23:05 01-10-2007
Fanfiction, Trinity Blood, ust, angst, hetero, partly AU, Brother Petros/Milka Fortuna, NC-17, mild porno, unfinished (yet!) and with holes in text.
- Княгиня Молдавская, первая фрейлина ее Императорского Величества, Ее Светлость Милка Фортуна. - Сопровождаемая свитой Милка под звуки голоса капельдинера вошла в залу, где ее уже ждал весь цвет Ватикана. Метоселанка отметила золотые локоны кардинала Сфорца, белые папские одеяния, черные сутаны отдела специального назначения АКС... Должно быть, подумала вампиресса, служба безопасности Ватикана стоит сейчас на ушах - такой роскошный повод устроить теракт... Впрочем, Милка отмела эту мысль как неподходящую - хотя, конечно, было бы любопытно узнать профессионализм местных службистов. Безусловно, это всего лишь люди; но даже в грязи можно иногда заметить кое-что важное.
Ватиканцы выглядели вполне прилично... для терран. Их манеры также были удовлетворительны, и Милка немного расслабилась - честно говоря, она ожидала намного худшего поворота событий. . ...Госпожа посол обратила внимание, что в зале нет Франческо ди Медичи. С одной стороны, это радовало. По донесениям шпионов, кардинал Медичи был ярым ненавистником Империи в целом и всех метоселахов в принципе. Но вообще-то именно его департамент должен быть больше всех заинтересован в провале переговоров, а если сам кардинал отсутствует, то... Милка внезапно ощутила это самое пресловутое "шестое чувство" - взгляд в спину, и мысль оборвалась.
...Вообще-то терранам таких габаритов не подобает двигаться настолько бесшумно. Нет, не то, чтобы княгиня Молдавская не слышала этих шагов - но они должны были быть громче. Гораздо громче. И уж всяко терранин таких размеров не имеет права нести на физиономии столь хмурое выражение - это выглядит агрессивно и невежливо, особенно при общении с дамой. ...глава департамента Инквизиции пересекал зал в направлении делегации из Империи. Нет, Милка не нервничала. В конце концов, оружия при этом... инквизиторе... не наблюдалось, да и что он сможет сделать один? Даже не смешно. Он здесь вместо своего начальника... цепной пес Франческо. Ничего страшного, право слово. И все же терране не должны быть настолько массивны, решила княгиня, разглядывая мундир инквизитора. ...И столь грубы тоже. Пауза тянулась и тянулась, пока ее не разрешила кардинал Сфорца.
-Позвольте представить вас друг другу, госпожа Фортуна, брат Петрос...
-Мы знакомы... - Милка попыталась представить, каким образом это вообще возможно, но оказалось, здоровенный монах еще не закончил фразу, - Заочно, разумеется.
-Ах, да... Ну конечно. - Чтобы скрыть легкое замешательство, Милка расправила веер. - Мы с братом Петром, можно сказать, близкие знакомые, не так ли?
-Ну, тогда я вас оставлю наедине и не буду мешать, - кардинал явно в глубине души развлекалась. Как будто метоселанка могла подумать, что зала не прослушивается, и что любое слово не записывается... Впрочем, может быть, и не записывается, учитывая уровень технологий Ватикана.
...Петр опять безмолвствовал, лишь слегка склонил голову. Милка уже собралась было изящно и с достоинством обойти эту самозваную статую, когда снова услышала хриплый голос - больше подобающий для команд, чем для светского общения.
-Так значит, вы и есть княгиня Молдавская, бабка графа Мемфисского. Самая страшная женщина Империи после Императрицы, безжалостная старуха, пославшая на смерть собственного внука... и глава Тайного Совета Византии. Неплохо выглядите, госпожа Фортуна.
Милка вспомнила, что ей рассказывал про этого террана внук... и подумала, что кажется, перед ней стоит первая из предсказанных Сэт сложностей.
-...и я хотела бы, чтобы именно вы, брат Петр, сопровождали княгиню Молдавскую в ее передвижениях по Риму. Так всем будет проще: мне не придется думать о безопасности госпожи посла; инквизиция сможет не беспокоиться о возможном шпионаже... А госпожа княгиня получит интересного собеседника и гида.
Ангельская улыбка. Пауза: давай, инквизитор, попробуй отвертеться.
- Не так давно вы, миледи Сфорца, обвиняли наш департамент в отсутствии хороших манер. Вы же не хотите, чтобы у вашей гостьи создалось превратное впечатление о Ватикане?
- Но ведь с тех пор вы работали над этим, не так ли, смиренный брат? Стремление к совершенству есть прямая обязанность любого христианина...
Голос кардинала буквально сочится медом; а Милке вдруг вспомнилась старая похабная песенка про церковников... Как там - "о христианская школа, суровейшая из школ... Куда послали монаха - туда монах и пошел".
Княгиня с любопытством ждет исхода противостояния. ...Похоже, и впрямь дисциплина у святош на высоте. Брат Петрос молча склоняет голову - хотя его недовольство видно невооруженным взглядом.
...конечно-конечно, мы не в восторге от перспективы таскаться, как прислуга, по пятам за "старухой-вампиршей". Ну уж потерпи, терран. Как там вы говорите - "смирение возвышает душу"?. Вот и смиряйся.
