В этот день Гюнтер Кох, звонарь Кельнского кафедрального собора был не в духе. Чечевичная похлебка в миске, принесенной утром служкой, оказалась прокисшей, с неба сеял нудный мелкий дождь, а иссиня-черные тучи неслись с востока с устрашающей скоростью. Время от времени звонарь выставлял ладонь под капли, падавшие с карниза звонницы и смачивал дождевой водой выбритую, покрытую ожоговыми шрамами голову.
На шаткой деревянной лестнице, ведущей снизу на балюстраду крыши собора и далее к звоннице, заскрипели ступени. Откинулся люк в полу и из него, отдуваясь, вылез толстый викарий.

- Гюнтер, звони "оповестителем", на соборной площади будет публичная казнь. Да живее, сзывай народ, гонец предупредил, что его сиятельство герцог с профосом прибудут уже через полчаса!

Гюнтер встал, размял немного затекшие ноги, и принялся за свое привычное дело. Медленно, с натягом, размеренно раскачивал он тяжелый язык большого колокола. Далеко по окрестностям разносился бухающий басистый звон. Бом-Бомм... Назад-Вперед... Падение-Взлет... Два-Один... Бом-Бомм... Бом-Бомм...
Отгремели сорок ударов. Теперь можно и самому знать, что за события происходят на площади. Гюнтер буквально кинулся к перилам балюстрады. Ноги заскользили по мокрым сланцевым плитам, ладони ударились о каменные перила, вниз посыпались мелкие камешки.
Внизу, на площади, был уже собран деревянный эшафот, двое плотников устанавливали столбы для виселицы, а у рычага, управляющего люком в помосте, хлопотал мускулистый детина в красной шапке-колпаке - Безносый Гро, городской палач.
Работа шла спешно, и вся подготовка на площади была закончена за несколько минут. Дождь усилился, капли воды пулями улетали вниз. Площадь постепенно заполнялась народом, а с дальнего ее конца уже было видно карету герцога и позади нее - телегу тюремщика. Всю скорбную процессию замыкало несколько монахов. Впереди кареты герцога шли двое стражников с алебардами, отбрасывая любопытствующих простолюдинов тяжелыми толчками древков. С другого конца площади, сопровождаемый еще десятком монахов, шел епископ.
Через пару минут две процессии сомкнулись. На помост эшафота поднялся глашатай.

- Именем святой католической церкви, Рима, Вселенского собора и святейшего Наместника бога нашего и апостола Петра на земле Папы Иоанна IX, приговаривается к смертной каре огнем злобная колдунья и ведьма Маргарита Монд за наведение порчи на имущество и здоровье почтенной женщины Анны Шульц, жены цехового старосты Вильгельма Шульца. Но, учитывая сознание под пытками и покаяние осужденной, власти города Кельна и его сиятельство герцог решили предоставить ей возможность самостоятельно изыскивать Божьего прощения. Казнь огнем заменена на повешение. Смерды, возликуйте милосердию герцога!

На эшафот ввели осужденную. С балюстрады собора можно было рассмотреть лишь то, что это была молодая женщина, с черными волосами, коротко остриженными на следствии. Вероятно, университетский профессор медицины не нашел на ее теле "ведьмина знака", иначе пламя костра не заменили бы виселицей. На помост поднялся профос. На площади к тому времени уже собралась толпа, издававшая низкий утробный гул. Этот гул постепенно выравнивался, сливаясь в истерически выкрикиваемое слово...

-Ведьма!
-Ведьма!

Из толпы на помост полетели камни. Профос поднял руку, призывая народ к спокойствию. Палач Гро подвел осужденную к виселице. Глашатай снова повторил чтение приговора. На этот раз слова: "возликуйте милосердию герцога!", - были встречены нестройными выкриками: "Да здравствует герцог!".
Гюнтер повернулся и сел на сланцевые плиты, прислонившись спиной к перилам. В его голове проносились воспоминания. Тогда, много лет назад, толпа сожгла старый деревенский дом семьи Кох. Мать семейства, потерявшая мужа, похоронившая в чумной год четверых детей, но, сохранившая, несмотря на невзгоды, красоту и стать двадцатилетней, была по доносу соседки обвинена в греховных сношениях с дьяволом. Обвинение тогда так и не смогли доказать. Но, как говорил почтеннейший и мудрейший епископ Якоб Шпренгер, колдовство суть - преступление исключительное, и потому подозреваемую решили на всякий случай казнить без испытания. А костер заменили гнилой веревкой. День казни был таким же хмурым, но с неба тогда хлестал настоящий ливень. А когда палач затянул на шее осужденной петлю, словно в насмешку над нелепым приговором, прямо под дождь вышло блистающее солнце. Стоящему в первом кольце толпы, обгоревшему во время пожара мальчику хрипло кричал вставший рядом ландскнехт:

