидела солнце, заходившее за пологую вершину небольшой горы. Светящийся нежным пламенем диск отливал спокойствием и невозмутимостью, и я осознала, что словно стою на грани двух миров...Но я не колебалась.
Я прошла по пустынной набережной до старого желтого навеса и присела на зернистый, цвета топленого молока, песок. Я ждала его.
- Ну, на этот раз я пришел сам, - раздался голос сверху, и спустя мгновение он уже стоял рядом на песке. На нем были синие джинсы, по цвету дико напоминающие небо над моей головой, и тонкий свитер темно-оранжевого цвета, с подкасанными небрежно рукавами.
- Я жду тебя, - сказала я, мысленно заменив слово «жду» другим, более святым и искренним, правдивым и настоящим.
Он резким движением опустился на песок рядом со мной, наклонился ко мне…в тот момент меня пронзили насквозь светло-коричневые лучи его добрых и искренних глаз, я словно застыла в ожидании, предчувствии счастья, нет, не наслаждения, не удовольствия, длящегося быстротечный миг, а именно вечного, святого, неразделимого, одного на двоих счастья.
- Я думал о тебе, - говорил он, глядя прямо в лицо. – Я написал тебе песню. Только у нее еще нет музыки, но есть слова. Я решил переселиться на фабрику весны. Хочешь со мной?
- Если бы я могла…
- Можно. Все можно. Я ведь тоже родился не в общежитии.
- Кто с тобой живет? – поинтересовалась я.
- Постоянно никто. А так – Надежда, Вдохновение, Тепло, Странность, Шизофрения…
- Знаю некоторых, - и я улыбнулась просто потому, что мне хотелось ему улыбнуться, в ответ на неуверенное движение его губ. Он выглядел самодостаточным и самоуверенным, но его улыбка напоминала мне зарождающийся день, мир на рассвете, скромный, робкий… Я почувствовала его теплое дыхание на своих губах, у меня неожиданно возникла странная ассоциация с карамелью, я закрыла глаза – и на меня нахлынула горячая волна новых ощущений. Влажное прикосновение его языка к пересохшим губам, потом к моему языку…Он взял мои ладони в свои, и я услышала снова этот стук – биение крохотной вены под пальцами…Я вздрогнула и открыла глаза. Кругом было почти темно, но он все так же был рядом, держал мои руки, смотрел в глаза.
- Скажи, - спросила я. – Почему мы все одиноки? Почему на фабриках и в общежитиях закрыты двери, почему мы изолированы друг от друга? Почему? Почему мы оставлены наедине вместе с сущностями переживаний, чувств и страстей, почему, если пути двух людей пересекутся и дальше пойдут вместе до конца, это приравнивается к чуду. Я не понимаю…
- Не знаю. Никто не может знать наверняка.
Я не хотела говорить. Мы виделись уже второй раз, и этого было достачно для того, чтобы читать мысли.
- А ты когда-нибудь еще, выходя за грани одиночества, пересекался с другими душами?
- Нет. Этот случай – первый. Давай не будем сейчас говорить. Время на исходе, и пора прощаться. Не знаю, когда мы увидимся еще и увидимся ли вообще, но…если тебе удастся донести это в свою реальность фабрики осени…я сомневаюсь, но…пожалуйста, возьми.
Он вложил в мою ладонь какой-то шнурок, а потом все исчезло.



Утро началось с разочарования, ведь я поняла, что это был всего лишь сон. Любовь мирно дремала в кресле, а я прошла в ванную и заглянула в зеркало. Как давно я не видела собственного отражения. Что с моими глазами? Они словно стали светлее…
Я хотела включить воду, как вдруг обнаружила на краю раковины два предмета. Один из них был старой фенечкой, сплетенной из синих и белых ниток, а второй – свернутой четыре раза линованной страницей из тетрадки. Я развернула ее и прочитала:

А звёзды срываются
С неба в окно.
Наверное им просто
Надоело висеть.
А может Госпожа Ночь
Их напоила вином.

Но всё-таки ночью
Не так уж темно.
Оставшиеся звёзды
Освещают наш путь.
И значит мы сможем преспокойно
Выйти за дверь.