- Княгиня Молдавская, первая фрейлина ее Императорского Величества, Ее Светлость Милка Фортуна. - Сопровождаемая свитой Милка под звуки голоса капельдинера вошла в залу, где ее уже ждал весь цвет Ватикана. Метоселанка отметила золотые локоны кардинала Сфорца, белые папские одеяния, черные сутаны отдела специального назначения АКС... Должно быть, подумала вампиресса, служба безопасности Ватикана стоит сейчас на ушах - такой роскошный повод устроить теракт... Впрочем, Милка отмела эту мысль как неподходящую - хотя, конечно, было бы любопытно узнать профессионализм местных службистов. Безусловно, это всего лишь люди; но даже в грязи можно иногда заметить кое-что важное.
Ватиканцы выглядели вполне прилично... для терран. Их манеры также были удовлетворительны, и Милка немного расслабилась - честно говоря, она ожидала намного худшего поворота событий. . ...Госпожа посол обратила внимание, что в зале нет Франческо ди Медичи. С одной стороны, это радовало. По донесениям шпионов, кардинал Медичи был ярым ненавистником Империи в целом и всех метоселахов в принципе. Но вообще-то именно его департамент должен быть больше всех заинтересован в провале переговоров, а если сам кардинал отсутствует, то... Милка внезапно ощутила это самое пресловутое "шестое чувство" - взгляд в спину, и мысль оборвалась.
...Вообще-то терранам таких габаритов не подобает двигаться настолько бесшумно. Нет, не то, чтобы княгиня Молдавская не слышала этих шагов - но они должны были быть громче. Гораздо громче. И уж всяко терранин таких размеров не имеет права нести на физиономии столь хмурое выражение - это выглядит агрессивно и невежливо, особенно при общении с дамой. ...глава департамента Инквизиции пересекал зал в направлении делегации из Империи. Нет, Милка не нервничала. В конце концов, оружия при этом... инквизиторе... не наблюдалось, да и что он сможет сделать один? Даже не смешно. Он здесь вместо своего начальника... цепной пес Франческо. Ничего страшного, право слово. И все же терране не должны быть настолько массивны, решила княгиня, разглядывая мундир инквизитора. ...И столь грубы тоже. Пауза тянулась и тянулась, пока ее не разрешила кардинал Сфорца.
-Позвольте представить вас друг другу, госпожа Фортуна, брат Петрос...
-Мы знакомы... - Милка попыталась представить, каким образом это вообще возможно, но оказалось, здоровенный монах еще не закончил фразу, - Заочно, разумеется.
-Ах, да... Ну конечно. - Чтобы скрыть легкое замешательство, Милка расправила веер. - Мы с братом Петром, можно сказать, близкие знакомые, не так ли?
-Ну, тогда я вас оставлю наедине и не буду мешать, - кардинал явно в глубине души развлекалась. Как будто метоселанка могла подумать, что зала не прослушивается, и что любое слово не записывается... Впрочем, может быть, и не записывается, учитывая уровень технологий Ватикана.
...Петр опять безмолвствовал, лишь слегка склонил голову. Милка уже собралась было изящно и с достоинством обойти эту самозваную статую, когда снова услышала хриплый голос - больше подобающий для команд, чем для светского общения.
-Так значит, вы и есть княгиня Молдавская, бабка графа Мемфисского. Самая страшная женщина Империи после Императрицы, безжалостная старуха, пославшая на смерть собственного внука... и глава Тайного Совета Византии. Неплохо выглядите, госпожа Фортуна.
Милка вспомнила, что ей рассказывал про этого террана внук... и подумала, что кажется, перед ней стоит первая из предсказанных Сэт сложностей.
-...и я хотела бы, чтобы именно вы, брат Петр, сопровождали княгиню Молдавскую в ее передвижениях по Риму. Так всем будет проще: мне не придется думать о безопасности госпожи посла; инквизиция сможет не беспокоиться о возможном шпионаже... А госпожа княгиня получит интересного собеседника и гида.
Ангельская улыбка. Пауза: давай, инквизитор, попробуй отвертеться.
- Не так давно вы, миледи Сфорца, обвиняли наш департамент в отсутствии хороших манер. Вы же не хотите, чтобы у вашей гостьи создалось превратное впечатление о Ватикане?
- Но ведь с тех пор вы работали над этим, не так ли, смиренный брат? Стремление к совершенству есть прямая обязанность любого христианина...
Голос кардинала буквально сочится медом; а Милке вдруг вспомнилась старая похабная песенка про церковников... Как там - "о христианская школа, суровейшая из школ... Куда послали монаха - туда монах и пошел".
Княгиня с любопытством ждет исхода противостояния. ...Похоже, и впрямь дисциплина у святош на высоте. Брат Петрос молча склоняет голову - хотя его недовольство видно невооруженным взглядом.
...конечно-конечно, мы не в восторге от перспективы таскаться, как прислуга, по пятам за "старухой-вампиршей". Ну уж потерпи, терран. Как там вы говорите - "смирение возвышает душу"?. Вот и смиряйся.
Комментарии:
23:09 01-10-2007
К концу второй ночи Милка уже совсем не так уверена в правильности идеи кардинала. Постоянно ощущать лопатками чужой взгляд - приятного мало. Такой молчаливый не то охранник, не то конвой способен испортить любое настроение; а княгиня и без того не слишком довольна жизнью.
Наконец в галерее Боргезе (...Чертова культурная программа, проклятые достопримечательности... варварство. Замшелые, хоть и тысячелетние полотна; практически бесцветные фрески... о да, археологи Империи отдали бы много, чтобы здесь побывать - но сама княгиня Молдавская ни разу не археолог, в конце-то концов!..) терпение Милки лопается - метоселанка практически слышит этот беззвучный хлопок. Перед ней очередной библейский сюжет - с ее точки зрения, абсолютно бессмысленный.
