05:39 30-06-2003 10
"Последнее письмо"
Мама, папа, Олечка... Простите меня, дурака.
Сначала было так плохо, что я просто ни о чем не думал. Пытался уйти от этой боли. Потом стало еще хуже...
Зря я тогда согласился на переезд. Надо было настоять на своем и остаться. Сейчас я понимаю, что был счастлив. Только не ценил, конечно.
Были ведь друзья. Ник, и Чертяка, и Лен, и Ириша... Гуляли, болтали, смеялись, ходили в гости, танцевали, обижались, прощали, цеплялись друг за друга, как могли. Даже когда Ник ушел в армию, а Ирку увезли, все равно – писали, звонили, помнили, ждали...
Юленька... Никогда ее не забуду. Ни с кем мне не было так хорошо. Никто меня так не понимал. Никому я столько о себе не рассказывал. Юля. Я скучаю по ней. Если бы она была со мной, все было бы по-другому.
Лариса Сергеевна – лучшая учительница физики во всем городе. Добрая, заботливая, отзывчивая женщина. У нее – муж, два сына, внучка. Когда я чего-то не понимал, когда мне было плохо, скучно, грустно, когда я сам себя ненавидел, - она всегда была рядом. Она утешала, рассказывала, объясняла, у нее всегда получалось мне помочь. Как мне ее не хватало последние полтора года, как же мне ее не хватало...
Был дом – старая квартира под самой крышей. Моя комната, вечно заваленная одеждой и книгами, кровать, певшая мне скрипучие колыбельные, стол, изрисованный маркерами и изрезанный перочинным ножом, широкий подоконник, заставленный всяким хламом... Вид из окна, который преследовал меня в бреду... Мне уже никогда не увидеть юного тополя, царапавшего ветками мое окно, не взять в руки его липких почек, не вдохнуть теплого солнечного аромата его листьев...
А еще был мой город. Город, который я знал, город, который я любил. Его улицы и дома, канала и мосты, парки и свалки, заброшенные чердаки и подвалы, дворы и подворотни, его люди... Мне казалось: я знаю их всех в лицо. Это был мой город.
И конечно были вы – мама и папа. Помните: я люблю вас. Я знаю, что от этого только больнее, но все равно – люблю. И тебя Олечка тоже люблю. Прости, что твой старший брат оказался таким идиотом. Не повторяй моих ошибок и не огорчай папу с мамой – им и так будет не легко.
Мама, папа, Олечка, там вы всегда были рядом со мной.
А здесь... У меня нет ничего. Этот город – он никогда не станет моим, никогда его мостовые не лягут ласково и трепетно под мои ступни, никогда ущелья его улиц не откликнутся на мой плач сочувственным эхом, никогда лица его прохожих не взглянут на меня с тревожным пониманием... Нет дома – только чужая квартира с больнично-белыми стенами и ледяным полом. Нет друзей – я не могу и не хочу быть как все, не хочу быть с толпой, а они никогда не смогут принять меня, потому что я другой. Здесь нет Юли.
Мама, я знаю, в этом нет твоей вины, но тебя не было дома, и я не мог попросить у тебя совета. Папа, я знаю, ты делал это для нас, но ты работал так много, что я тебя почти не видел, ты был так занят, что у тебя не оставалось времени на меня. Оля, ты так быстро и легко вписалась в эту новую жизнь, ты нашла новых друзей... Прости меня, я ведь решил, что больше тебе не нужен. Я знаю, что это не так, но тогда - не знал.
Мне повезло в одном: я встретил Стива. Он был тогда учителем в моей школе. Он ничем не походил на Ларису Сергеевну, – в нем не было ни капли ее заботливости или доброты. Стив был остроумным, язвительным, равнодушным. Его не интересовали чужие проблемы. Сам не знаю, почему я все-таки дал ему прочитать тот рассказ. Наверное, я просто не мог иначе. Я протянул ему листок бумаги перед уроком, и он изогнул одну бровь в молчаливом удивлении. Когда урок закончился, я задержался в классе. Наконец, все вышли. Стив посмотрел на меня, подошел, присел на соседнюю парту. Он выглядел задумчивым и расстроенным. Мы проговорили весь следующий урок. Он, похоже, почувствовал мое настроение и попытался мне доказать, что самоубийство – не выход.
В течение следующих пяти месяцев я ему почти поверил. Во всяком случае, перестал резать руки и начал переходить дорогу на зеленый свет. А потом Стив уехал. Ему предложили хорошую работу, он согласился. Конечно, я пообещал ему писать, он пообещал отвечать на мои письма. Мне было страшно.
В день его отъезда я пошел в школу. Мне было одиноко, больно, тоскливо, все казалось серым и ненужным. После уроков я решил погулять. Бродил по чужим улицам до темноты, потом собрался домой. Кто-то толкнул меня, поддержал, не давая упасть, заглянул в лицо и предложил пару таблеток. Я взял.
От таблеток до героина – не такой уж долгий путь. У меня он занял чуть больше двух месяцев. Стиву я перестал писать после того, как не смог бросить. Я хотел, я пытался остановиться... Но ломка... Тот, кто не знает, – никогда не поймет. Я сдался. Жил от укола до укола. Бросил школу, нашел работу, чтобы не таскать деньги из дома. На вопросы отвечал, что хочу быть самостоятельным и ни от кого не зависеть. Да никто особо и не спрашивал.
А теперь уже поздно. На столе лежит шприц, в нем – тройная доза. Чтобы наверняка. Я знаю, что делаю больно людям, которых люблю. Только вот у меня уже нет выхода. Когда я начинал, то думал только о себе. Потом пожалел, конечно. Покажите мне наркомана, который никогда не жалел о своем решении. На самом деле, это не было решением. Мне предложили шприц, я взял. С одного раза я бы не привык, но ведь на несколько часов я смог забыть о боли, а потому был второй раз, и третий, и четвертый... Если бы я мог вернуться в прошлое, я бы не стал начинать. А кто стал бы?
Простите меня все. Я так виноват. Перед вами и перед самим собой. Но сейчас уже ничего не изменить. Прощайте...