Не знаю, почему так бывает. Эти слова зажгли что-то внутри, оно горело долго и напустило столько дыма, что мне ничего не оставалось, только плакать. Листок линованной бумаги и фенечка – это все, все что осталось от стольких дней ожидания, от беспросветных, одинаковых дней. Я тосковала по нему, так, словно мне не хватало части меня, словно у меня отобрали часть души и забыли или просто не захотели вернуть. Я подняла глаза на зеркало, и увидела в нем Грусть. Я встряхнула головой, и Грусть исчезла. Ну и галлюцинации, подумала. В принципе, мне снова стало все равно. Он умеет открывать двери, теперь я знаю это наверняка. Ему не нужно, как мне, доходить до крайнего предела безысходности и печали, чтобы всей душой возжелать пустоты, а потом выйти за дверь. Он умеет выходить. Он знает как. Он может прийти в любое время, открыть мою дверь. Все можно, он ведь сам говорил. Не понимаю. Ничего не понимаю. Нещадно дрожали руки, да и вообще стало как-то холодно.
- Не печалься, - просьба за спиной вытянула меня из потока мыслей. Это была Любовь. – Давай руку, завяжу фенечку. Теперь ты должна радоваться.
- Чему радоваться? – я даже не удивилась, просто спросила, ради приличия.
- Тому, что он сделал для тебя. Ради тебя. Тебе. Фенечка и песня…это…
- Только фенечка и песня, - продолжила я.
- Ты у меня странная, - она провела рукой по моим растрепанным волосам. – Ты постоянно ищешь смысл. Ты погрузись в то, что чувствуешь, не обдумывай это, а просто иди, этот путь тебе укажет не разум…если ты перестанешь так критично на все смотреть, ты сможешь выйти за дверь. Ты ведь любишь его. Но он – тебя не любит. Теперь я знаю это наверняка. Он испытывает к тебе теплые чувства, братские, но меня он к себе не пустил. И я знаю,почему. Ты слишком посредственна.
- Ты не права. То, к чему ты меня призываешь, затмевает разум, и я перестаю быть человеком, я становлюсь как бы животным.
- Перестань. Человек – прислушайся, какое слово…как звучит! Тепло! Искренне! И гордо своей неисчерпаемой искренностью и теплотой. У живых людей должно быть много чувств, пусть даже Грусти, Одиночества, пусть плохого. Вы противоречивы и непоследовательны, но ведь именно поэтому вы имеете право называться людьми. Помнишь, как ты вышла за дверь тогда, первый и пока единственный раз? Тогда ты потеряла контроль над собой, твой разум больше не держал себя, ты сердцем захотела пустоты – и ты ее получила. И, поверь, ты правильно использовала этот шанс, ты пошла к нему, потому что так говорило тебе сердце, а ведь у тебя было много путей…
- И очень зря, очень зря, - в комнату вошло Одиночество. У него были темные волосы, слегка вьющиеся, на глаза, а зрачки блестели таинственным светом. Я любила тогда смотреть на них, нет, именно не в глаза, а на зрачки, это было любопытно, я не могла понять, чего в них больше – печали или, наоборот, самодостаточной удовлетворенности.
- Почему зря? – спросили мы почти в один голос.
- Я тебя не переношу, - Одиночество злобно посмотрело на Любовь. – Жить вместе мы еще можем, но чему ты учишь ее, - указав пальцем в мою сторону. – Ты неправильно использовала пустоту. Это великий дар – пустота. Хочу, чтобы ты знала, что очень немногим удается открыть эту дверь. Те, кому удается, по природной глупости, идут к другим людям, дураки, истосковавшиеся по человеческому теплу…Идут к таким же несовершенным, себе подобным, идут, надеясь что-то получить, но не получают ничего более, чем отдают.
- Это и есть счастье! – воскликнула я. – Отдавать и брать, но больше даже отдавать, и просто быть, и быть одним целым.
- Нет. Это не так. Это зависимость. Хорошо, допустим, вы будете вместе, вы будете любить друг друга, будете, как ты выражаешься, одним целым, а потом – что? Чувства могут угаснуть.
- Настоящие – не угасают, - процедила Любовь сквозь зубы.
- Хорошо, - согласилось Одиночество. – А что, если кто-то из вас умрет? Смерть – она всегда рядом, бессмертных жителей этой реальности еще не придумали. Ты знаешь, каково тебе будет, если ты его потеряешь? Тогда ты поймешь, что такое настоящая зависимость, тогда ты пройдешь по всем кругам боли…Любовь, может, пойдешь приготовишь нам что-нибудь и не будешь мешать нашему разговору?
- С какой стати я должна уходить? И вообще, я не собираюсь стоять у плиты!
- Пожалуйста, дай нам поговорить, - тихо попросила я. – Я же выслушала тебя, позволь теперь мне знать противоположную точку зрения. Конечно, не надо нам никакой еды, - я улыбнулась, - мы все уже давно перешли на чай и молоко. Завари лучше каких-нибудь трав…
Любовь резко поднялась с дивана и вышла, хлопнув дверью.
- Я хочу, чтобы ты знала, что есть другой путь, - сказало Одиночество.
- Ладно. Говори.
- Наша несвобода – наша ноша, наш крест, который мы проносим через всю жизнь. А потом – умираем, так и не избавивишись от этого бремени. Наша несвобода – это зависимость от вещей, чувств и людей. Все это приносит нам не только радость и счастье, но и боль, депрессию, ненависть, срывы, когда больше не хочешь и не можешь продолжать. Выбирай путь со мной. Выбирай путь, где не будет ничего, кроме равнодушия отрешенности. Там еще буду я, но я стану частью твоей сути, и ты больше не будешь называть меня Одиночеством, не будешь расценивать меня, как плохое или хорошее. Будет безразличие. Не станет безысходности и страха. У тебя больше не будет этого имени – Панфобия. У тебя вообще больше не будет никакого имени. Ты будешь свободна от этого земного предрассудка. Ты станешь свободна, как ветер, как вольный ветер, который гуляет там, на свободе, за твоим окном…Не надо привязанности. Привязываясь, стремимся удержать. А удержать, ничего невозможно, удежать может только Смерть, она всемогуща, она держит нас на своих ладонях. А ты – ты избавишься от земной зависимости, и ты станешь с ней на равных, вы сможете вместе пить чай, и она будет уважать тебя за то, что ты смогла выйти из замкнутого круга, разорвать цепи своих желаний и чувств.
- Отказавшись от чувств, я перестану быть человеком.
- Да! И это правильно. Ты будешь выше. Ты будешь сверхчеловеком. А что хорошего в людях? Они не совершенны, их мир не совершеннее, они наплодили больше ненависти, и боли, и холода, чем любви, радости и жизненного тепла.
- Это пустота?
- Нет, не совсем. Ты уже была в пустоте, но это не ты к ней пришла, а она к тебе. Просто наступила высшая степень безысходности, пустота пришла защитить тебя от Смерти. Ты открыла дверь и спутилась по ступенькам, ты сама выбрала реальность, где есть он. А ведь ты могла поступить иначе. Слушай внимательно, - Одиночество перешло на шепот. – В следующий раз, когда тебе удастся это сделать, когда ты откроешь дверь, не иди к нему. Он постоянно думает о тебе, он тоже зависим, он не совершенен, он тебе не нужен. Выйдешь за дверь – беги! Ты почувствуешь сладкое притяжение, он будет ждать тебя, это ожидание пронзит твое сознание насквозь, пленит тебя дурманящим запахом весенних ландышей, или скошенной на рассвете травы, или майских роз, или лунной летней ночи, или запахом морского прибоя, или сухих листьев, или первого снега, или хвои…Все равно! Это иллюзия! Беги, беги от него, беги от людей, беги на поля отрешенности, стань землей, стань росой, стань ветром, стань небом, будь свободна, не будь человеком. Весь человеческий мир – ничто, чувства – ничто, и даже Любовь – ничто, а ты, ты станешь всем! Попробуй, не слушай других. Ты выйдешь из замкнутого круга маленьких смертей, которые ты переживаешь каждый день, ты станешь самодостаточной, настоящей и вечной.