- Брат Петр, мне нужна ваша помощь. Будьте добры, поясните мне значение этого... полотна. - Пауза. - И вы можете называть меня на "ты". - Все равно не поймешь всех тонкостей имперского этикета... терран.
-Что именно вас интересует, госпожа посол? – Ах, так мы хотим сохранить максимум дистанции… отлично.
- Милосердие. – Милка задумчиво смотрит на картину. – Одно из положений вашей веры, которое всегда казалось мне… странным.
Взгляд, словно рука, ощупывает рисунок. Касается лиц, проводит по складкам одежд, стирает пыль с облаков.
Брат Петр с трудом подавляет желание поморщиться. Если еретичка желает пояснений, ему придется их дать. Даже если за желанием пояснений стоит намерение осмеять библию.
Особенно в этом случае.
- Что же вас в нем удивляет?
Светлые брови чуть сходятся на переносице.
- Мне кажется, регулярное следование подобным принципом плодит слишком много слабости.
- Что?
- Плодит слабость, - Милка вскидывает глаза на инквизитора, секунду смотрит. – Как бы вам пояснить мою мысль… Спасение, исцеление убогих… как я понимаю, речь идет о тех, кто не способен справиться со своими бедами самостоятельно? И тот, сто имеет на это силы, должен отдать их этим людям. – Она задумчиво смотрит на картину, и вновь возвращается взглядом к инквизитору. – Но зачем чужие силы тем, кто все равно не может ими распорядиться?
- Не понимаю. – Петр действительно не понял. – Разве у вас не принято заботиться о беспомощных? Стариках, детях? Просто попавших в беду?
- Я о другом, - Милка медлит, словно ей трудно подбирать слова. Или – так оно и есть? – Знаете, художник и впрямь был талантлив. На этих людей неприятно смотреть. Вызывают отвращение. – Она смотрит Петру в глаза и быстро возражает на невысказанную реплику, - Нет, нет. Не горе их отвратительно. Они сами. – Она замолкает, задумывается на миг. Тонкий пальчик почти касается рамы. – Они… как сломанные куклы. Даже не пытаются пошевелиться. Не просто сиры и убоги. Собираются такими и остаться. Если их не спасут. Но их спасут, - взгляд Милки касается фигуры Христа. – Каждого. Зачем ему эти люди?
Инквизитор долго молчит. Несколько минут он просто не знает, что сказать.
«Зачем…» Как такое вообще можно спрашивать?
- Видимо, дело в том, что вы не человек. – Это звучит много резче, чем хотелось бы. Милка снова вскидывает глаза.
Похолодевшие.
Несмотря на легкую улыбку… Благодаря ей.
- Хотите сказать, что пониманию моей расы это принципиально недоступно?
- Этого я не знаю, – Ровно возражает брат Петр. – Может, это мне не хватает знания риторики, для того, чтобы объяснять что-то, что для меня… слишком очевидно. – Он резко выдыхает. – Я, признаться, даже не знаю с чего начать.
Светлые брови едва заметно приподнимаются, улыбка скользит по губам шелковистой змеей.
- Понимаю. Объяснять очевидное невероятно сложно. Но… если бы вы все же попытались… я была бы так признательно. Видите ли, мне и в самом деле интересно. А начать, - и тут улыбка неожиданно меняется, становиться мягко, внимательной… теплой, - с того, что вы сами посчитали бы началом. Ведь как-то же вы объясняете эту мысль новичкам?
- Сначала. Благодарю за помощь, - инквизитору остается только устало вздохнуть. – Что ж… - он долго думает. – Для начала, желание помогать ближним вообще не имеет отношения к степени их полезности.
- Да, понятия об очевидном у нас сильно отличаются. Я говорила не о полезности… но прошу вас, продолжайте.
- Благодарю.
Милка смотрит серьезно, без насмешки. В голосе брата Петра нет и тени сарказма.
Тем не менее, сарказмом в воздухе так и тянет.
И все же Петр продолжает.
- Я скажу даже так. Речь не столько о ближних, сколько о тебе самом. О твоей собственной душе. – Он внимательно смотрит на метоселанку. – Милосердие - это то, что способен отдать ты, а не то, что способны получить от тебя.
Милка задумывается.
- С такой стороны я на это не смотрела, - медленно произносит она. – Значит, милосердие – это своего рода упражнение? Способ проверить, сколько ты можешь отдать?
- Интересная формулировка. – Точнее, такая, которая влечет костер, но сейчас, пожалуй, об этом не стоит упоминать. – Пока остановимся на ней. Для начала.
Милка вновь сводит светлые брови.
- Возможно, это действительно благотворно действует на душу изнутри, но ведь снаружи плодиться мерзость. Простите, - вовремя брошенный взгляд вновь предупреждает возможную резкость, - но это то очевидное, что не могу игнорировать я. Эти лица… - кошачьи, тревожные глаза вновь обращаются к картине. – Они выживут. Исцелятся. Лишатся забот, - и метоселанку передергивает от неподдельного отвращения. – Но слишком хорошо видно, что большинство своих бед они накликали на себя сами. И стоит ему отвернуться, или устать, они накличут их снова.
«И обвинят его…». Петр ждет этих слов.
Не дожидается.