-Не закрывай глаза! Смотри, смотри, звереныш! Сейчас твоя волчица-мать понесет заслуженное наказание! Благодари бога и профоса за то, что сам не будешь сучить ногами в петле! Эй, ведьма! Ты сейчас умрешь, а твое отродье останется жить! Его вместо тебя наказали огнем!

Последним, что тогда запомнил маленький Гюнтер, была рука палача, поливаемая дождем, и готовая по знаку профоса резко опустить вниз тяжелый рычаг...
Воспоминания обжигали. Гюнтер согнулся, сжимая руками изуродованную голову. Гул на площади становился все громче. Прежнего единодушия в нем уже не было. Теперь это был просто белый шум. Он давил, как камень. А из самой глубины, откуда-то из-под сердца, поднималась слепая боль...

-Mutteeeeerrrr!!!!

Низкий звериный вопль никто не услышал. Гюнтер подбежал к колоколу, раскачал язык. Первый же неожиданный удар заставил всех на площади поднять головы. А большой колокол все продолжал утробно, размеренно бухать, и изо всех сил дергал за веревку его тяжелый язык звонарь. Бомм! Бомм! Бомм! Бомм! Бомм!
Моросящий дождь сменился ливнем. Его капли серебряными пулями стучали по крышам, рассыпались картечью на столбах эшафота, пропитали одежду людей. Его шум заглушал даже голос колокола. А Гюнтер уже не слышал ни ливня, ни звона, ни шума толпы. Вытянув вверх руки и широко расставив ноги, он исступленно, одержимо дергал за веревку. По его щекам от ушей вниз протянулись широкие кровавые полосы.
Люди на площади застыли. Профос сердито кричал что-то в пространство, палач Гро изумленно вертел головой, а потом стащил с себя мешающий видеть колпак, обнажил страшную безносую физиономию. Взгляды основной массы толпы были прикованы к осужденной. Она же - не отрываясь смотрела на колокольню собора, звон с которой продлевал ей жизнь. Капли дождя катились слезами по ее лицу, но сама она не плакала. А колокол гудел все громче, раскачавшись от неистовых ударов.
Профос подал знак палачу. Гро с трудом натянул вновь промокший колпак и кинулся к рычагу. После того, как и он занял свое старое место на эшафоте, все снова выглядеть так, как и выглядело в начале процедуры. И в этот момент вышло солнце. Мгновенно радужной пленкой засветились мокрые крыши домов, башни собора, камни мостовой. Вопреки всем законам природы ливень еще усилился, и в мириадах разлетающихся брызг заиграла ликующая радуга.
Гюнтер выпустил из окровавленных рук веревку, но раскачавшийся большой колокол продолжал гудеть, изменив звук. В гармоничную мелодию звона добавились какие-то странные, вибрирующе-насмешливые нотки. Но звонарь не слышал никаких звуков. Воздев руки, он вскочил на перила балюстрады, и люди на площади вздрогнули, рассмотрев сквозь радужный дождь его вытянутую в небо фигуру. Несколько секунд Гюнтер стоял, балансируя на перилах, и прямо ему в глаза било светом звенящее солнце. А потом - подло, исподтишка, снова ударила снизу давняя боль. Она заполнила собой всю душу, лишила света, заменила солнечное тепло адским пламенем. Издав нечленораздельный крик, Гюнтер Кох бросился с крыши кафедрального собора вниз. Мелькнула и приблизилась блестящая водяными прожилками каменная поверхность, глаза перестали видеть, из носа и рта слабо заструилась кровь. Солнце скрылось. Перестал дождь. Воцарилась мертвящая, нездоровая тишина. Пробившись сквозь оцепеневшую толпу, на эшафот поднялся епископ. Он подошел к осужденной, всмотрелся в ее лицо и осторожно снял с шеи петлю. Затем вывел ее из-под виселицы и прилюдно трижды осенил крестным знамением.

-Спустись с эшафота, дочь моя, и иди с миром. Господу было угодно, чтобы этот человек взял на себя твои грехи.

В ушах: Rammstein - Mutter