В ту ночь мне так и не удалось уснуть. Я стояла у окна, рассматривая окна общежития. Здание было так близко, казалось – рукой подать, но тем не менее каждое окошко хранило свою тайну, тайну чьей-то души, и, как не напрягала я свои привыкнувшие к темноте глаза, у меня ничего не выходило – я видела только, что в некоторых окнах горел свет и мелькали какие-то тени, наверное, сущностей. А мне так хотелось увидеть живого человека, прикоснуться к нему, почувствовать его тепло. В эту ночь лишь Одиночество наблюдало за мной, во тьме я видела, как блестят его темные глаза.
- А знаешь, - молвило Одиночество. – Ты здесь вроде очень расстроилась недавно из-за Сенеки?
- Да, - тихо ответила я. – Я вот путала Счастье с Наслаждением, знакомилась со всякими там наркотическими сущностями, получала удовольствие и думала, что это и есть Счастье. А теперь я уже ничего не понимаю. Ни что такое счастье, ни что такое наслаждение, ни что такое радость. И не могу об этом говорить.
- А ведь Сенека покончил с собой, - Одиночество пристально смотрело на меня. Я испытывала странное чувство разочарования и облегчения одновременно.
- Никому не верь, - добавило Одиночество. – Я погорячился сегодня днем. Как хочешь. Выбирай ты. Только тебе решать, по какому пути направлять свое тело и дух. Только тебе. В конце концов, я – всего лишь состояние, так же, как Любовь – всего лишь чувство.
- А что Сенека?
- Сенека? Сенека выскрыл себе вены в горячей воде.



