15:47 14-10-2006 Лагерный зверь
Конюшня... другого названия не дать этим всегда полутемным длинным помещениям, где плотно, с проходами в локоть шириной, стоят двухъярусные расшатанные нары с соломенными тюфяками, полными вшей. Так наши здешние жилища называются и по официальным документам. "Барак типа "конюшня" на 1000 мест",- пишут в циркулярах. Об этом мне рассказал старый еврей, юрист, интернированный в рамках борьбы с инородческим заговором. Позавчера его сожгли, почти заживо. Он еще не успел умереть. Но уже и не жил. Он слишком устал от такой жизни.
В уши ворвалась тоскливая, плачущая сирена - подъем. Я поднялся, разлепил глаза. Весь барак кругом копошился, люди спешно соскакивали с нар, больные медленно сползали вниз, вконец обессиленные оставались там, где лежали. Когда вечером мы вернемся сюда - лежавших уже не будет, и их место займут другие.
Я встаю. Грязная, истрепанная роба липнет к телу. Серые от пыли и пота волосы стоят колом на голове. Мимо распахнутых дверей барака промелькнул грузовик с красным крестом. Повез в санчасть еще одну партию смертников.
Мы надеваем деревянные башмаки. По всему грязному, залитому посеревшим светом бараку там и сям раздаются вскрикивания - это люди, всовывая ноги в деревянные колодки, кричат от укусов спавших внутри крыс. Одно время в нашем бараке был один заключенный, по слухам - румынский офицер, разведчик. Он совсем не боялся укусов, и попросту давил крыс голыми ногами в своих башмаках. Неделю назад его увели с собой охранники, как сказал один из них: "За черные глаза".
Идет поверка. Нас выстроили на плацу. Спереди - трибуна с репродуктором. С нее вещает в дни праздников начальник лагеря. Слева - здание канцелярии с вечно светящимися окнами. А справа и за спиной - все окружает гибельной сетью лагерная ограда. Два ряда блестящей оцинкованной колючей проволоки под напряжением в несколько тысяч вольт. Мы называем ее "стеной смерти". И это действительно так. Прикосновение к ней - убивает. Приближение - смертельно опасно. По углам - сторожевые башни с мощными прожекторами, не выключающимися никогда. Под их лучами колючая проволока кажется раскаленной добела даже в солнечный день. Сам вид этой гибельной стены являет собой чарующую триумфальную песнь смерти. Иногда какой-нибудь заключенный, еще не совсем лишенный физических сил, но исчерпавший душевные, бросается с безумным воплем на проволоку - и скоро его безжизненный труп уже волокут крючьями по плацу. Я так не поступлю. Во всяком случае, пока. У меня еще достаточно сил для этого.
Разводящий - одноглазый эсэсовец с багровым шрамом во все лицо - орет во всю глотку в свой мегафон. Для него это стало уже привычным, да и для нас - тоже. Все постепенно становится камен-но однообразным - настрой, интонации, слова. Мы уже не раз все это слышали. Да, нас нужно было давно убить, мы - лишние в новом мире, дефектная расовая прослойка в арийском раю. Мы должны быть уничтожены, но перед этим еще погорбатиться на благо победы тысячелетнего рейха. Нам все это давно известно. Но эсэсовцу надо куда-то девать свою злобу за изуродованное лицо, за низкое жалование и постоянную муштру. Он выливает ее на нас каждый день. Со временем это начинает угнетать. И теперь каждый из нас ждет с нетерпением того момента, когда поток желчи наконец закончится, и начнется настоящий развод. Остается только одно желание - выстоять. Сходить с места, падать, наклонять голову нельзя. За это можно получить - в зависимости от настроения двух часовых по углам плаца - либо град тяжелых ударов сапогами и прикладами, либо пулю в затылок. И мы стоим неподвижно, изредка вздрагивая. Сейчас начинается дождь, и утоптанная глинистая почва под ногами превращается в пахнущую мертвечиной серую грязь. Разводящий еще не закончил свою пламенную тираду. Мы стоим, вытянувшись под дождем, и слушаем, слушаем, слушаем...
