Я совсем что-то размок, теку из собственного носа; и несмотря на это всё меньше и меньше хочу писать о собственной жизни, по крайней мере так, чтобы это кто-то читал.

Мои ПЧ стали друзьями постепенно, и друзьям всего не расскажешь. Вначале кажется, что друг — это тот, кому можно всё рассказать, с этим согласен я и теперь, но чем дальше живёшь, тем всё сложнее что-то рассказывать. Может быть, не пиши я всего, и не было бы этих людей, и не были бы они мне так близки, как сейчас.

Мне всегда казалось, что я умею выражать свои чувства, и даже очень хорошо и искренне; и тем не менее чувства, наверное, как-то по-другому должны выражаться, не так прямо. Скажу больше: твои чувства к людям, они тем больше им понятны, чем менее прямо, чем более тонко ты их выражаешь. Чувства — они должны чувствоваться, а не слышаться ушами…

Маша уехала на неделю с родителями, и меня попросили зайти к ним и полить цветы. Цветов было мало, больше кактусы да пальмы и ещё что-то науке неизвестное. Самое яркое — это запах книг, учёности, профессорская квартира почти сразу бьёт этим запахом. А ещё ванная комната — в ней пахнет тем же до боли приятным, желанным и полузабытым запахом, как и когда-то в ванной у Маши. Но тепеь у неё пахнет только жизнедеятельностью малыша. Я понял, как я скучал по этому, её, запаху.

И ещё в её отсутсвие я смог слегка прийти в себя, как бывает, когда запах какого-то помещения, в котором ты находишься, уже настолько не замечается, что кажется, что воздух самый обычный, но стоит выйти наружу, как понимаешь, что запах был, и вполне определённого рода.

Теперь я смог увидеть, как многое потерял из своих свойств. Как многое есть у меня в заначке, чем по какой-то причине не мог воспользоваться всё это время, и не только воспользоваться, но даже вспомнить о существовании этих вещей; а если и вспоминал, то они мне казались чем-то непонятным и незначительным. Стоило разлучиться на день, как какая-то магия, которая будто бы была на меня наложена — растаяла.

Я увидел вновь многое из того, что могло бы ей понравится, чего она безуспешно ждала и что упрямо хотела вызвать во мне. Интуиция не обманывала её — во мне действительно есть вещи, которые бы она хотела видеть. Вещи эти не то чтобы неописуемы, но называние их трудоёмко и даже черевато, так что я не буду говорить о них, оставив только местоимение «вещи».

И ещё более того нашлось вещей, которые были бы безразличны для Маши, и даже нежелательны — но очень дороги мне самому, и я тоже не мог воспользоваться ими, пока Маша была на расстоянии возможности контакта.

Почему? Почему я позволяю моим любимым свойствам пропадать внутри?… Жалко, не знаю ответа.

Может быть, среда настолько сильнее.

Я хотел бы, чтобы людям, нет, чтобы единственному дорогому человеку было нужно всё, что у меня есть. Я бы согласился и на одну только возможность применять, то, что есть, довольствуясь равнодушием.

Последнее, наверное, ещё возможно.

А в остальном я слышу, как разум твердит мне, что нет такого идеального человека, а если бы и был — кто я для него или для неё? Нужен ли я таким людям? Я встречал такую женщину, которую должен встретить каждый мужчина в своей жизни, если и не для того, чтобы иметь спокойствие считать свою жизнь прожитой не зря, то хотя бы для того, что иметь меру и представление, о том, в каком направлении следует искать идеалы…

Но об этом, может быть, будет другая история.

А может быть, её не будет, ведь выбор — который пусть и не сделан — но по меньшей мере обещание не позволят мне теперь слишком опрометчивых записей. Оборотная сторона близости — её тонкость, её хрупкость, и вдобавок к нежности всегда требуется осторожность.

Но смогу ли я когда-нибудь успокоиться? Сможет ли сердце набраться тихой мудрости покоя, и мерять доброе долгими часами а не граммами? Смешное сердце, увы, способно только на пылкую и скоротечную влюблённость, важнейшим качеством которой является принцип: что имею, не ценю. Будет ли наоборот: любовь, которая ценит то, что имеет? Настоящая, заботливая, самоотверженная? Ведь только она имеет ценность и геройство, влюблённость же — только самоуслаждение каких-то особых рецепторов.

