Шатун вышел на пирс и потянулся. Воздух сегодня был особенно чистый, дышалось легко, полной грудью.
Он сел на бортик и подобрал хвост. Месяц назад он побоялся бы вот так сесть. Тогда был сильный холод и его мокрый хвост однажды примерз к железному пирсу намертво. Было ужасно унизительно пытаться оторвать его, сперва слабо, потом посильнее, и уж совсем под конец, ( когда он понял, что так просто не отделаться) – звать на помощь.
Желтый зверь пришла, сперва никак не могла понять, что случилось. Сообразив, она долго хохотала. Гексограмон, которого послали за горячей водой, тоже хохотал, до колик в животе, громко, хватая ртом воздух, потом беззвучно.
Шатун молчал и пытался придумать им все мыслимые и немыслимые кары.

Лед уже потрескался и черная вода выглядывала из под блестящей корки темными прожилками. Снег почти не падал. Только иногда поднимался ветер, набегали тучи и начиналась небольшая пурга. На южном склоне наметало сугробы, а Гексограмон, ругаясь, закрывал свой мох кусками фанеры. Но мох все равно побило холодом.

Неприятности начались с обеда. Сперва долго ныла печать.
Ее никогда не удавалось толком разглядеть. Все звери сходились на том, что рисунок был, и нанесен он был красными чернилами. Желтый зверь Ка видела в нем лицо одного хищного животного с оскаленой пастью и злым тяжелым взглядом, Тсубаса находила на печати только круги, но зато в большом количестве, Гексограмону печать напоминала птицу.
Какую именно – он не сказал. Те, которые живут на крыше – подумал Шатун – такие поганые серые птицы, загадили все. Как полезешь налаживать флюгер, так подскользнешься и рухнешь вниз. Был бы у него хребет – уже сломал бы десять раз.

А в воде отражались чистый лоб и пара угрей.

На эстакаде стояли две странных фигуры. Одна очень высокая, другая – маленькая. Шатуну они были незнакомы. Разглядеть их мешала густая ячеистая сетка. Они скорее напоминали два темных пятна, подернутых рябью.
Фигуры постаяли и ушли в ту часть эстакады, которая еще была закрыта жесью.
- Около двери – буркнул Шатун. – Звери около двери. Друзья Серафимы? Они едят мясо? Они любят лодки?
Надо найти их вечером. Не убегут.
Может быть они раскажут про дверь на верхнем этаже?

Эта мысль, похоже, всецело заняла Шатуна. Он уставился на эстакаду, совершенно не глядя под ноги.
Лед, по которому он шел, давно закончился, и ноги его теперь касались воды. Они опирались на ровную темную гладь и воокруг них метались маленькие смерчики. Бестелесые водяные змеи тянут свои головы вверх. Эфемерная крона эфемерных джунглей, вырастающих из черной обсидиановой поверхности.

Прибрежная коса тянулась медленно и медитативно, кончаясь там же, где и начиналась – в какой-то неопределенной точке. Шатун любил берег за то, что по нему можно было ходить вечно. Труба, из которой когда-то давно должны были течь отходы, но это было, похоже, так давно, что она успела полностью погрузиться в песок, пирс, державшийся только на честном слове и одной большой ржавой трубе – каждый день на пару сантиметров ниже, каждый день минус одна зарубка выше песчаной полосы.
Шатун как то пытался посчитать, сколько продержится пирс – вышло полгода. Тогда он прикинул, какой высоты был пирс несколько лет назад – и оказалось что высокий, непозволительно высокий, приходилось бы тогда задирать голову, чтобы смотреть на него.
А десять лет назад? Тогда бы улей был бы просто огромным. Может быть, даже облака закрывали бы его верхушку.

Две птицы, сидевшие на барже, переглянулись и нахохлились. Шатун цыкнул на них. Первая проигнорировала его, вторая захлопала крыльями, но передумала и улетать не стала.
- Кшшш… Кшшш – сказал Шатун. Вторая птица пустила под себя жиденькую коричневую струю.
- Я тебя сейчас сьем – пригрозил Шатун, откровенно соврав. Мясо птиц пахло паленой резиной. Оно застревало в горле где-то посередине и оттуда не хотело никуда уходить – ни в желудок, ни наружу.

- Не надо меня есть – произнес бесцветный голос откуда-то из-за баржи, и Шатун вздрогнул.
Он тут же провалился в воду по пояс и теперь стоял так, растерянно мигая.
- Я не очень хорошо себя чувствую. Ты сьешь меня и подцепишь заразу, а это не то что нам надо, верно?
Голос произносил понятные слова, но с какой-то непривычной интонацией. От этого слова почему-то никак не выстраивались в привычные предложения, а носились в воздухе густым встревоженным косяком.
Неестественно высокие «а» и «о» резали слух.
- Откуда ты? – спросил Шатун. Он барахтался в воде, но она в этот день была вязкой, как смола.
- С севера – сказал голос из-за баржи.
- И что там на севере? - спросил Шатун.
- Там город – сказал голос. – я видела каналы, прорытые в песке и высокие башни, обвитые проводами. Там в воздухе висят обломки мостов, и острые пики антен тысячами уходят в небо.
- Странный город – сказал Шатун, выбравшись наконец на песок. Его правая рука раздавила морскую звезду.