***
У ворот построена колонна по двое. Дождь льет как из ведра. Плачет по нашим душам. По бокам колонны ждут команды шестеро эсэсовцев с собаками. Холеные, лоснящиеся псы яростно лязгают зубами, готовы порвать свои поводки и наброситься на нас. Вот один все-таки достал кого-то. Раздается крик. Молодой парнишка зажимает и пытается перевязать обрывками одежды огромную рану на ноге. Его счастье, что может еще идти. Свалившегося в начале марша расстреливают на месте. А пес облизывается, довольно виляет хвостом. Ему явно хочется еще человеческой крови. Видно, правду говорят в лагере, что дрессировщики притравливают этих тварей на еврейских девочек.
Женский оркестр, выстроенный под козырьком проходной, начинает играть. Играет какой-то довольно бодрый и бравурный марш. Под него мы и выходим из ворот. Охранники оглушительно орут, и голоса у них не по-мужски пронзительные. Колонна идет в ногу, сперва головы у всех высоко подняты, но скоро они опустятся. Земля под нашими башмаками превращена дождем в настоящее болото, а потерять эти деревянные колодки не хочется никому. Не слишком страшно получить удар прикладом в лицо от идущего рядом эсэсовца - страшнее попасть на зубы его проклятому псу. И мы маршируем, стараемся, исправно выдираем из глинистой грязи ноги. Постепенно шум дождя и увеличивающееся расстояние заглушают звук оркестра. Дорога поворачивает, и пропадают из виду ворота основного лагеря. Идти еще долго. Но уже через несколько минут выглянет из-за небольшого холмика кирпичная труба с висящим над ней черным облаком - труба крематория, того, что в женском лагере. Там нам и предстоит работать. Слева от дороги уже видны будка проходной и затянутые колючей проволокой и листовым железом ворота. За ними - настоящий ад. Когда они открываются, новички частенько падают в обморок. Я не упал в первый раз, не упаду и сейчас.
Работаем. Забрасываем уголь в топки. Печи раскалены до предела, когда раздвигаются загрузочные створки, из устьев огромными языками вырывается пламя. Грузовиками привозят трупы. Мужчины, женщины, дети, часто истощенные настолько, что их невозможно даже распознать. Заключенные сгружают тела на поддоны и отправляют в печи. Тот паренек, укушенный псом - попал как раз на эту работу. Не повезло. Когда он неудачно дергает торчащую мертвую ногу, на него из кузова обрушивается целая гора тел. Поднимаясь с земли, он внезапно заходится в рыданиях. Это плохо. Будет медленно работать, или снова упадет - составит компанию одному из своих безмолвных "клиентов". Плач паренька взволновал работающих рядом, его толкают под бока, пытаются закрыть спинами от взглядов охранников. Мне уже все равно. Я как машина, механически бросаю в топку очередную порцию угля.
Но что это? К нашей команде приближается высокий, бледный человек в военной, не эсэсовской форме. Он за волосы тащит за собой девочку лет шести. Та уже не кричит, только плачет, придерживая правой рукой левую. Когда странная парочка приближается, я могу рассмотреть, что левая рука девочки вся утыкана длинными швейными иглами.
Офицер орет во весь голос, ему хочется, чтобы заключенные все это видели и слышали. Из его криков постепенно вырисовывается картина произошедших событий, вылившихся в такое наказание для девочки. Она - еврейка, дочь портнихи, не слишком хорошо вышила матерчатый абажур. За это хозяин решил бросить ее в печь крематория. Живой.
Я хочу помочь девочке. Или хотя бы продлить ее жизнь на пару минут. Мне не слишком жалко ее саму, просто хочется сделать что-то отличное от бросания в топку угля. Может быть, еще и досадить этому лощеному цинику. Даже забавно. Никогда в жизни не помогал евреям.
Не выпуская из рук лопату, падаю лицом в кучу угля. Ничего не вижу. Но слышу хорошо. Голос офицера приближается - видно, заметил неладное. Хорошо, аккуратист, ты ведь всегда ненавидел беспорядок во всем? Зашуршал чехол. Хозяин достал плетку для нерадивой скотины. Удар! Но я пока полежу тихо. Моя спина привыкла к сырой коже, а свинцовых шариков у него на плетке нет, ведь он - не из лагерных начальников.
- Вставай, свинья!!!
Удар!
- Вставай же!!
Удар!!