Завтра, когда последняя из трёх исчезнет навсегда, может быть, мне уже станет всё уныло и пресно, да так, что не захочет сердце радости лихой… Кем буду я тогда? Неужели только тем, кем все эти полгода? Или же другие, выскоие добродетели откроются вместо старых и изживших себя?

И первой их трёх я обещал то, что не мог выполнить, и не выполнил обещаного, и не разу ни видел её, и она уехала теперь в Москву. И вторая очаровала близостью духа, но и её я обманул, а может быть и нет, я никогда не говорил ей о чувствах, может быть, был чуток мудрее. А третьей — говорил, но вот и она исчезает, непохожая ни на кого, и другой такой нет, и она, как и все три, только символ, и не более того, но я снова почувствовал себя живым, и снова почувствовал себя предателем, хотя это был, может быть, просто выбор в сторону очевидного, и, трезво судя, самого правильного.

Она теперь тоже уезжает в Москву.

Рассудок принимает доказательства и тело подчиняется, и я бы хотел сказать ещё много, но чувствую, что не имею права на такую роскошь, как разузданность своих чувствований и привязанностей — хотя бы потому, что был и по ту сторону, а теперь я по эту.

Как хранить верность? В плане событий — довольно легко, а вот чтобы внутри… Я не хочу, чтобы это звучало, как оправдание, но это именно оно и есть.

И если я всю жизнь пытался делать так, чтобы помочь человеку, сделать ему легко, приятно и не обидеть — пусть даже это и выглядит как потакательство или неспособность отказать — но линию надо гнуть до конца, как в малом — так и в большом, а иначе — лицемерие.

Я попытался написать какие-то рифмы о влюблённости в предыдущей записи… Чтобы объяснить, или же…

Странно даже иногда мне, что я всегда счастлив.

Ценой чего? Ценой кого, позвольте спросить? Уж очень счастье моё попахивает паразитизмом: какое же это счастье, если я сам счастлив, а людей вокруг счастливыми сделать не могу?

А ведь только сегодня я задал себе этот интересный вопрос.

Если счастье моё заставляет кого-то чувствовать себя беспричинно несчастным… То это не счастье уже, и не любовь, и уж лучше этого тогда быть несчастливым самому… Так ли, или мне только кажется, что когда я сам чувствую себя несчастным и подавленным, то… Дальше даже думать-то страшно, что из этого может следовать. А следовать может только то, что я и сам интуитивно, но только по мелочам, вопреки даже собственному желанию, ругаясь и проклиная всех и особенно облагодетельствованного — но делал, и, что удивительно, продолжаю делать.

Третий день напеваю эту песню, и она постепенно обрастает какими-то моими словами, музыка, что ли, такая лёгкая и простая, что может быть и не стоит даже приводить оригинальный текст, ведь каждый из вас может сам включить её и начинать сочинять что-то своё; но всё-таки текст её, пусть и бессмысленный в отрыве от мелодии, я здесь приведу:


     небеса на коне, на осеннем параде
     месят тесто из тех, кто представлен к награде
     а по ящику врут о войне…

     я живу на весах в это качество года
     моя песня, конечно, дождливого рода
     моя песня не спета
     и не одета

     моя песня — ответ письмам Анны и Лизы
     брызги ветра висят на промокших карнизах
     собрала их губами Весна
     и исчезла она

     я с бедой на плечах доползу до дороги
     умереть — ничего, если выпить немного
     но мешает уйти от тебя
     наше «Я»

     где опасность и бред — там живые могилы
     нас за верность и хлеб поднимают на вилы
     этой осенью платим за свет

     пляшем на виражах, повороты веками
     и никому нет конца, даже тем, кто не с нами
     наша песня с тобой в облаках

     и пока ничего, ничего не случилось
     я вчера ещё помнил, что жизнь мне приснилась
     этой осенью стала она

          и если вокруг одно лихо
          и если кругом слишком тонко
          люби всех нас, Господи, тихо
          люби нас всех, Господи, громко

          иногда наша жизнь зарастает цветами
          это значит, мой друг, Он прошел между нами
          но увидеть Его нелегко…


 

Current music: ДДТ - Осенняя