- Сломленные. Слабые, - почти шипение, - И все же он позволяет им остаться. Позволяет и дальше травить этот мир. Своей бесполезностью. – И янтарные глаза вновь смотрят на инквизитора. Прямо и жестко.
- Зачем?
… Чуждость и чужеродность больно бьет по нервам. Взаимно.
Наконец в галерее Боргезе (...Чертова культурная программа, проклятые достопримечательности... варварство. Замшелые, хоть и тысячелетние полотна; практически бесцветные фрески... о да, археологи Империи отдали бы много, чтобы здесь побывать - но сама княгиня Молдавская ни разу не археолог, в конце-то концов!..) терпение Милки лопается - метоселанка практически слышит этот беззвучный хлопок. Перед ней очередной библейский сюжет - с ее точки зрения, абсолютно бессмысленный.
- Брат Петр, мне нужна ваша помощь. Будьте добры, поясните мне значение этого... полотна. - Пауза. - И вы можете называть меня на "ты". - Все равно не поймешь всех тонкостей имперского этикета... терран.
-Что именно вас интересует, госпожа посол? – Ах, так мы хотим сохранить максимум дистанции… отлично.
- Милосердие. – Милка задумчиво смотрит на картину. – Одно из положений вашей веры, которое всегда казалось мне… странным.
Взгляд, словно рука, ощупывает рисунок. Касается лиц, проводит по складкам одежд, стирает пыль с облаков.
Брат Петр с трудом подавляет желание поморщиться. Если еретичка желает пояснений, ему придется их дать. Даже если за желанием пояснений стоит намерение осмеять библию.
Особенно в этом случае.
- Что же вас в нем удивляет?
Светлые брови чуть сходятся на переносице.
- Мне кажется, регулярное следование подобным принципом плодит слишком много слабости.
- Что?
- Плодит слабость, - Милка вскидывает глаза на инквизитора, секунду смотрит. – Как бы вам пояснить мою мысль… Спасение, исцеление убогих… как я понимаю, речь идет о тех, кто не способен справиться со своими бедами самостоятельно? И тот, сто имеет на это силы, должен отдать их этим людям. – Она задумчиво смотрит на картину, и вновь возвращается взглядом к инквизитору. – Но зачем чужие силы тем, кто все равно не может ими распорядиться?
- Не понимаю. – Петр действительно не понял. – Разве у вас не принято заботиться о беспомощных? Стариках, детях? Просто попавших в беду?
- Я о другом, - Милка медлит, словно ей трудно подбирать слова. Или – так оно и есть? – Знаете, художник и впрямь был талантлив. На этих людей неприятно смотреть. Вызывают отвращение. – Она смотрит Петру в глаза и быстро возражает на невысказанную реплику, - Нет, нет. Не горе их отвратительно. Они сами. – Она замолкает, задумывается на миг. Тонкий пальчик почти касается рамы. – Они… как сломанные куклы. Даже не пытаются пошевелиться. Не просто сиры и убоги. Собираются такими и остаться. Если их не спасут. Но их спасут, - взгляд Милки касается фигуры Христа. – Каждого. Зачем ему эти люди?
Инквизитор долго молчит. Несколько минут он просто не знает, что сказать.
«Зачем…» Как такое вообще можно спрашивать?
- Видимо, дело в том, что вы не человек. – Это звучит много резче, чем хотелось бы. Милка снова вскидывает глаза.
Похолодевшие.
Несмотря на легкую улыбку… Благодаря ей.
- Хотите сказать, что пониманию моей расы это принципиально недоступно?
- Этого я не знаю, – Ровно возражает брат Петр. – Может, это мне не хватает знания риторики, для того, чтобы объяснять что-то, что для меня… слишком очевидно. – Он резко выдыхает. – Я, признаться, даже не знаю с чего начать.
Светлые брови едва заметно приподнимаются, улыбка скользит по губам шелковистой змеей.
- Понимаю. Объяснять очевидное невероятно сложно. Но… если бы вы все же попытались… я была бы так признательно. Видите ли, мне и в самом деле интересно. А начать, - и тут улыбка неожиданно меняется, становиться мягко, внимательной… теплой, - с того, что вы сами посчитали бы началом. Ведь как-то же вы объясняете эту мысль новичкам?
- Сначала. Благодарю за помощь, - инквизитору остается только устало вздохнуть. – Что ж… - он долго думает. – Для начала, желание помогать ближним вообще не имеет отношения к степени их полезности.
- Да, понятия об очевидном у нас сильно отличаются. Я говорила не о полезности… но прошу вас, продолжайте.
- Благодарю.
Милка смотрит серьезно, без насмешки. В голосе брата Петра нет и тени сарказма.
Тем не менее, сарказмом в воздухе так и тянет.
И все же Петр продолжает.
- Я скажу даже так. Речь не столько о ближних, сколько о тебе самом. О твоей собственной душе. – Он внимательно смотрит на метоселанку. – Милосердие - это то, что способен отдать ты, а не то, что способны получить от тебя.
Милка задумывается.
- С такой стороны я на это не смотрела, - медленно произносит она. – Значит, милосердие – это своего рода упражнение? Способ проверить, сколько ты можешь отдать?
- Интересная формулировка. – Точнее, такая, которая влечет костер, но сейчас, пожалуй, об этом не стоит упоминать. – Пока остановимся на ней. Для начала.
Милка вновь сводит светлые брови.