- Ну, вперед, вставай!!!
...Да, ты прав, бледная нежить в форме. Ленивая скотина скоро встанет...
- Вставай, скотина!!! Ты не слышишь меня, гад?!!
Удар!!!
- Я СЛЫШУ ТЕБЯ!!!
Вскочив на ноги, я одним ударом лопаты снес офицеру голову. Из обрубка шеи вверх брызнули струи крови, горячим дождем обрушились мне на голову. Девочка вырвала волосы из слабеющей руки и сразу же убежала куда-то. Я это сделал. И мне теперь нечего терять, отступать тоже некуда. Вряд ли я после такой выходки долго проживу. Но дорого продам свою жизнь! Подняв окровавленную лопату, словно знамя, я оглушительно крикнул: "ВПЕРЕД!!!", - и побежал к воротам рабочей зоны. Боковым зрением удалось увидеть, как еще несколько заключенных из нашей команды бросили работу и побежали вслед за мной, размахивая лопатами. Остальные так и продолжали тупо бросать в топки своих печей уголь.
Мы неслись к воротам, испуская дикие крики. Охранников машин-труповозок зарубили лопатами за несколько секунд. На сторожевых башнях заметили неладное, пулеметные очереди взрыли землю. У меня перед глазами события разворачивались как в замедленной киносъемке. Вот человек, бегущий рядом - падает, сраженный сразу несколькими пулями. Вот какой-то нерасторопный заключенный не успел освободить мне дорогу и упал, споткнувшись о комок глины. Я вспорол ему лопатой живот. Вот еще один заключенный пытается содрать с убитого охранника автомат. Пулемет провел ровную линию прямо через его голову. На том свете никто не объяснит ему, что мародерство - грех. До ворот остался десяток метров. И тут я почувствовал боль в спине. Мелькнула мысль: "Почему только одна пуля?". Лопата вырвалась из рук. Я упал на землю, лицом прямо в серую грязь. Стало темно. Мне это не нравится. Все кончается как-то уж слишком быстро.
Мозг захлестнули воспоминания. Картины того, как я попал в этот проклятый лагерь. Вот он, тот ничем не примечательный хмурый денек. Я вижу рядом свою жену Берту, маленького сына. Под окнами останавливается, скрипя тормозами, черный "Хорьх". В наш дом заходят двое офицеров гестапо, предъявляют ордера и санкции. Начинается обыск. В доме перерыли все, вспороли всю одежду, имеющую подкладку. Приехавшая вместе с чиновниками хмурая пожилая женщина в дымчатых очках провела Берте гинекологический осмотр, прямо на месте. Один из гестаповцев, помоложе, сально шутил: "Самые приятные документы прячутся в самых приятных местах". Я к этому моменту был уже в наручниках. Офицер сухо излагал суть обвинения, указанного в ордере: посягательство на расовую чистоту нации путем заключения брака со скрытой еврейкой и рождения от нее сына или сыновей, имеющих, кроме арийской крови - еврейскую. Наказание - интернирование без суда.
Когда меня выводили из дома, то предупредили, чтобы не оглядывался. Но я оглянулся, как раз в ответ на эту фразу. И увидел... Увидел, как мою Берту солдат заталкивает в кузов ждавшего за углом тюремного автобуса, попутно умело запуская руку ей под юбку. Бедняжка, она не смеет даже крикнуть или ударить негодяя так, как он того заслуживает. А моего дорогого малыша Вилли другой солдат, зажав рот, колотит по голове прикладом!
Тогда я закричал, кажется, очень громко, и попытался вырваться, да уже и вырвался из рук гестаповца, потащил его напарника за собой наручниками. Но дальше... ничего не было, кроме тяжкого удара в затылок. Очнулся уже в сырой камере пересыльной тюрьмы...
А сейчас я здесь, в лагере, заварил всю эту никому не нужную, бесполезную бунтовскую кашу, лежу лицом в луже с пулей в спине. Ко мне бегут двое охранников и... подо мной лежит еще не остывшая от крови лопата! Я очнулся, и я хочу жить! Мне надо дойти хотя бы до ворот рабочей зоны.
