У меня есть записная книжка. Точнее, три последние страницы моего скетчбука отведены под записки с натуры. Еще один лист отведен под "идеи на будущее", и один - под "идеи для подарков". Это могло бы быть очень полезно, если бы скетчбуки не забрасывались в шкаф, как только заканчиваются и доставались оттуда потом уже редко и совершенно случайно. Сейчас у меня как раз закончился скетчбук, и перед тем, как его погрузить в небытие шкафа, я перелистнула записные страницы и с удивлением обнаружила, что на 90% там истории рассказанные мне Янивом. Если я когда-нибудь напишу книжку не о себе, хехе, то это будет именно о нем.

Янив вырос в религиозной семье. Папа Янива был директором ешивы. В Израиле принято считать, что религиозное образование очень хорошее (хотя в этом недавно меня пыталась переубедить Шаравара). По крайней мере, мое представление о ешиве почему-то сложилось такое: дисциплина очень строгая, кроме общеобразовательных предметов глубоко изучается философия, теология и Танах. Дети в ешиве напоминают застенчивых мальчиков религиозного хора, иногда показываемых в европейском кино. Янив очень смеялся, когда я ему об этом сказала.

Маленький Янив учился в средней религиозной школе Гиват-Шмуель с шестого класса по девятый. Представьте себе скопище в 800 неполовозрелых мальчишек из не очень благополучных семей, собранных в одном месте с восьми утра до семи вечера. Это дурдом и зоопарк. Это казарма, дедовщина, это жестокие драки, сломанные парты, заплеванные полы. Девятые классы повелевали всеми, восьмые третировали седьмые, а уж над шестыми издевался всяк, как мог. Однажды, будучи шестиклассником, Янив видел битву вожаков. На большой перемене, чтобы не участвовать в баталиях он забрался на задний двор с плейером. Отсюда не было видно драк, а в наушниках не было слышно криков. Он сидел на траве, под кирпичной стеной, смотрел на унылый вид, состоящий из забора, куска улицы и кипарисов, как вдруг из за угла школы вышел вожак девятого А и стал с левой стороны двора. За ним полукругом выстроились его друзья. Затем, как в кино, из-за правого угла вышел со своими приспешниками вожак девятого Б и встал напротив. В полном молчании они подошли друг к другу и началсь драка.
- Это было, как клип, под музыку, - рассказывал Янив, - я сидел, как зачарованный, и не мог сдвинуться с места. Знаешь, когда вожаки дерутся, - они дерутся. Всерьез, если не сказать - насмерть.
- А тебе тоже потом попало, да? - поинтересовалась я.
- Нет. В какой-то момент, когда все превратилось в общую свалку, я оттуда просто удрал.
- Жаль, это было бы хорошей концовкой для рассказа!
- Ну извини, - он улыбнулся.

Когда Янив был в седьмом классе, его на неделю выгнали из школы. В то время самой популярной игрой в ешиве было "Поставь стул". Игра заключалась в том, что надо было скинуть стул (железный, между прочим, с пластиковым сидением) с третьего этажа таким образом, чтобы он, подпрыгнув, приземлился так, как будто его там поставили. Стулья выкидывались во двор, где, кстати, гуляли на перемене остальные собратья. Привыкшие уворачиваться от стульев, а так же плевков, бомбочек и остальных вещей, кишевших в небе ешивы.
- А стулья не ломались? - удивилась я.
- Ломались! Мы их чинили на уроках труда, - фыркнул Янив, - в воспитательных целях. Так вот, сама понимаешь, меньше, чем за 10 попыток стул удавалось поставить редко...

Но были стулья, которые трогать было нельзя. Это были даже не стулья, а черные, мягкие кресла. На этих стульях сидели полубоги - равы, они свои кресла любили, берегли и лелеяли. И вот в порыве игры, а может потому, что обычные стулья кончились - история этого не сохранила, янивский напарник Габи схватил запретное черное кресло и швырнул его в окно. Класс на секунду замер, а потом все ринулись к окну. Черное кресло от такого удара раскололось, как орех на две половинки. И поскольку до урока уже оставалось недолго, Габи быстренько сбегал за ним и составил из двух половинок, одна на другой, "как будто так и было". Надо ли говорить, что рав, севший в это кресло, немедленно рухнул на пол на глазах всего класса. Начались допросы, коллективные наказания. После двух недель оставаний после уроков всем классом, кто-то в конце концов настучал на Габи и Янива.
- Мы так никогда и не узнали, кто, - сказал Янив, - а то бы мало ему не показалось.

Еще одна зарисовка: всеми ненавистный рав Метитьяу заведует школьной столовой.
- Мы вели себя, как дикие звери, - объяснил Янив, - соответственно, вторая сторона постепенно превращалась в дрессировщиков, или, точнее, в тюремную охрану. Все учителя были сволочи. Хороших не было. Были только безвредные, и то потому, что странные. Но этот... этого ненавидели все. Один из порядков, который завел рав Метитьяу был дождаться перед обедом ("Нормальная еда доставалась лишь девятиклассникам, остальным - только то, что они брать не хотели"), пока все рассядутся и пока будет прочитана молитва, при этом руки все ученики должны держать за спиной. И вот однажды, во время такого долгого унизительного ожидания кто-то не выдержал и запел: "Мати а-омо, Мати а-омо, Мати а бен-зона" ("Мати пидор, Мати пидор, Мати сукин сын") Потом какой-то ученик поддрержал одинокий голос, потом еще один, и вскоре вся столовая тихо пела. "Ма-алчать!" - вопил Метитьяу, бегая по рядам и пытаясь выяснить, кто поет. Тщетно - все, на кого он смотрел, сидели с невинным взором, плотно сжав губы. Восемсот человек - толпа немалая. Даже если сто из них не поют. В конце концов, рав Метитьяу стукнул кулаком по столу, закричал страшным голосом: "Вы об этом еще пожалеете!" - и выбежал из столовой.
- Ну, и вы пожалели? - спросила я.
- Нет, - засмеялся Янив, - на следующий день он уволился. А еще я вспомнил, как однажды шестиклассники опрокинули автомат с кока-колой. Знаешь, они ведь тяжелые, детям для этого это надо постараться. Обычно в районе шести вечера все начинали сходить с ума, вот и делали разные глупости. Однажды нас всем классом водили в туалет. До сих пор помню, белые осколки, а на месте унитаза - дырка с водой в полу. Кто-то взорвал унитаз...
- А ты бы своего ребенка в такую школу отдал?
- Нет, конечно... Хотя знаешь, может быть... Закаляет очень. После такой школы тебе уже не страшно ничего.