- Возможно, это действительно благотворно действует на душу изнутри, но ведь снаружи плодиться мерзость. Простите, - вовремя брошенный взгляд вновь предупреждает возможную резкость, - но это то очевидное, что не могу игнорировать я. Эти лица… - кошачьи, тревожные глаза вновь обращаются к картине. – Они выживут. Исцелятся. Лишатся забот, - и метоселанку передергивает от неподдельного отвращения. – Но слишком хорошо видно, что большинство своих бед они накликали на себя сами. И стоит ему отвернуться, или устать, они накличут их снова.
«И обвинят его…». Петр ждет этих слов.
Не дожидается.
- Сломленные. Слабые, - почти шипение, - И все же он позволяет им остаться. Позволяет и дальше травить этот мир. Своей бесполезностью. – И янтарные глаза вновь смотрят на инквизитора. Прямо и жестко.
- Зачем?
… Чуждость и чужеродность больно бьет по нервам. Взаимно.
23:10 01-10-2007
Обсуждение договора длится уже третий час. Милка наблюдает за танцем пылинок в разноцветных лучах, и думает, что только тонкий слой покрытия на витражах спасает посланцев Империи от участи сгореть на работе - в прямом смысле слова.
Звуковой фон всего представления успел давно надоесть княгине. Фактически ничего особо интересного не происходило: все попытки придти хоть к какому-то соглашению наталкивались на непреодолимое сопротивление Инквизиции. Упрямый монах с успехом заменял свое начальство, и хотя выступления Петроса были не столь экспрессивны, но ничуть не менее эффективны. Нет, в данном пункте мы не можем согласиться с вами. Нет, мы не можем пойти на это - даже со всеми компенсациями со стороны Империи. Нет. Ватикан НЕ светское государство. Департамент Инквизиции голосует против. И хоть тресни, но терранский фанатик не собирался идти навстречу - ни в чем. Он кивал, выслушивая очередного оратора, что-то записывал на листке бумаги, но в очередной раз просто отклонял поправки и модификации договора. И, к сожалению, в проклятом соглашении ЕСТЬ статья, нуждавшаяся в его одобрении.
Наконец объявили перерыв. Слушатели, измученные жарой и жаждой, достаточно резво покинули свои места, устремившись кто куда... Милка же замечает одну интересную деталь - похоже, чертов инквизитор не так прост, как хочет казаться. Перед его местом на столе остались лежать листы промокашки - а перьевая ручка оставляет на такой бумаге отчетливые, хоть и незаметные с первого взгляда следы.
Безусловно, это записка. Пусть в помарках, следах от чернил - но террану простительно. Сама Милка до такого хода додумалась бы наверняка; тайно передать таким образом послание... Очень любопытно. Очень. Княгиня прогуливается по зале, и, чуть споткнувшись, роняет веер прямо на рассыпавшиеся по столу бумажки - ах, какая незадача...
Звуковой фон всего представления успел давно надоесть княгине. Фактически ничего особо интересного не происходило: все попытки придти хоть к какому-то соглашению наталкивались на непреодолимое сопротивление Инквизиции. Упрямый монах с успехом заменял свое начальство, и хотя выступления Петроса были не столь экспрессивны, но ничуть не менее эффективны. Нет, в данном пункте мы не можем согласиться с вами. Нет, мы не можем пойти на это - даже со всеми компенсациями со стороны Империи. Нет. Ватикан НЕ светское государство. Департамент Инквизиции голосует против. И хоть тресни, но терранский фанатик не собирался идти навстречу - ни в чем. Он кивал, выслушивая очередного оратора, что-то записывал на листке бумаги, но в очередной раз просто отклонял поправки и модификации договора. И, к сожалению, в проклятом соглашении ЕСТЬ статья, нуждавшаяся в его одобрении.
Наконец объявили перерыв. Слушатели, измученные жарой и жаждой, достаточно резво покинули свои места, устремившись кто куда... Милка же замечает одну интересную деталь - похоже, чертов инквизитор не так прост, как хочет казаться. Перед его местом на столе остались лежать листы промокашки - а перьевая ручка оставляет на такой бумаге отчетливые, хоть и незаметные с первого взгляда следы.
Безусловно, это записка. Пусть в помарках, следах от чернил - но террану простительно. Сама Милка до такого хода додумалась бы наверняка; тайно передать таким образом послание... Очень любопытно. Очень. Княгиня прогуливается по зале, и, чуть споткнувшись, роняет веер прямо на рассыпавшиеся по столу бумажки - ах, какая незадача...
23:15 01-10-2007
...Княгиня кутается в шаль, и маленькими глоточками потягивает остывший глинтвейн, заново переживая и раскладывая по полочкам события прошедшего дня. Галочка - разговор со Сфорца... Интересно, любопытно, хорошо. Даже отлично. Крестик - инцидент с автоягерами. Ужасно. Честно говоря, Милка до сих пор не может до конца отойти от происшествия. Расслабилась, размякла... Непростительно. ...Крестик. Слишком частый элемент декора здесь. Мысли было вознамерились соскользнуть по цепочке ассоциаций "крест - инквизитор - алая униформа - пряди голубых волос", но княгиня не позволяет себе такой слабости. А впрочем... Тогда она была слишком взволнована происходящим; адреналин и запах крови туманили голову. Но сейчас, заново проигрывая в голове финал бойни, Милка вспоминает одну деталь.
..."Ты не ранена?" И - показалось, что ли? - секундная дрожь в голосе. Забрызганная кровью и слизью ткань униформы - так же, как подол платья самой княгини. Сведенные судорогой на древке чудовищного копья пальцы. Желваки на скулах...
