EX
22:54 19-04-2007 ремарк&
Быть может, только потому вновь и вновь возникают войны, что один никогда не может до конца почувствовать, как страдает другой.

- Что у тебя за лицо, Эрнст? В животе урчит, что ли? - спрашивает Вилли.
- Он скучный, - смеется Адель, - он всегда был таким. Ну, будь же немного побойчее! Девушкам это больше нравится. Сидишь как надгробный памятник.
Ушло безвозвратно, думаю я, и это тоже ушло безвозвратно. Не потому, что Адель флиртует с брюнетом и с Карлом Брегером, не потому, что она находит меня скучным, не потому, что она стала иной, - нет! Я попросту увидел, что все бесполезно. Я бродил и бродил кругом, я стучался во все двери моей юности, я вновь хотел проникнуть туда, я думал: почему бы ей, моей юности, не впустить меня... Но она, моя юность, ускользала от меня, как фата-моргана, она беззвучно разбивалась, распадалась, как тлен, стоило мне прикоснуться к ней; я никак не мог этого постичь, мне все думалось, что хоть здесь, по крайней мере, что-нибудь да осталось, и я вновь и вновь стучался во все двери, но был жалок и смешон в своих попытках, и тоска овладевала мной; теперь я знаю, что и в мире воспоминаний свирепствовала война, неслышная, безмолвная, и что бессмысленно продолжать поиски. Время зияющей пропастью легло между мной и моей юностью, мне нет пути назад, мне остается одно: вперед, куда-нибудь, куда - не знаю, цели у меня пока еще нет.
Рука судорожно сжимает рюмку; я поднимаю глаза.

Однажды, во Фландрии, после бешеной артиллерийской атаки, одному раненому пришлось долго ждать, пока подоспела помощь. Мы извели на него все свои перевязочные пакеты, перевязали его всем, чем могли, но рана по-прежнему кровоточила, он попросту истекал кровью. А за ним, на вечернем небе, неподвижно стояло громадное облако, одно-единственное облако, но это была целая горная цепь из белизны, золота и пурпурного блеска. Оно стояло над растерзанной бурой землёй, стояло неподвижно, излучая свет, а умирающий лежал неподвижно, истекая кровью; между ними было что-то родственное, и мне казалась непостижимой такая безучастная красота на небе, когда умирает человек.

Задумчиво прислушиваюсь к болтовне девушки; она щебечет, как ласточка... Я завидую ясности и несложности её существования и все расспрашиваю её и расспрашиваю. Мне хотелось бы каждого, кто здесь смеётся и веселится, расспросить о его жизни. Может быть, я узнал бы что-нибудь такое, что помогло бы мне жить.

А я спускаюсь с лестницы бесконечно изумлённый. Она счастлива; как мало ей нужно! Этого я не могу понять. А может быть, она, как и до нашей встречи, существо недоступное мне, жизнь в себе, в которую я не могу проникнуть? И разве она не осталась бы такой же, даже если бы я пламенно любил её? Ах, любовь - факел, летящий в бездну, и только в это мгновение озаряющий всю глубину её!

...мы всё искали и искали, мы блуждали и срывались, мы ставили себе множество целей и, стремясь к ним, спотыкались о самих себя, мы не нашли того, что искали; а теперь - неужели одно лишь дыхание ветра над травами или трель дрозда в час заката, проникнув в самое сердце, могут возвратить нас к самим себе? Неужели в облаке на горизонте или в зелёной листве деревьев больше силы, чем во всех наших желаниях и устремлениях?

Я хочу совершенствоваться и быть ко всему готовым. Я хочу, чтобы руки мои трудились и мысль не засыпала. Мне многого не надо. Я хочу всегда идти вперёд, даже если иной раз и явилось бы желание остановиться. Надо многое восстановить и исправить, надо, не жалея сил, раскопать то, что было засыпано в годы пушек и пулемётов. Не всем быть пионерами, нужны и более слабые руки, нужны и малые силы. Среди них я буду искать своё место. Тогда мёртвые замолчат, и прошлое не преследовать меня, а помогать мне будет. Как просто все! Но сколько времени понадобилось, чтобы прийти к этому... Ныне я знаю, что все в жизни, очевидно, только подготовка, труд в одиночку, который ведётся по великому множеству отдельных клеточек, отдельных каналов, и подобно тому, как клетки и сосуды дерева впитывают в себя стремящиеся кверху соки, передавая их выше и выше, так, может быть, в мощном слиянии единичных усилий родятся когда-нибудь и звонкий шелест осиянной солнцем листвы, и верхушки деревьев, и свобода. И я хочу начать.
Это будет такой же путь, как и другие, местами каменистый, местами выровненный путь, с выбоинами, деревьями и пашнями, - путь труда. Я буду один. Может быть, на какую-нибудь часть пути я найду спутника, но вряд ли на весь.
И, верно, ещё часто придётся мне снимать свой ранец, когда плечи устанут, и часто ещё буду я колебаться на перекрёстках и рубежах, и не раз придётся что-то покидать, и не раз - спотыкаться и падать. Но я поднимусь, я не стану лежать, я пойду вперёд и назад не поверну. Может быть, я никогда не буду счастлив, может быть, я всюду буду немного посторонним и нигде не почувствую себя дома, но никогда, я думаю, я не почувствую себя безнадёжно несчастным, ибо всегда будет нечто, что поддержит меня, - хотя бы мои же руки, или зелёное дерево, или дыхание земли.
Комментарии:
Jude
14:03 20-04-2007
Любимое из Ремарка. Мурашки по коже, как вспоминаю. После "Возвращения" не прочитала из него абсолютно ничего. Конечная точка.
EX
15:48 20-04-2007
Jude
а что прочитали?
Jude
16:01 20-04-2007
EX
"Три товарища" и "На западном фронте без перемен". А потом - "Возвращение". Под сильным впечатлением буквально до сих пор, хоть с момента прочтения прошло уже года четыре.
Mamihlapinatapei
20:23 20-04-2007
EX ... Ах, любовь - факел, летящий в бездну, и только в это мгновение озаряющий всю глубину её! ... в какую-то секунду он прав ... пошла заполнять пробелы в моем невежестве )
Four hundred years
22:05 20-04-2007
вот скажи мне, он мудрый человек?
EX
22:13 20-04-2007
да, саш, думаю да.
хотя бы потому что в его романах нет голословности, присущей многим писателям. видно что всё что написано он пропустил через себя. причём, много обдумал прежде чем писать (как это у многих военных писателей), ведь война закончилась в 18 году, а роман он написал в 29 ("на западном фронте...") и 31 ("возвращение") годах. это о многом говорит.