Я вскочил на ноги с жутким воплем, и бросился вперед. Лопата отсекла сперва ногу одному эсэсовцу, потом - голову другому. Они даже не успели опомниться. Безногий - бросил на землю автомат и заорал от боли что есть силы. Я не стал добивать его. Вот, еще немного, еще пара метров до ворот - и я на свободе, отомстивший за все и всех, кто жил и умер рядом со мной! Хоть минуту, хоть секунду побыть там, пусть не всерьез, пусть это будет иллюзия - но почувствовать себя на воле!
Я бегу к воротам. Зверь, рвущийся из загона. Для него всегда должен быть наготове кнут. И мой кнут настигает меня. Боль в ноге, спине, плече, потом в другой ноге. Все кончено. Я снова упал на землю. Ворота заколебались и расплылись в двух метрах от моих глаз. И вот - подбегает солдат, последняя, гибельная боль обжигает голову, пролетает в мозгах единственная сгорающая мысль:
"ЭТО - КОНЕЦ!"
В наушниках: Rammstein - Ich Will
Состояние: больное
В уши ворвалась тоскливая, плачущая сирена - подъем. Я поднялся, разлепил глаза. Весь барак кругом копошился, люди спешно соскакивали с нар, больные медленно сползали вниз, вконец обессиленные оставались там, где лежали. Когда вечером мы вернемся сюда - лежавших уже не будет, и их место займут другие.
Я встаю. Грязная, истрепанная роба липнет к телу. Серые от пыли и пота волосы стоят колом на голове. Мимо распахнутых дверей барака промелькнул грузовик с красным крестом. Повез в санчасть еще одну партию смертников.
Мы надеваем деревянные башмаки. По всему грязному, залитому посеревшим светом бараку там и сям раздаются вскрикивания - это люди, всовывая ноги в деревянные колодки, кричат от укусов спавших внутри крыс. Одно время в нашем бараке был один заключенный, по слухам - румынский офицер, разведчик. Он совсем не боялся укусов, и попросту давил крыс голыми ногами в своих башмаках. Неделю назад его увели с собой охранники, как сказал один из них: "За черные глаза".
Идет поверка. Нас выстроили на плацу. Спереди - трибуна с репродуктором. С нее вещает в дни праздников начальник лагеря. Слева - здание канцелярии с вечно светящимися окнами. А справа и за спиной - все окружает гибельной сетью лагерная ограда. Два ряда блестящей оцинкованной колючей проволоки под напряжением в несколько тысяч вольт. Мы называем ее "стеной смерти". И это действительно так. Прикосновение к ней - убивает. Приближение - смертельно опасно. По углам - сторожевые башни с мощными прожекторами, не выключающимися никогда. Под их лучами колючая проволока кажется раскаленной добела даже в солнечный день. Сам вид этой гибельной стены являет собой чарующую триумфальную песнь смерти. Иногда какой-нибудь заключенный, еще не совсем лишенный физических сил, но исчерпавший душевные, бросается с безумным воплем на проволоку - и скоро его безжизненный труп уже волокут крючьями по плацу. Я так не поступлю. Во всяком случае, пока. У меня еще достаточно сил для этого.
Разводящий - одноглазый эсэсовец с багровым шрамом во все лицо - орет во всю глотку в свой мегафон. Для него это стало уже привычным, да и для нас - тоже. Все постепенно становится камен-но однообразным - настрой, интонации, слова. Мы уже не раз все это слышали. Да, нас нужно было давно убить, мы - лишние в новом мире, дефектная расовая прослойка в арийском раю. Мы должны быть уничтожены, но перед этим еще погорбатиться на благо победы тысячелетнего рейха. Нам все это давно известно. Но эсэсовцу надо куда-то девать свою злобу за изуродованное лицо, за низкое жалование и постоянную муштру. Он выливает ее на нас каждый день. Со временем это начинает угнетать. И теперь каждый из нас ждет с нетерпением того момента, когда поток желчи наконец закончится, и начнется настоящий развод. Остается только одно желание - выстоять. Сходить с места, падать, наклонять голову нельзя. За это можно получить - в зависимости от настроения двух часовых по углам плаца - либо град тяжелых ударов сапогами и прикладами, либо пулю в затылок. И мы стоим неподвижно, изредка вздрагивая. Сейчас начинается дождь, и утоптанная глинистая почва под ногами превращается в пахнущую мертвечиной серую грязь. Разводящий еще не закончил свою пламенную тираду. Мы стоим, вытянувшись под дождем, и слушаем, слушаем, слушаем...