...А ведь церемониалом и этикетом не предусмотрены доспехи на участниках переговоров, запоздало осознает метоселанка. Вспоминает, какой глухой стеной отгородила ее от мира спина террана. Вспоминает жуткий вой скримера и звуки ударов металла о металл и плоть. Вспоминает хищно блестящие лезвия топоров не-мертвых. И - передергивается, как от холода. Метоселане не бессмертны, всего лишь очень долго живут. ..."Ты не ранена?" - расширившиеся при виде крови на платье зрачки. Дрожь в голосе. Низкий, рычащий голос. Животное. Дикарь. Какое тебе-то дело? Тебе только выгодно, если некому будет подписать проклятый договор... Так почему же?.. "Ты не ранена?" - невероятное, немыслимое чувство беззащитности перед этими глазами - и защищенности от всего остального в мире.
Милка качает головой и плотнее заворачивается в шаль.
..."Ты не ранена?" И - показалось, что ли? - секундная дрожь в голосе. Забрызганная кровью и слизью ткань униформы - так же, как подол платья самой княгини. Сведенные судорогой на древке чудовищного копья пальцы. Желваки на скулах...
...А ведь церемониалом и этикетом не предусмотрены доспехи на участниках переговоров, запоздало осознает метоселанка. Вспоминает, какой глухой стеной отгородила ее от мира спина террана. Вспоминает жуткий вой скримера и звуки ударов металла о металл и плоть. Вспоминает хищно блестящие лезвия топоров не-мертвых. И - передергивается, как от холода. Метоселане не бессмертны, всего лишь очень долго живут. ..."Ты не ранена?" - расширившиеся при виде крови на платье зрачки. Дрожь в голосе. Низкий, рычащий голос. Животное. Дикарь. Какое тебе-то дело? Тебе только выгодно, если некому будет подписать проклятый договор... Так почему же?.. "Ты не ранена?" - невероятное, немыслимое чувство беззащитности перед этими глазами - и защищенности от всего остального в мире.
Милка качает головой и плотнее заворачивается в шаль.
23:15 01-10-2007
- ...И после такого останется только объявить войну!..
Тишина. Отчетливо слышно дыхание террана и щебет птиц за окнами. После паузы Милка тихонько, как бы про себя, спрашивает:
-Будешь ли ты этому рад, Орсини?
Снова молчание, и затем так же тихо:
-Не более тебя... Фортуна.
-Тогда нам следует...
-...Придумать другое развитие событий.
-Я совсем не уверен, что Ватикан и Империя смогут мирно соседствовать.
-Неделю назад ты сказал бы, что это невозможно.
-Неделю назад ты не пришла бы сюда для разговора со мной.
Мирка хихикает.
-Всякое было со мной, но на таком вот… свидании с терраном… я лично первый раз.
Петрос удушливо краснеет - проклятая вампирша, проклятый смех, проклятый дипломатический протокол, и проклятый, трижды проклятый аромат цветущей жимолости за окном - метоселанка теребит веточку с бело-розовыми соцветиями в бутоньерке. А Милка продолжает, и в ее голосе нотки иронии мешаются с призрачной горечью сожаления:
- ...Когда я была примерно в твоем возрасте или даже чуть помладше, я была очень романтичной девушкой. Читала рыцарские романы... Воображала себя принцессой... Ну и разумеется, у меня должен был быть принц - честный, отважный, бескорыстный и верный своим идеалам... Благородный и красивый, разумеется, а самое главное, Петрос, он должен был быть сильным, чтобы я могла с ним позволить себе быть слабой... Понимаешь? Тогда скажи, почему ты родился мало того, что терраном, так еще и настолько поздно?
Тишина. Отчетливо слышно дыхание террана и щебет птиц за окнами. После паузы Милка тихонько, как бы про себя, спрашивает:
-Будешь ли ты этому рад, Орсини?
Снова молчание, и затем так же тихо:
-Не более тебя... Фортуна.
-Тогда нам следует...
-...Придумать другое развитие событий.
-Я совсем не уверен, что Ватикан и Империя смогут мирно соседствовать.
-Неделю назад ты сказал бы, что это невозможно.
-Неделю назад ты не пришла бы сюда для разговора со мной.
Мирка хихикает.
-Всякое было со мной, но на таком вот… свидании с терраном… я лично первый раз.
Петрос удушливо краснеет - проклятая вампирша, проклятый смех, проклятый дипломатический протокол, и проклятый, трижды проклятый аромат цветущей жимолости за окном - метоселанка теребит веточку с бело-розовыми соцветиями в бутоньерке. А Милка продолжает, и в ее голосе нотки иронии мешаются с призрачной горечью сожаления:
- ...Когда я была примерно в твоем возрасте или даже чуть помладше, я была очень романтичной девушкой. Читала рыцарские романы... Воображала себя принцессой... Ну и разумеется, у меня должен был быть принц - честный, отважный, бескорыстный и верный своим идеалам... Благородный и красивый, разумеется, а самое главное, Петрос, он должен был быть сильным, чтобы я могла с ним позволить себе быть слабой... Понимаешь? Тогда скажи, почему ты родился мало того, что терраном, так еще и настолько поздно?
23:27 01-10-2007
…Через невыносимо долгое мгновение тяжелые руки осторожно касаются плеч. Бережно проводят по ключицам… Словно бояться обжечься – или сломать… исчезают.
