Веня перестал думать о ней. Он перестал писать стихи и песни, посвященные ей. Пора отчуждения пришла рано, на фабрике осени стоял все тот же холод. А Веня не понимал, почему она не пришла. Он знал теперь, что есть только одно счастье – творить, да думать о том, что, может быть, есть еще люди, способные выйти из тусклых стенок, из циклов собственных одиночеств. Веня днями не выпускал из рук гитару, и в нее уходило все, что он чувствовал, так, что больше с ним не осталось никого, кроме Вдохновения.
«Любовь – как глупо, ни за что больше не поверю. Скорее бы забыться в собственных строчках и крыльях гитарных струн. Скорее бы забыть ее. Ну, дурак, а думал, что еще на фабрику весны переселюсь. Вместе с ней. Что мы будем единственными людьми во всей реальности, единственными людьми, которым удалось объединить две души в одну – бесконечно-вечную, настоящую, святую. Все-таки это все было так наивно с моей стороны», - думал Веня в печали.
Тогда он посмотрел на небо. Небо было черным. Удивительно. Над общежитием никогда не было черного неба. Никогда. Он чувствовал, как кололо в груди. Какая-то тоскливая боль словно пробивалась ростком изнутри. Ночь нависала своим могучим черным телом прямо над ним и давила, давила нещадно.
Веню потянуло за дверь. Очень хотелось, но в то же время было страшно. Что происходит? Когда он выходил раньше, у него были на это причины. Давным-давно его манило любопытство, позже – осознание того, что там, за дверью, его ждет чья-та душа, такая же беспомощно, беспощадно одинокая, как и его собственная.
Теперь было иначе. Он и сам не понимал, в чем дело. Странное новое ощущение переполняло его тело и душу. Это был страх. Не просто боязнь, робкая тревожная тоска, это было громоздкое ощущение ужаса, какое бывает только в кошмарных снах, после которых просыпаешься в ситцевых простынях с полными отчаяния глазами, в холодном поту, когда не помнишь, что видел, о чем был сон, только грудь насквозь пробивает свинцовый столб гнетущего ощущения, оставшегося после ночного сновидения.

Здесь он еще не был. Вихрь был в голове. Веня думал, что потеряет сознание, потому что еще никогда не чувствовал такой мутной агонии в потоках мыслей, во всех проявлениях самого себя.
В этой комнате были стены с обыкновенными приторно-обтекающими тебя обоями. Тогда он зашел в ванную.

Я думала, что все закончилось. Я видела ослепительно-черный свет, такой же черный, как цвет тоннеля, по которому я шла всю жизнь. Черный свет затмил все кругом, даже меня саму. Он заслонил меня саму от самой себя, и я почувствовала, что больше не существую.

Холод. Стремительные волны холода и дрожь ободками, как круги по воде. Я открыла глаза, чтобы встретить его взгляд. Я смотрела на руки и не верила: черный полосы, распоротая кожа как мертвая, как не моя. Я была здесь и не здесь.
Где я? Где мы?
Лежи спокойно, у тебя слабость малокровия. Сейчас я перебинтую своим теплом твои вскрытые вены, и раны, оставленные внутри тебя острыми шипами одиночества и боли, зарубцуются тем, что я никогда не уйду отсюда. Я буду рядом. Ты, наверное, Панфобия? Очень приятно. Я - Веня. Да, не удивляйся. Я люблю тебя тоже. Да, стены другие. Почти прозрачные. Да, через них можно проходить. Да, здесь нет закрытых дверей. Почему? Глупая...Потому что ты больше не на фабрике осени. Ты в весне. И эта весна обещает быть вечной…