- А еб твою мать! Что с тобой, Веня? Бля, ну я ни хера не понимаю, - Вдохновение явно злилось, здесь оно было вспыльчивым и неуравновешенным.
- Сам – и туда.
- Что туда?
- Иди!
- Ты не…
- Знаешь что, - Веня развернулся на задних ножках стула и внимательно посмотрел Вдохновению в глаза, вернее, не в глаза, и не мимо, и не сквозь, а куда-то на переносицу. – Я не понимаю, почему ты целый день пытаешься заставить меня делать то, что я делать не хочу. Я чувствую так – значит, так надо.
- Ты послушай только, чего ты тут назаписывал. Ты редкостный дурак, и я не понимаю, какого я прихожу именно к тебе! – возмущалось Вдохновение. Ты послушай только. Давай, включи, послушаем, чего ты тут записал.
Веня послушно щелкнул пальцами по левой кнопке мыши, и в колонках зазвучала гитарная мелодия, звуки переливались друг в друга, плавно умирая и воскресая вновь. Они застывали в воздухе комнаты и мгновенно рассыпались мелкими брызгами по глазам и ресницам, заставляя какую-то сущность внутри сворачиваться клубком, греться и мурлыкать от удовольствия.
Потом в ритм мелодии потекли слова:

Я хочу написать тебе песню,
Чтоб она в твоем сердце звучала,
Чтоб даже в пол шаге от бездны
Было легче начать всё сначала.

Пусть мотив её будет несложным,
И слова её будут простыми,
Но я знаю – теперь всё возможно,
В нашем непредсказуемом мире.

Где Любовь ходит за руку с Горем,
Где Отчаянье - Вера сменяет,
А Надежда с Усталостью спорит
И в двухтысячный раз побеждает.

Просто знай: в мире чудесней,
Тех минут, когда помнишь, что дышишь,
И о них я пишу свою песню
Для тебя. Ты поймешь, ты услышишь…

Веня улыбался, глядя на растерявшееся Вдохновение.
- Ну и ну! – воскликнуло оно разочарованно. – О чем ты пишешь! О чем ты поешь! Что это? Что это такое! Как это называется.
- Любовная лирика, - ответил Веня спокойно, перебирая невпопад гитарные струны.
- Господи! Дожились, - Вдохновение поднялось с койки и заходило по комнате. – Вот и все! Вот и все! Эх ты, «музыкант». Встретил девицу и обо всем забыл. Лучше бы ты вообще не выходил из своего коридора. Так оно спокойнее.
- Ни фига, - протестовал Веня со спокойной улыбкой. – Она – моя муза.
- Я уверен, что она ничего из себя не представляет.
- Она может выходить за двери. Если она смогла это сделать, значит, она уже не может ничего не представлять собой. И вообще, полегче. Теперь это единственный для меня человек. Кругом одни сущности и чувства, а все остальные люди сидят по коридорам.
- Только не говори, что любишь ее.
- Не знаю, - Веня в задумчивости посмотрел к окно. – Она умная, с ней интересно, она мыслит, она все время мыслит, никогда не останавливаясь на новом выводе. С ней хорошо, правда.
- Ладно, - согласилось Вдохновение. – Не хочу больше с тобой разговаривать. До свидания.
Оно вышло за дверь, и Веня не стал удерживать его. Он все так же, сидя на стуле, перебирал гитарные струны и думал о ней. Интересно, что она сейчас делает. И о чем думает. За окном была ночь. Не то чтобы черная, скорее, сероватая, мутно-пепельная, да и звезд на небе не было. В здании фабрики осени горело несколько окон. Конечно, в окнах не было видно ничего, кроме бледно-желтого света настенной лампы. Только в одном свет был необычайно ярким, немного оранжевым, но в то же время спокойным для глаз. Веня пристально вглядывался в оранжевую гладь одинокого окна. Там не было ничего, но он чувствовал, что там что-то есть, кто-то или что-то, очень значимое для него. Веня закрыл глаза и попытался воплотить в сознании ее образ: светлые волосы до плеч, темно-голубые, почти синие глаза…Что еще? Он не мог вспомнить. Открыв глаза, Веня снова устремил взор туда, в ясный свет ночного прямоугольника окна. И он увидел. Она стояла у окна и смотрела куда-то в его сторону, но как будто бы сквозь. Не видела… Не видела. Ее волосы были небрежно собраны в маленькую косу, она растерянно натягивала на пальцы растянутые рукава бежевого свитера. Вид у девушки был такой, словно она знала очень важное и необходимое ей, но теперь не может вспомнить, что именно.
- Пора выходить, - вслух решил Веня. – Сегодня – снова…
Перед выходом Веня всегда чувствовал волнение, несмотря на то, что у него получалось выходить, и уже давно. Это волнение было подобно тому, что испытывает канатоходец на людной площади, канатоходец, который автоматически выполняет смертельно опасную процедуру, но…а вдруг не получится? Больше всего на свете Веня боялся, что в один из дней дверь не двинется с места и он останется стоять перед ней, заточенный в одинокий коридор без выхода, без надежды. Он резко выдохнул и толкнул дверь. Дверь оказалась покорной.