***
У ворот построена колонна по двое. Дождь льет как из ведра. Плачет по нашим душам. По бокам колонны ждут команды шестеро эсэсовцев с собаками. Холеные, лоснящиеся псы яростно лязгают зубами, готовы порвать свои поводки и наброситься на нас. Вот один все-таки достал кого-то. Раздается крик. Молодой парнишка зажимает и пытается перевязать обрывками одежды огромную рану на ноге. Его счастье, что может еще идти. Свалившегося в начале марша расстреливают на месте. А пес облизывается, довольно виляет хвостом. Ему явно хочется еще человеческой крови. Видно, правду говорят в лагере, что дрессировщики притравливают этих тварей на еврейских девочек.
Женский оркестр, выстроенный под козырьком проходной, начинает играть. Играет какой-то довольно бодрый и бравурный марш. Под него мы и выходим из ворот. Охранники оглушительно орут, и голоса у них не по-мужски пронзительные. Колонна идет в ногу, сперва головы у всех высоко подняты, но скоро они опустятся. Земля под нашими башмаками превращена дождем в настоящее болото, а потерять эти деревянные колодки не хочется никому. Не слишком страшно получить удар прикладом в лицо от идущего рядом эсэсовца - страшнее попасть на зубы его проклятому псу. И мы маршируем, стараемся, исправно выдираем из глинистой грязи ноги. Постепенно шум дождя и увеличивающееся расстояние заглушают звук оркестра. Дорога поворачивает, и пропадают из виду ворота основного лагеря. Идти еще долго. Но уже через несколько минут выглянет из-за небольшого холмика кирпичная труба с висящим над ней черным облаком - труба крематория, того, что в женском лагере. Там нам и предстоит работать. Слева от дороги уже видны будка проходной и затянутые колючей проволокой и листовым железом ворота. За ними - настоящий ад. Когда они открываются, новички частенько падают в обморок. Я не упал в первый раз, не упаду и сейчас.
Работаем. Забрасываем уголь в топки. Печи раскалены до предела, когда раздвигаются загрузочные створки, из устьев огромными языками вырывается пламя. Грузовиками привозят трупы. Мужчины, женщины, дети, часто истощенные настолько, что их невозможно даже распознать. Заключенные сгружают тела на поддоны и отправляют в печи. Тот паренек, укушенный псом - попал как раз на эту работу. Не повезло. Когда он неудачно дергает торчащую мертвую ногу, на него из кузова обрушивается целая гора тел. Поднимаясь с земли, он внезапно заходится в рыданиях. Это плохо. Будет медленно работать, или снова упадет - составит компанию одному из своих безмолвных "клиентов". Плач паренька взволновал работающих рядом, его толкают под бока, пытаются закрыть спинами от взглядов охранников. Мне уже все равно. Я как машина, механически бросаю в топку очередную порцию угля.
Но что это? К нашей команде приближается высокий, бледный человек в военной, не эсэсовской форме. Он за волосы тащит за собой девочку лет шести. Та уже не кричит, только плачет, придерживая правой рукой левую. Когда странная парочка приближается, я могу рассмотреть, что левая рука девочки вся утыкана длинными швейными иглами.
Офицер орет во весь голос, ему хочется, чтобы заключенные все это видели и слышали. Из его криков постепенно вырисовывается картина произошедших событий, вылившихся в такое наказание для девочки. Она - еврейка, дочь портнихи, не слишком хорошо вышила матерчатый абажур. За это хозяин решил бросить ее в печь крематория. Живой.
Я хочу помочь девочке. Или хотя бы продлить ее жизнь на пару минут. Мне не слишком жалко ее саму, просто хочется сделать что-то отличное от бросания в топку угля. Может быть, еще и досадить этому лощеному цинику. Даже забавно. Никогда в жизни не помогал евреям.
Не выпуская из рук лопату, падаю лицом в кучу угля. Ничего не вижу. Но слышу хорошо. Голос офицера приближается - видно, заметил неладное. Хорошо, аккуратист, ты ведь всегда ненавидел беспорядок во всем? Зашуршал чехол. Хозяин достал плетку для нерадивой скотины. Удар! Но я пока полежу тихо. Моя спина привыкла к сырой коже, а свинцовых шариков у него на плетке нет, ведь он - не из лагерных начальников.