Милка медленно оборачивается. Огромный мужчина смотрит ей в глаза.
Он смотрел на нее и думал, есть ли в этих кошачьих глазах хоть что-то еще, кроме холодного расчета. Хоть что-нибудь, хотя бы то самое сожаление, мучительное, горькое, о котором она так насмешливо говорила.
Так хочется верить, что есть.
Вот только чудес не бывает.
Да будь оно все тысячу раз…
…А следующую секунду он понимает, что - не показалось. Потому что она рядом… совсем близко. Слишком близко. Выдох, тихий, можно было и не заметить, обжигает губы, когда я успел наклониться?… Вздох облегчения. Облегчения?
А губы уже касаются губ, и руки сами сжимаются на ее плечах, проклятье, проклятье, проклятье, дыхание перехватывает, и плавится все внутри. Она такая маленькая, хрупкая, хочется приподнять, прижать, да успокойся же ты хоть немного!
Не получается успокоиться.
Милка, что же ты вытворяешь... Внутри невыносимо горячо, что-то сжимается, плывешь, как девчонка, мучительное тепло и запахи – запах – ударяет в голову, та кружится, кружится… Не сходи с ума, тебе не семнадцать и не сто, тебя всего-навсего поцеловали, ох…
Ее обхватывают за плечи. Приподнимают…
… Какой же сильный. Одно неосторожное движение, и ведь раздавит, хоть и терран, а сейчас он вообще потеряет над собой контроль…
Петр не теряет.
Отстраняется, смотрит на нее, по-прежнему крепко сжимая плечи… В глазах закипает адское варево - «что ты делаешь со мной?» Сейчас оттолкнет ее, как тряпичную - и уйдет. Нет, не надо, останься, пускай… Милка, ты рехнулась?! На старости лет?! Зачем тебе это?!!
…Да какого дьявола?! Неужели нельзя себе позволить…
Позволить что?
Преступную связь? Слабость? Нарушение обетов и обещаний? Уронить достоинство? Забыть все? Забыть – что?
Побыть собой?
Собой?...
Чего ты хочешь?...
Они сдаются одновременно.
Она вскидывает руки, захлестывает их на шее инквизитора. Он выпускает ее плечи, проводит ладонями вниз, задевая грудь, сразу занывшую, сладко, болезненно, обхватывает талию.… И Мирка взлетает в воздух – к жадно впивающимся губам, отвечает с той же жадностью, почти кусает, клыки-то убери, не хватало оконфузиться. Тесно, еще теснее, коготки пауками бегают по его спине, по шее, плечам, напряженные какие, как канаты... Ее сжимают так крепко, будто она может выскользнуть и разбиться, еще немного, и было бы больно. Одежда плотная, но Мирка чувствует и сквозь нее его кожу, сократившиеся мускулы, этот запах, тяжелый, терпкий… и знает, что он чувствует ее напрягшуюся грудь. Тепло пульсирует внизу живота, невыносимо, невыносимо, она чуть сдвигает бедра, и, да, вот так, вот теперь контакт полный, только одежда, ого, ему же неудобно… Петр вздрагивает всем телом, по губам читается беззвучное проклятие, но хватки не ослабляет ни на миг.
- Пусти…, - тихо выдыхает она ему в шею. Осторожно накрывает выпуклость на штанах. – Дай, я… Тебе же неудобно.
Ее ставят на землю. Позволяют поправить одежду, расстегнуть брюки. Но не отпускают, он словно боится, что она сбежит, и ведь стоило бы. Милка касается осторожно, нельзя играть с ним, сейчас - нельзя… Он судорожно, сквозь зубы, вздыхает, адское варево в глазах кипит – того и гляди плеснет наружу. Руки, шершавые, грубые, шарят по телу, так аккуратно, так неожиданно бережно, проходят по вырезу платья, обнимают грудь, пальцы задевают соски, сжимают, осторожно, нежно - откуда это в нем? Милка с трудом подавляет стон, пульсация крови просто нестерпима, и как же мешает одежда. Она прижимается к нему, теснее, отстраниться сейчас сущая пытка, расстегивает китель – и понимает, что ошиблась. Лишившись пары крючков на корсете.
Сначала придется разобраться с собственным платьем, или его испортят. Хотя… уже… не важно…
Это сумасшествие, форменное сумасшествие. Не введи во искушение, и избавь от лукавого, только вот поздно, прости меня господи, но нельзя же, нельзя же так! Чудовище метоселанское, милая моя, прекрасная леди, что же ты делаешь, черт бы тебя побрал?… И меня тоже. Когда Милка касается брюк, а ведь действительно неудобно, в глазах Петра совсем темнеет, он едва удерживается, чтобы не содрать с нее одним движением этот кочан капусты, по недоразумению называемый платьем, не повалить на пол, не.… Удерживается. Хочется стиснуть ее изо всех сил, а она ведь такая хрупкая, да не слабее тебя, болван, только вот кожа такая нежная, наставишь же синяков.… Он сдерживается снова, аккуратнее, чтоб тебя… и мстительно радуется, заметив ее сбившееся дыхание и расширившиеся зрачки. Не такая уж и железная, моя леди, да? Или все-таки можешь чувствовать что-то… хотя бы сейчас? Чертов корсет, чертово платье, эта идиотская одежда тоже нарочно? Еще одно тонкое издевательство над неуклюжим варваром? Не могу, не могу больше, можешь смеяться, можешь торжествовать, но мне надо касаться тебя, чувствовать твое тело, вдыхать твой запах, пара крючков отлетает, он никогда не умел разбираться с этими женскими штучками…. Она издает какой-то звук, тихий стон – показалось? И - сама вжимается в его тело. Плотно, жарко… искренне. Целиком – без остатка.
