Мне, раздавленному давлением,
на дне городского океана,
Приснилась рыба-отвертка,
которая выкручивала последний шуруп
Из моей незаживающей раны.
Она сказала мне:
— Добрый вечер,
давай станем френдами,
и будем писать нескладные стихи под катом,
А потом спустимся в бар,
Будем пить виски энд лайм
И тогда между нами
Натянется тонкая нить
И будет резать нам уши
Ржавая скрипка
И рояль насмехаться фальцетом будет.
Ну что мы с тобой, не люди?
Мы же имеем право на последний танец
Перед тем, как я отправлюсь в отпуск
на сушу, в сетях рыболова,
А ты будешь работать там, наверху, бухгалтером —
Подсчитывать рентабельность клёва.
Ты, конечно, узнаешь меня и скажешь:
«Рыба, здорОво!
Как я рад видеть тебя снова, рыба!»
Я отвечу тебе: «Спасибо,
я тоже...» а сама задыхаюсь,
рот приоткрыт в смертельном поцелуе.
Потом мы сбежим и где-нибудь в Кабуле
или в Сан-Франциско (какая нам разница),
опять будем пить виски, и слушать скрипку.
Пьяный музыкант будто бы дразнится,
выводит ту самую мелодию.
Я смотрю на тебя из пятилитровой банки
А в стране переворот, революция
На улицах меланхолические танки
В военном вальсе кружатся...
Мы с тобой в тихом отеле,
Солнце восходит, кровью умытое,
ты лежишь на холодной постели,
рядом пятилитровая банка разбитая.
Я мертвая, холодная, вся твоя без остатка,
в телевизоре Шекспир плачет, заламывая руки,
он знал давно, чем это закончится,
поседел старик от горя.
Ты отнесешь меня к морю,
Но будет поздно уже, слишком поздно.
Вкручивая шуруп обратно, в рану на затылке,
будешь курить, прикладываться к бутылке,
с ядовитой этикеткой: «виски энд лайм»,
а в голове будет визжать ржавая скрипка...