Зеленый зверь

Тсубаса. Так ее звали. Почему именно Тсубаса?
Гексограммон тоже вот спрашивал.

- Меня зовут… – протянул Шатун (тогда он еще не был Шатуном) – не знаю, как меня зовут. Я красный зверь, хаха.
- Ты дурак – сказал Синий зверь.
- Ты то сам кто? – спросил Красный зверь с обидой.
- Он Гексаграммон – сказала Тсубасу. – А я Тсубасу.

После этого они ломали голову много лет – откуда взялись такие странные имена?
- «Мне просто пришло это в голову» - сказала она.
Тсубасу знала.
Это было главным ответом. Тсубасу знала.
Она знала много чего.
Желтый зверь тоже знала много чего. Но знали они по разному – и каждая свое.
Желтый зверь знала вещи простые и наглядные, причем давно – например, как чинить флюгер, или как работает реактор глубоко внизу, который кипятит воду и не дает песку засосать в себя улей.
Тсубаса знала непонятные слова и идеи. Например, она знала что такое «кинематика».
Шатун выдал ей на эту чертову кинематику весь свой бумажный запас, не спросив ни слова.
Тсубаса знает. То, что знает Тсубаса – это святое.

Каждое утро начиналось с головной боли. Боль приносило солнце. Когда оно светило в глаза, боль пробуждалась, выползала из глубин головы и забиралась в правый висок. Там она ритмично била в кость– тук-тук-тук-тук – в унисон стуку сердца.
Иногда хотелось, чтобы сердце остановилось – или билось совсем медленно, незаметно. Тогда боль тоже будет бить незаметно.
Можно будет притвориться, что ее нет совсем.

Когда боль уже не давала заснуть, Тсубаса открывала глаза и вставала с кровати. Вдыхала сухой терпкий воздух и заходилась в долгом кашле. Если кашля не было, то это было добрым признаком. Это означало, как правило, что в груди не будет жечь, и что боль в голове уйдет к полудню, и с глаз наконец спадет кроваво-красная пелена.
Но чаще всего кашель начинался и не заканчивался до ночи.

Тогда Тсубасу ни с кем не разговаривала, а просто сидела в тени. Гексаграмон приносил ей поесть, а Шатун пытался тормошить и о чем-то говорил, но она пропускала его слова мимо уха. Голова была тяжелая. В ней не было ни одной мысли, даже самой завалящей.
Шатун обижался и уходил.

Кроме простыней Серафима привезла ей теплое одеяло – чтобы не знобило ночью. Месяц начинался холодный.
Два холодных месяца подряд, и нельзя будет выходить наружу, и Желтый зверь снова закроет эстакаду листами железа.
Во всем улье будет темно и уныло. А Шатун начнет прятаться в своем ангаре и возиться с железками. А мох на улье вымерзет и станет из черного совсем белым, и почти не будет гореть. И вкус у него будет мерзкий, как будто наелся песка. Гексаграмон поскучнеет и будет задирать Шатуна. Шатун будет драть Гексограмона когтями. Оба получат от Серафимы.
А дни будут тянуться долго, медленно, и ни конца им ни края.