За окном была лишь тьма. Стало тихо, и не было больше никого. Время уходить. Выходить, не собирая ни своих вещей, ни чувств, ничего. Я ощущала, что идти трудно. У меня кружилась голова, и к горлу подступал ком. Когда я вышла на лестничную площадку, я уже знала о том, что мы увидимся сегодня. Что мы можем увидеться сегодня. И даже предполагала, где. Наверное, это была какая-то масштабная постройка, какое-то здание. Точно не знаю, но наверняка с огромными колоннами и неуклюже громадными балконами. Я не видела ни одной страницы из той реальности, не видела зрительно, но очень четко чувствовала собой. Не кожей, не обонянием, нет, это было иначе, что-то внутри меня воспроизводило эту картину, и я уже знала, что над плоскостью той реальности висит туман, что воздух влажный и свежий, что небо окутано белесыми облаками, что прохладно. Мне очень хотелось туда, только к нему, только его глаза, только он…Я хотела сделать шаг, но мой разум словно встал на баррикады, словно обхватил меня стальными клещами, приказывая: «Остановись! Беги от людей!» Я знала: не пойду. К черту проклятое чувство зависимости, к черту Любовь с ее дурацкими фокусами пустых и несбыточных надежд, одичавших иллюзий, которые никогда не станут явью.
Я нажала пальцами на опущенные веки и пожелала одного: прочь от людей!
В голове поднялся сильный ветер, и я решила: ветер, вот он, это оно, это хочу, ветер, только ветер!
Я спускалась по ступенькам уверенно – вниз! Только не оступиться! Только не упасть! Только не предаться суматошной безудержности собственной запыленной мечты.
А потом я бежала. Я закрыла глаза, чувствуя, как только ветер догоняет меня. Я бежала из мира людей. Из мира их краеугольных чувств. Из мира робких ощущений. Из мира пламенных желаний. Из мира мертвых надежд. Из мира разбитых окон и закрытых дверей.
Когда я открыла глаза, вокруг было светло. Я не могла вспомнить название цвета, которым было пропитано все, что меня окружало, вернее, большое ничто, которое было вокруг меня и было мной. А потом я узнала – цвет был желтым. Там, на горизонте, совсем близко, виднелся лес. Лес был пронзительно желтым, небо над моей головой было окрашено в коричневый цвет, а там, над лесом, оно было светлым. Я хотела туда, туда, где этот лес, а потом почувствовала, что у меня нет тела. Я была ветром. Я чувствовала только прикосновение ночного воздуха к тому, что осталось от меня, во мне была несказанная легкость. На холмах, которые окружали лес, я играла с мокрой от ночной росы травой, я срывала цветы, я прикасалась к стволам многовековых деревьев, я целовала холодную мягкость небесных облаков. Тогда я не ощущала, что я – это я. Я чувствовала себя всем. Я чувствовала себя совершеннее, чем все, ранее созданное, я знала, что я – вечность и время, и воздух, и вода, и земля, и облака…
На рассвете я плескалась в прозрачно чистой воде лесной речки, гладила мокрый песок, наблюдала за игрой звезд на сияющем небе. Звезды играли в прятки. Я лежала на холодной траве. Я улыбалась, если у меня вообще могла быть улыбка. Я смеялась, если оставить для меня такое понятие как смех. Я смеялась над людьми с их извечными страданиями и пороками, чувствами и состояниями, с их извчено закрытыми дверями. Я смеялась над ним, его вдохновениями, его надеждами, его наивными иллюзиями, почти такими же навными, как были у меня. Я пыталась вспомнить его облик. Я воскресила в сознании тихий свет его добрых глаз с танцами веселых чертей, воскресила робкую простоту его спокойной улыбки, и…и поняла: не могу! И тотчас вернулась…И стала собой. И стала Панфобией.