За баржей лежала очень странная тварь. Белые волосы ее стелились по песку. Глаза потухли и вместо них тварь смотрела в небо темными синими дырами. Во рту не было зубов, а торчали четыре блестящих клыка – два сверху и два снизу.
Пахло от твари резко и незнакомо.
- Там никого нет – сказала тварь из-за баржи. Она запнулась и тяжело задышала.
На ее груди расплывалось большое черное пятно, похожее на спрута. Спрут тянул щупальца вверх

Шатун подошел и взял тварь на руки. Она оказалась на удивление легкой.
Тварь посмотрела Шатуну в глаза, но дернулась как от удара и отвернулась.
- Не нравится? – спросил Красный зверь.
Тварь молчала.
- Что ты там увидела? – спросил Красный зверь.
- Где? – насторожено спросила тварь.
- Во мне – сказал Шатун.
- Плесень и сырость – сказала тварь.

Шатун шел по песку и тот колол ему пятки. Два солнца вошли в зенит и теперь начали припекать. Только ветер был холодным и не давал толком погреться в их свете.
Эстакада пустовала.
- Ты когда-нибудь видела тени, которые потом исчезали? – спросил Шатун у твари.
- Это призраки – ответила тварь. – Ничего особого.
Руки ее болтались в воздухе, в такт шагов зверя.

- Призраки – буркнул Красный зверь себе под нос. – Интересно.

Дверь в улей он открыл пинком ноги. Та дрогнула, отъехала вверх. На головы Шатуна и твари посыпалась ржавая крошка.
- Круглый коридор – сказала тварь, – похоже на нору.
- Это и есть нора – сказал Шатун. – В этой норе живем мы.

Тварь окинула взглядом стены. Их покрывали ажурные решетки. Лампы, утопленные в глубине стен, дробились на множество ярких маленьких пятен. Тысячи ячеек – тысячи белых огней.

- Лифт не поедет отсюда – сказал Шатун. – Ему не хватит мощности.
Тварь покосилась на Красного зверя.
- Видишь там лампочки наверху? – спросил Шатун.
- Да – сказала Тварь.
- Строили как в носу ковырялись – сказал Шатун сердито. – Если бы я делал сам, то по другому бы все построил.
Когда горит три – лифт работает. Когда две – он застрянет на третьем или четвертом этаже.
Когда одна – это значит, сука Тсубаса ковырялась в реакторе и подала напряжение в свое крыло. Или Ка подала напряжение на верхние этажи.
- А если четыре?
- Тогда сгорит все в мясо – мрачно сказал Шатун.- Только такого не будет. Вот если бы они все на место возвращали, тогда бы лифт взорвался. Только разве ж они вернут? Дыхание задержи.
- А? – спросила тварь и глупо хлопнула глазами.
Но Шатун уже выбил решетку под собой ударом ноги и провалился в глубокую черную дыру.


Они упали в воду. Погрузились полностью. А потом Шатун вынырнул. А тварь начала кашлять.
Черные щупальца уже тянулись к ее горлу, а на лице проступали багровые пятна.
- Никак не могу привыкнуть – сказал Шатун. – Вот если бы я строил – то все сделал как надо.

Тварь молчала. Ее лицо потеряло всякое выражение.
- Потерпи – сказал ей Шатун. – я тебя горячей водой напою, как придем. Только у меня пробки вышибает, как я воду кипячу – просто напасть какая-то. По пять раз подряд выбить может, представляешь?
Тоннель разделялся на две части. Вода одинаково плескалась в двух его ответвлениях, бросая на стены одинаковые белые блики.
- Слева – реактор, справа – холл – буркнул Шатун себе под нос.
Или слева холл, а справа реактор? Здесь же таблички были еще месяц назад. Ну Тсубаса, ну руки оторву…


Тварь сгорела за вечер. Почернела, раздулась, а потом превратилась в маленькую высохшую мумию.
- Дай мне ее, а? – спросила Зеленый зверь Тсубаса. – я ее изучать буду.
Красный зверь вяло отмахнулся – бери мол, не морочь голову.

Он пил кипяток вприкуску.
Света не было во всем северном крыле. Серафима сломала реактор. За пыльным окном падал снег. Две или три снежинки на все небо – а оно было очень большим. Зима агонизировала.
Гексограмон вышел на берег и сплюнул.

Отсюда, сверху, он казался маленькой чертой на песке.
Гесокграмону не нравился холод. Он надоел ему и проел до самого нутра, как едкая и вонючая кислота.

Так кончился январь.