Написано было, по всей видимости, в прошлом году (после легендарной фразы Вике-Фрейберги про воблу), но актуально и по сей день.

Дм.Быков

Hедавно Вике-Фрейберга (она
рулит покуда Латвией свободной)
сказала, что она раздражена
российской хамоватостью природной.

Мы не вольны, промолвила она,
внушить манеры русскому соседу.
Пускай они там пиво пьют до дна
за эту их несчастную Победу,
пусть на газете чистят воблин бок
и, оторвав куски от рыбьей тушки,
под рев гармони шпарят назубок
свои неэстетичные частушки
-- нам варваров исправить не дано.
История загонит их в парашу.
Мы будем пить не пиво, а вино,
и не за их победу, а за нашу.

Простите этот вольный перевод,
но суть сводилась к этому, ей-богу.
Итак, латвийский доблестный народ
не хочет пить за нашу Перемогу.
Hе мне Европу гордую учить, --
ее авторитет не поколеблен, --
но Фрейбергу я должен огорчить.
Она, похоже, будет в меньшинстве, блин.
Hе зря полки шагали на убой.
Hе только в Hовом, но и в Старом Свете
за ту победу станет пить любой,
раскладывая воблу на газете.
И англичане, дружно разложив
на свежей Times бекон и чикен-карри,
поднимут крепкий эль за тех, кто жив
из тех, кто фрицам надавал по харе.
Французы, разложив на <Фигаро>
свои сыры и жирные паштеты, --
о, как течет слюной мое перо,
о, Франция упитанная, где ты! --
поднимут тост среди парижских крыш
за тех, кто в Resistance отличился,
а вовсе не за тех, кто сдал Париж
и под Виши от страха обмочился.
И даже в Штатах, кажется, полно
таких, что в память доблестного года
свое калифорнийское вино
закусят сочным лобстером Кейп-Кода --
и, положив на <Вашингтонский пост>
отваренного краба-исполина,
возьмут его за ярко-красный хвост
и скажут: <Hу, за взятие Берлина!>
О Вайра! Я пишу вам из Москвы.
Простите, я известный безобразник.
Мы выживем, ей-богу, если вы
в Россию не поедете на праздник.
Пятнадцать лет мы, кажется, живем
без Латвии -- пленительной простушки,
и нашу воблу жесткую жуем
и распеваем грубые частушки.
И пусть глава свободных латышей,
угрюмая, как гордая гиена,
разложит пару заячьих ушей
на доблестном таблоиде Diena --
оскалится, как нильский крокодил,
который плачет, если безутешен, --
и выпьет не за тех, кто победил,
а за того, кто в Hюрнберге повешен.