Так умирают ангелы
Landen sie als schwarzer Schatten der uns quält
(Subway To Sally)
Она шла по улице, мерно чеканя шаг своими новыми набойками, шла, высоко подняв голову, на которой красовалась черная фуражка, так, чтобы все прохожие могли ясно видеть знаки отличия офицера-связиста. Не то чтобы Джина очень сильно гордилась своей работой, просто излишнее внимание было бы слишком назойливым. И ее военная форма не оставалась незамеченной – все чинно воздерживались от оскорбительных или насмешливых замечаний в адрес пестрых крыльев, мерно колыхавшихся за спиной в такт ходьбе.
Свернув на Лиловую улицу, фрау Лайнет остановилась у шикарного по военным меркам особняка – двухэтажного коттеджа с неприлично большими, чистыми окнами и увитой цветами верандой. Джина с облегчением отметила отсутствие ляпков грязи и следов от камней – видимо, сегодня полиция сумела справиться с уличной шпаной.
Дом, принадлежавший художнику Эдуарду Лайнету, чахнувшему в мастерских правительства, все как-то медлили конфисковать, и поэтому его муза, уже бывшая, продолжала жить здесь с разрешения штаба, для вящей формальности по документам дочери хозяина, Лизы Лайнет, погибшей от пуль штурмовиков Темного Сентября. Это был не просто государственный переворот, и жизнь поменялась гораздо больше, чем можно было предположить сначала.
Джина вздохнула, толкнула калитку и удивленно ахнула – на ступеньках сидела малютка-ангел и трогательно смотрела на нее своими ярко-голубыми глазами. Утешитель – констатировали остатки ледяного сознания, пока разум девушки метался в растерянности – кто, зачем, что случилось?
- Здравствуй, бедняжка, как ты здесь оказалась? – только и смогла выдавить из себя Джина, касаясь белоснежно-мраморной руки девочки.
- Вы – Джина, да? – залепетала та. – О, я Вас так искала! Я очень боялась Вас не найти. А мне очень нужно, да. Вы почти единственная, кто осталась из… с крыльями…. – она запнулась и внезапно расплакалась. – Меня гнали прочь, будто злую собаку, щипали перья… За что? Злые, злые люди! А я не могу уйти, я не знаю, что делать… Бог… он молчит… все молчат, никого не осталось… Мне страшно, - безудержно всхлипывала она. Джина сидела рядом, крепко обняв малышку, сама с трудом сдерживая напрашивающиеся слезы. Она не знала, что ответить этой малютке, поэтому просто молча согревала ее своим дыханием, искренней теплотой сердца, в котором еще горели искорки, зажженные на небе. В ее руках была совсем крошка – почти как человеческая девочка шести лет, только голубые глаза ее могли заглядывать в самые потаенные уголки людских душ, да большие белые крылья сияли светом неземной надежды. Но в сущности – такой же ребенок: выплакавшись, просто уснула. Вот и хорошо…
Джина подняла ее на руки и перенесла в спальню. Пусть поспит. Если бы она могла уснуть навечно, и никогда не узнать страшную правду о сгоревших небесах, - с горечью подумала сидевшая на кухне унылая муза. О том, что на всей земле не осталось ни одного человека с верой в сердце, и поэтому больше нету Бога. Он стал не нужен людям, и его не стало, и не стало небес, и умерли души людей и души ангелов, да и почти все ангелы умерли тоже. Остались немногие, сбитые с толку и гонимые людской злостью и неверием в то, что когда-то считалось чудом. Нет. Пусть не знает. Пусть спит… Джина мрачно посмотрела на батарею пузырьков различных ядов, которые Эдуард, будучи натурой творческой и весьма экзальтированной, коллекционировал, и решительно потянулась к ближайшему. Рука предательски дрогнула, и крупная слеза покатилась по щеке. Она – муза, пусть уже и бывшая, она не сможет отнять жизнь у ни в чем неповинного ребенка, пусть даже спасая его от другой, в сто крат более страшной и мучительной смерти.
Пальцы погладили ребристые грани сосудов со смертельными жидкостями и сомкнулись на горлышке бутылки с коньяком. Так было всегда. Эту привычку она очень легко подцепила у людей. Если что-то не понимаешь и не знаешь, как поступить, как быть дальше – напейся вдрызг. Наливай. Что будет после – неважно. Гони такие мысли прочь. Пей.