- Вставай, свинья!!!
Удар!
- Вставай же!!
Удар!!
- Ну, вперед, вставай!!!
...Да, ты прав, бледная нежить в форме. Ленивая скотина скоро встанет...
- Вставай, скотина!!! Ты не слышишь меня, гад?!!
Удар!!!
- Я СЛЫШУ ТЕБЯ!!!
Вскочив на ноги, я одним ударом лопаты снес офицеру голову. Из обрубка шеи вверх брызнули струи крови, горячим дождем обрушились мне на голову. Девочка вырвала волосы из слабеющей руки и сразу же убежала куда-то. Я это сделал. И мне теперь нечего терять, отступать тоже некуда. Вряд ли я после такой выходки долго проживу. Но дорого продам свою жизнь! Подняв окровавленную лопату, словно знамя, я оглушительно крикнул: "ВПЕРЕД!!!", - и побежал к воротам рабочей зоны. Боковым зрением удалось увидеть, как еще несколько заключенных из нашей команды бросили работу и побежали вслед за мной, размахивая лопатами. Остальные так и продолжали тупо бросать в топки своих печей уголь.
Мы неслись к воротам, испуская дикие крики. Охранников машин-труповозок зарубили лопатами за несколько секунд. На сторожевых башнях заметили неладное, пулеметные очереди взрыли землю. У меня перед глазами события разворачивались как в замедленной киносъемке. Вот человек, бегущий рядом - падает, сраженный сразу несколькими пулями. Вот какой-то нерасторопный заключенный не успел освободить мне дорогу и упал, споткнувшись о комок глины. Я вспорол ему лопатой живот. Вот еще один заключенный пытается содрать с убитого охранника автомат. Пулемет провел ровную линию прямо через его голову. На том свете никто не объяснит ему, что мародерство - грех. До ворот остался десяток метров. И тут я почувствовал боль в спине. Мелькнула мысль: "Почему только одна пуля?". Лопата вырвалась из рук. Я упал на землю, лицом прямо в серую грязь. Стало темно. Мне это не нравится. Все кончается как-то уж слишком быстро.
Мозг захлестнули воспоминания. Картины того, как я попал в этот проклятый лагерь. Вот он, тот ничем не примечательный хмурый денек. Я вижу рядом свою жену Берту, маленького сына. Под окнами останавливается, скрипя тормозами, черный "Хорьх". В наш дом заходят двое офицеров гестапо, предъявляют ордера и санкции. Начинается обыск. В доме перерыли все, вспороли всю одежду, имеющую подкладку. Приехавшая вместе с чиновниками хмурая пожилая женщина в дымчатых очках провела Берте гинекологический осмотр, прямо на месте. Один из гестаповцев, помоложе, сально шутил: "Самые приятные документы прячутся в самых приятных местах". Я к этому моменту был уже в наручниках. Офицер сухо излагал суть обвинения, указанного в ордере: посягательство на расовую чистоту нации путем заключения брака со скрытой еврейкой и рождения от нее сына или сыновей, имеющих, кроме арийской крови - еврейскую. Наказание - интернирование без суда.
Когда меня выводили из дома, то предупредили, чтобы не оглядывался. Но я оглянулся, как раз в ответ на эту фразу. И увидел... Увидел, как мою Берту солдат заталкивает в кузов ждавшего за углом тюремного автобуса, попутно умело запуская руку ей под юбку. Бедняжка, она не смеет даже крикнуть или ударить негодяя так, как он того заслуживает. А моего дорогого малыша Вилли другой солдат, зажав рот, колотит по голове прикладом!
Тогда я закричал, кажется, очень громко, и попытался вырваться, да уже и вырвался из рук гестаповца, потащил его напарника за собой наручниками. Но дальше... ничего не было, кроме тяжкого удара в затылок. Очнулся уже в сырой камере пересыльной тюрьмы...
А сейчас я здесь, в лагере, заварил всю эту никому не нужную, бесполезную бунтовскую кашу, лежу лицом в луже с пулей в спине. Ко мне бегут двое охранников и... подо мной лежит еще не остывшая от крови лопата! Я очнулся, и я хочу жить! Мне надо дойти хотя бы до ворот рабочей зоны.