- А что сегодня празднуют? – устало спросила я.
- Как что? – удивилась Любовь. – Твой день рождения.
Приготовления были в самом разгаре. Боль и Депрессия рисовали кремом какую-то картинку на праздничном торте, Любовь заваривала чай, а Одиночество курило на балконе, не прикрыв за собой дверь.
- Я, кажется, предупреждала, что я не праздную дни рождения, - возмущенно произнесла я.
- Зря, зря, - послышался голос Одиночества. – День Рожения – чудесный день. Еще один шаг к Смерти – позади. Ты преодолела его. Ты – молодец. Умница. Сегодня ты на целых двадцать лет стала ближе к Смерти.
- Спасибо, я вот тут гулять ходила, - сказала я, выходя на балкон.
- А я знаю, - многозначительно усмехнулось Одиночество, переходя на тихий шепот. – Ну и как там?
- Я не знаю, - честно ответила я. – Не знаю. Когда начинаю думать, становится плохо. Я заметила интересную вещь: когда я долго не думала ни о чем и не осознавала ничего, кроме счастливой отрешенности, я улетала все дальше и дальше, из памяти стирались слабые штрихи моего прежнего бытия, я забывала все, но потом почему-то появлялось желание удержать свою память, и…
- Память – мертвое…Не надо держаться за мертвое.
- Да…Но…но ведь что такое настоящий момент? Это ничего, всего-то быстротечное мгновение. Что такое будущее. Всего лишь слово, которое ничего в себе не несет, только потом то, что подразумевается под этим словом, становится настоящим. Что такое прошлое? Это – все. Мы живы именно в нашем прошлом, в наших воспоминаниях. Наша память…
- Избавляйся от нее. К чему волочить за собой давно умершие волокна памяти. Она мертва, она жива иллюзорно. Не поддавайся. Я знаю, о чем ты думаешь, на то я и твое Одиночество. Ты постоянно вспоминаешь этот парк с удивительным фиолетовым небом, ты вспоминаешь прикосновения его теплых рук, тебе этого не хватает. Посмотри на свои ладони. Они вечно мерзнут. Тебе всегда холодно, а по ночам ты дрожишь, твоя душа замерзает в закрытом коридоре без тепла. Но его тепло тебе не поможет. Это – его вечное тепло, и оно никогда не станет твоим, и если ты его потеряешь, ты умрешь от зависимости, умрешь глупо и нелепо, от нехватки этого тепла. Ты постоянно вспоминаешь это: твоя голова на его плече, ты чувствуешь виском его шею, а потом он целует тебя… Ты переживаешь это сотни и сотни раз, снова и снова, но это всего лишь память, ей никогда не ожить, того, что было, этих мгновений безумно бесконечного счастья не будет больше никогда. Вспышка. Зарницы. Загореться, чтобы погаснуть. Родиться, чтобы умереть.


Прошел почти год. Не знаю, год ли, возможно, месяцев восемь. Не знаю. Ведь ничего – не было. Ведь ничего – не проходило. Ведь всё – всё.
Не знаю, почему так вышло. Дело в том, что я уже давно не плакала. У меня заболело сердце – пронзительно беспощадно, в такт пульсирующим венам, в такт моему дыханию внутри меня разливался ток боли. Зачем это? Там, где их нет, нет людей – там так хорошо. Там тепло… Но если вдуматься, прислушаться к ощущениям, то это…какое-то ненастоящее, искуственное тепло… Я хотела человеческого тепла. Почему мне снова холодно? Почему в плечах застыли ноты замороженной тоски? Я не знала. Я ушла потом с кухни, упала на диван и пролежала так до утра. Утром кто-то постучал пальцами по моему плечу. Я не открыла глаз, только руку протянула, за лезвием. Депрессия молчала. Она вообще была не очень разговорчивой.
Вода мелодично стучала по белым скользким стенкам. Этот стук – было самое явное и четкое из всего, что я видела и чувствовала тогда.