Она залпом осушила стопку. Вторую. Взгляд затуманившихся глаз упал на папку рабочих бумаг. Дьявол! Их нужно доставить завтра утром в оперативный департамент. Джина поморщилась – действительно, трудно представить себе более неприятное место, чем гнездо штурмовиков. Ладно, это все будет завтра. Сейчас пей… Отчаянье алкоголем всосалось в кровь и тяжелой головой опрокинуло в сон. Спала она неспокойно, чувствуя ноющую пустоту в сердце, там, где раньше билась душа… Вера, надежда… любовь…
Резкий звук будильника разрезал тягучую, но такую простую и спокойную занавесь сна. Джина испуганно вскочила, опрокинув пустую бутылку – уснула она прямо за столом. Не раздеваясь. Собираться и быстро бежать на работу – вспыхнула первая сознательная мысль.
Девочка! – тут же аварийной сиреной перебила ее другая. Джина прислушалась – в доме царила безмятежная утренняя тишина. Она бросилась в спальню – на раскиданных подушках никого. Будто пойманная птица с разбегу ударилась в стеклянные двери лоджии. Нет, там заперто. В полной растерянности Джина вернулась на кухню и только тут заметила лежащей поверх черной груды ее рабочих папок маленький листочек голубой бумаги, исписанный неровным детским почерком.
На негнущихся ногах она подошла к тумбочке и взяла его в руки.
«Большое спасибо Вам за заботу. Вы и в самом деле очень добрая, и я рада, что все-таки сумела Вас отыскать. Я хотела знать правду, но по следам твоей души я прочла твою боль и отчаянье. Мне достаточно и этого. Что-то непоправимо ужасно свершилось в нашем мире. Я не хочу причинять лишнюю боль, заставляя тебя рассказывать мне об этом.
Я знаю, что не могу больше быть здесь. Извините, но я заглянула в Ваши бумаги. Меня разыскивает полиция. Оставаясь у Вас, я тем самым подвергаю опасности Вашу репутацию и жизнь, что было бы неблагодарностью с моей стороны.
Поэтому я ушла. Спасибо Вам еще раз. За все.
Мария Таубэ.»
Джина лихорадочно развязывала все папки, чтобы убедиться в страшном подозрении воочию. Так и есть…
Девушка с большими пестрыми крыльями сидела в пустом доме и тихо плакала. Осознание агонии четко пронзило ее. А с фотографии на нее глядели наивные голубые глаза маленького ангела, белые крылья за спиной смущенно топорщились, стянутые красной лентой. Под черным штампом «Подлежит ликвидации. Антисоциальный элемент».
Маленький ангел тихо плакал, забравшись с ногами на стол в самом углу комнаты. Ее худенькое тельце била мелкая дрожь – тоненькое шелковое платьице не могло защитить от царившего здесь холода. Она сжалась в комочек, прижав колени к груди, а большие белые крылья – к спине, но не могла удержать тепло, вытягиваемое промозглым и сырым воздухом.
Хлопнула входная дверь, она вздрогнула и подняла свои большие, лихорадочно блестящие голубые глаза. В сумраке комнаты она смогла различить две фигуры в военной форме и одного гражданского. Один из военных подошел поближе, и она ахнула от ужаса – за его спиной тускло поблескивали серо-стальные перья двух мощных крыльев, а на плечах зловеще чернели погоны штурмовика.
- Она? – лениво, одним уголком губ спросил он.
- Да, Мария Таубэ, - торопливо ответили сзади.
- Что, что со мной будет? - дрожащим, лишенным какой-либо надежды голосом спросила девочка.
- Отправишься на свои небеса, - зло ответил военный, оставшийся у двери.
- В ад, - поправил его ангел. – Что ж, не будем тянуть с этим.
Он вынул из кобуры вороненый револьвер и приставил его холодный, хищный ствол ко лбу Мари.
- Имею честь сообщить вам, что ваша смерть послужит на благо государства, - забормотал гражданский.
- Не стоит, - прервал его Генрих Нойман, поглаживая пальцами курок, - все равно она не является гражданкой, и даже человеком.
Через мгновение раздался приглушенный выстрел, и тело девочки безжизненно упало со стола. По темной плитке растекались струи вишневой крови, окрашивая льняные кудряшки, небесно-голубое платьишко и белоснежные крылья яркими, неровными пятнами.
- Ишь ты… и даже красная, - удивленно прошептал военный.
- Конечно, - невозмутимо ответил Нойман. – Зеленая и синяя – это у инопланетян и прочих фантастических гадов. Это тело, - он брезгливо тронул носком вычищенного сапога сжатую в маленький кулачок ладонь, - сожгите. И не советую набивать этими перьями себе подушку, сон плохой будет – совесть замучит, - нехорошо ухмыльнулся он.