Я вскочил на ноги с жутким воплем, и бросился вперед. Лопата отсекла сперва ногу одному эсэсовцу, потом - голову другому. Они даже не успели опомниться. Безногий - бросил на землю автомат и заорал от боли что есть силы. Я не стал добивать его. Вот, еще немного, еще пара метров до ворот - и я на свободе, отомстивший за все и всех, кто жил и умер рядом со мной! Хоть минуту, хоть секунду побыть там, пусть не всерьез, пусть это будет иллюзия - но почувствовать себя на воле!
Я бегу к воротам. Зверь, рвущийся из загона. Для него всегда должен быть наготове кнут. И мой кнут настигает меня. Боль в ноге, спине, плече, потом в другой ноге. Все кончено. Я снова упал на землю. Ворота заколебались и расплылись в двух метрах от моих глаз. И вот - подбегает солдат, последняя, гибельная боль обжигает голову, пролетает в мозгах единственная сгорающая мысль:
"ЭТО - КОНЕЦ!"
В наушниках: Rammstein - Ich Will
Состояние: больное
Комментарии:
05:54 15-10-2006
Жестко, жестко.
Несколько есть фактических ошибок (плац должен быть бетонный; румынский офицер-разведчик - откуда? в Румынии было пронацистское правительство; эпизод с девочкой-еврейкой сильный, но нереальный - концлареря были закрытой зоной, никакой штатский там оказаться не мог и т.д.; лопатой отбить башку, наверное, можно, хотя для этого нужно быть сытым и сильным, но кость ноги перерубить - сомнительно, лопата застряла бы в кости, если в подробности вдаваться, и проч.), но, кажется, писалось это скорее как притча на тоталитарную тему, нежели как реальное воссоздание обстановки в нацистской Германии? тогда все эти придирки, в принципе, неважны.
Несколько есть фактических ошибок (плац должен быть бетонный; румынский офицер-разведчик - откуда? в Румынии было пронацистское правительство; эпизод с девочкой-еврейкой сильный, но нереальный - концлареря были закрытой зоной, никакой штатский там оказаться не мог и т.д.; лопатой отбить башку, наверное, можно, хотя для этого нужно быть сытым и сильным, но кость ноги перерубить - сомнительно, лопата застряла бы в кости, если в подробности вдаваться, и проч.), но, кажется, писалось это скорее как притча на тоталитарную тему, нежели как реальное воссоздание обстановки в нацистской Германии? тогда все эти придирки, в принципе, неважны.
12:36 15-10-2006
Белый скорее на тему бунта. Хотелось показать, как через экстремальную ситуацию и извращенные мысли человек постепенно приходит к состоянию аффекта. И превращается в зверя.
14:37 15-10-2006
молодец!
однако нереалистично, что сс-овцы так слабо реагируют, что он спевает зарубить какое-то удивительое кол-во людей.
однако нереалистично, что сс-овцы так слабо реагируют, что он спевает зарубить какое-то удивительое кол-во людей.
14:45 15-10-2006
Инакомыслившая зарубить успел всего ничего, троих. Причем очень быстро, да и среди убитых один заключенный, а на это эсэсовцам всегда было наплевать.
Когда начался бунт зондеркоманды в Аушвице, один заключенный вроде бы 6 охранников успел убить с несколькими крупнокалиберными пулями в груди.
Когда начался бунт зондеркоманды в Аушвице, один заключенный вроде бы 6 охранников успел убить с несколькими крупнокалиберными пулями в груди.
17:24 15-10-2006
Понравилось. Только вот сумнения относительно лопаты.. Зело силен герой, раз так орудует ею... А ведь заключенных кормили плохо...
18:21 15-10-2006
Artemis герой относительно недавно интернированный, в состоянии аффекта плюс лопата, отточенная углем 
Я вроде сам лопатой махал, знаю как ей можно рубануть, когда заточена и держать за самый конец, тогда лезвие на большой скорости летает...
Я вроде сам лопатой махал, знаю как ей можно рубануть, когда заточена и держать за самый конец, тогда лезвие на большой скорости летает...