Гражданский зябко повел плечами и робко спросил:
- Скажите, герр Нойман, а Вам… своих… уничтожать… можно?
Ангел спрятал револьвер на место и чеканным шагом прошел к двери.
- Я делаю все, что в моих силах на благо государства, - уставной формулировкой ответил он. – А теперь поторопимся, у нас осталось еще семь объектов на сегодняшние сутки, а я обещал майору составить партию в вист.
Джина сидела на узеньком выступе и беззаботно болтала ногами, глядя на заходящее солнце. Однако лицо ее было уставшим и угрюмым, тонкие губы нервно жевали сигарету с гашишем. Что-то тихо шипел радиоприемник, отчаянно пытаясь найти хоть какую-то музыкальную программу для своей хозяйки.
- Проводишь отгул в компании наркотика? – раздался голос сверху, и на Джину плавно спланировало длинное и узкое темно-серое перо. Горькая ухмылка поползла по губам девушки – кого же еще можно встретить в этих горах? Не пастухов же! Она медленно вынула изо рта сигарету, облизнула пересохшие губы и так же неспешно ответила:
- Как видите. Герр Нойман, если я не ошибаюсь?
- Совершенно верно, - подтвердил спокойный стальной голос, принадлежавший знаменитому штурмовику.
- И что же заставило Вас искать встречи со скромной Элизой Лайнет, к тому же ведущей столь непутевый образ жизни? – ядовито спросила она.
Вместо ответа Генрих спрыгнул со скалы, немного покружил в воздухе и приземлился на уступе рядом, мертвой хваткой нечеловечески сильных пальцев вцепившись в шершавый камень. Джина даже невольно позавидовала – ей самой подобный трюк стоил многих сил и попыток, почти полностью измотавших ее. Другое дело, что оставаться дома было невыносимо, да и не совсем безопасно.
- Захотелось поговорить с тобой, Джина, - сухо ответил он. – Как ангел с ангелом.
- И в чем же дело? На меня поступил особый заказ?
- Отнюдь, штаб весьма доволен Вашей работой и выражает надежду, что Вы приложите все силы для улучшения результатов, - отчеканил он канцелярским тоном.
Джина хрипло рассмеялась – гашиш попался не самый плохой, даром, что уже невесть сколько лежал у нее на черный день.
- Я есть простая женщина, ваш чиновничий язык не понимать.
Генрих невозмутимо посмотрел на нее.
- Это значит, что если ты будешь и дальше продолжать так работать, то через некоторое время папка с твоим досье ляжет на стол Айзенштайна с грифом «Опасные для общества преступления: саботаж». И вполне возможно, что еще через некоторое время эта папочка с его подписью и черной печатью ликвидации поступит мне.
- И что же? – иронично спросила Джина. – Какая тебе разница, кого ликвидировать?
Нойман нахмурился, поправил крохотную прядку волос, посмевшую выбиться из безукоризненной строгости прически.
- Мне не хотелось бы, - наконец ответил он.
- Почему же? – апатично поинтересовалась она.
- Я устал убивать ангелов, поскольку я единственный, кто способен на это, - четко произнес Генрих, глядя на простирающуюся за спиной девушки пустоту заката. – Я не хочу, чтобы они… мы… исчезли окончательно. А так оно и будет. Потому что уже почти никого не осталось. Почему ты отказываешься сотрудничать с правительством, Джина?
Она молча затянулась.
- Я не хочу. Это противоречит моим взглядам на мир. Моей морали, если хочешь.
- Кем ты была до… - он снова запнулся, - раньше? Верностью? Надеждой? Мечтой?
- Музой, - она сделала еще одну затяжку. – Именно поэтому я до сих пор и не вхожу в очередь на уничтожение – слишком экзальтированная и извращенная на человеческий манер. Только еще и летать умею, - она пошевелила своими пестрыми, как у тропической птицы, крыльями. – А ты?
Каменное лицо дрогнуло, прорезанное следами каких-то до сих пор странных и непривычных обладателю чувств, и он поспешно отвернулся.
- Кем и сейчас. Убийцей. Не воином света, не карающим мечом, а простым убийцей для грязной работы. Такие всегда были нужны, даже на небесах.
- И что же? Поэтому ты так стал сотрудничать с людьми, хладнокровно убивающими себе подобных? А зачем? – высоко, с надрывом воскликнула Джина.
- А зачем мы все продолжаем жить? Даже и без господина…– глухо ответил он. – Почему мы не погибли в тот день, когда огонь затопил небеса?
- Потому что мы были на земле, - горько прошептала Джина.
- Это ты была на Земле, как и остальные оставшиеся. А я был ТАМ. Я БЫЛ там. И видел. И выжил. И там сгорела моя душа, - он приложил руку к груди, туда, где у обычных людей пульсирует сердце. – Моя вера в Бога. В которого вы все продолжаете верить, вопреки всему. Даже не слыша его. Даже когда он покидает вас на пороге смерти. Мария Таубэ – так звали последнюю, кого я убил. И она продолжала верить и любить его, даже когда ее тело пронзили стальные когти смерти, которой я открыл дорогу.
- Ты убил Мари? – ошарашено пробормотала Джина. – Эту маленькую девочку, в которой почти ничего не осталась от утешителя, только добрый нрав да ангельская внешность?
- Да, - жестко ответил Генрих. – Для меня не имеют значения половозрастные и расовые различия, когда я выполняю приказ.
- Что же тогда ты тратишь свое драгоценное время на разговоры со мной, твоей будущей жертвой? – раздраженно вскричала она. На глазах заблестели слезы – проклятый наркотик, чтоб его!
- Я не хочу оставаться один, - тяжело выговорил он.
- Отчего же? Ты ведь так чудно ладишь со своими штурмовиками – ты сам такой же атеист, как и они! Ты так же получаешь наслаждение, убивая, и постепенно постигаешь и другие их развлечения. Уже охотно играешь в карты и пьешь, хоть тебе это пока и не доставляет никакого удовольствия. Но ничего – ты научишься! Ты всему научишься! Твоя натура становится все больше похожей на человеческую. Скоро, совсем скоро ты начнешь таскать шлюх, если уже не начал! – Джина истерично рассмеялась, выплевывая окурок.
- Замолчи! – Генрих с силой тряхнул ее за плечи. Она мгновенно успокоилась, посмотрела на него неестественно расширенными зрачками и вдруг нежно прижалась своим мягким и влажным ртом к его твердым губам.
- Прости, - прошептала она, - прости. Я просто не умею думать. И не умею любить. Я – Муза. Была ей. А сейчас… в отличие от тебя я не знаю, зачем продолжаю жить, если стала никому не нужной. Царствие Небесное больше никогда не вернется, и не вернется мое предназначение. Люди решили жить без нас, и они научатся этому… Считающими себя взрослыми, глупые и жестокие дети… - она тихо всхлипнула.
- Джина… - только и смог прошептать он, сжимая девушку в объятиях, чувствуя, что впервые он не может понять самого главного. И не хочет понимать. А еще – он боится. Боится потерять это мгновение.
- Я не стану осуждать тебя, Генрих… Я просто немного помогу тебе, - она снова сумасшедше засмеялась, стряхивая слезинки с ресниц. Только сейчас он с ужасом заметил, что она держит в руках его черный револьвер.
- Небеса сгорели в огне, и ангелам незачем больше жить! – прокричала она, вырываясь из его рук, взлетая в кроваво-алые небеса, приставив пистолет к виску. – Покойтесь с миром, крылатые дети, настало время взрослым людям жить без вашего присмотра. Да найдут покой души ангелов Джанаэль и Габриэля, да здравствует человек Генрих Нойман!
Раздался глухой выстрел, и пестрые крылья ее ложились, и она стрелой полетела вниз.
Генрих в оцепенении смотрел вслед, потом нырнул вниз, не щадя себя, думая о том, как бы успеть перехватить ее. И он успел. Почти у самой земли поймать ее тело. Она приоткрыла свои дикие черные глаза.
- Ты не будешь один. Габриэль уйдет со мной, и память о нем сотрется со временем, а Генрих останется с людьми и…
Он закрыл ей веки, смазывая на ладонь кровавые слезинки, и бережно положил ее тело на похолодевший камень. Она – муза, должна прорасти цветами… или деревом… В любом случае, ее лучше оставить здесь – среди свободной и дикой природы.
Темная мужская фигура спускалась по перевалу к сияющему огнями ночному городу, по пути медленно роняя узкие серые перья. Людям не положено летать, подобно ангелам.
На следующее утро на стол полковника Айзенштайна лег рапорт старшего лейтенанта Ноймана о самоуничтожении цели №215, Джины, известной под именем Элизы Лайнет, младшего лейтенанта связи. К рапорту прилагалось прошение о переводе из оперативного отдела в аналитический по причине профессиональной непригодности.
Август 2005