А потом помогает справиться с корсетом.
Дело сразу идет на лад, одежда отлетает деталь за деталью, обнажается кожа, плечи, высокая грудь, со вздернутыми сосками... Он любуется заворожено - древний фарфор, молочно-белое и розовое, тонкое, почти прозрачное, больно смотреть. А над этим ее лицо – румянец, и кошачьи глаза кажутся черными, ну нельзя же так притворяться, … значит… правда… Правда можно - прикоснуться, почувствовать, прижаться всем телом, что, я уже без рубашки? Он наклоняется, вдыхает одуряющий аромат, зарывается лицом в эту красоту, языком ловит остро торчащий холмик…. Милка вздыхает – на этот раз стон точно ему не чудится, тихий, похожий на писк, …ты тоже чувствуешь это безумие?!... Куда-то девается ее юбка, он вышагивает из собственных штанов, снова поднимает ее, прижимает, губы к губам, грудь к груди, ее бедро у него в паху, силы небесные!!!... Каким-то чудом опять удается сдержаться, на языке привычно бьются ругательства пополам с молитвами, заткнись, это ж не драка, воздуха не хватает, нет, так дело не пойдет, стой, да остановись же…
Он останавливается. Находит силы отодвинуть ее чуть от себя, отдышаться. Кстати… и оглядеться. Кресло, кресло, диванчик – слишком хрупкий…
- Где тут… кха…, - а вот голос подводит.
- Т-там…, - Милку тоже. Она прижимается к нему, так доверчиво… Он ее и не отпускает - это выше любых сил - просто подхватывает по-другому. Так, чтобы было удобно нести. И идет к занавешенной портьерой стене, на которую она показала.
За портьерой – дверь. За дверью темнота. Комната. Тяжелые занавеси, столик, зеркало, тумбочка, и – о, это подойдет…
…Милке кажется, она в своем девичьем сне. Только там ее, баюкая, несли к кровати. В реальной жизни мужчинам не хватало либо сил, либо воображения, терпения, наконец, да и когда это было последний раз? Глупый терран, варвар, все неправильно, почему ты такой… Она детским жестом прижимает голову к его груди. Хочется плакать. Хочется заставить плакать его, или кричать, а ты ведь можешь… Вместо этого почему-то она позволяет уложить себя на кровать, позволяет гладить себя по волосам и по шее, по груди и животу, по бедрам и маленькому холмику в промежности, да что ж такое! Откуда, из каких глубин вся эта нежность? Не выдерживает, тянется к нему сама. Ущипнуть сосок, коготочками пробежаться по животу, ниже... Ее перехватывают осторожно. Она выскальзывает, и все же дотягивается до того, что ей нужно, до тонкой, чувствительной кожицы… Он бормочет что-то, ловит ладонью оба ее запястья и прижимает к кровати над головой. Доигралась? Секунда сопротивления всерьез, только он и правда сильнее, работающий скример крутит как тросточку, куда тут ей... Она пытается успокоиться, не вырываться - получается плохо. Закусывает губы - сдерживать стоны не получается вовсе, клыки убери!!! Совсем довел, ну я тебе припомню, ну пощади… Тело сжимается в сладкой судороге, выгибается ему навстречу, внизу все течет, все горит, так, что больно. Ее отпускают наконец. И прижимают снова, крестом, ладонь к ладони, пальцы переплетаются друг с другом, древний жест… Он раздвигает ей ноги коленом, она приподнимает бедра, наконец-то, как хорошо, как хорошо…
Реальность сузилась до пары сантиметров от ее кожи. Воспринимать что-то еще не получается. Она попискивает тихонько, как птенец, пытается спорить, рваться из рук, перестань, не надо. Перестает. Покоряется. Вздрагивает в ответ на каждый жест, на каждую ласку, подается навстречу. Откликается. Перед глазами плавают цветные пятна, он почти ничего не соображает, только, наверное, и не надо, она уже впускает его внутрь, в себя, как горячо… Он еще пытается не спешить, двигаться медленнее - куда там, разве это в человеческих силах?! Она бьется под ним, такая живая, жаркая, каждое движение отзывается новой одуряющей волной, наконец внутри что-то взрывается на манер гранаты, и реальность на время перестает существовать.
Милка медленно оборачивается. Огромный мужчина смотрит ей в глаза.
Он смотрел на нее и думал, есть ли в этих кошачьих глазах хоть что-то еще, кроме холодного расчета. Хоть что-нибудь, хотя бы то самое сожаление, мучительное, горькое, о котором она так насмешливо говорила.
Так хочется верить, что есть.
Вот только чудес не бывает.
Да будь оно все тысячу раз…
…А следующую секунду он понимает, что - не показалось. Потому что она рядом… совсем близко. Слишком близко. Выдох, тихий, можно было и не заметить, обжигает губы, когда я успел наклониться?… Вздох облегчения. Облегчения?
А губы уже касаются губ, и руки сами сжимаются на ее плечах, проклятье, проклятье, проклятье, дыхание перехватывает, и плавится все внутри. Она такая маленькая, хрупкая, хочется приподнять, прижать, да успокойся же ты хоть немного!
Не получается успокоиться.
Милка, что же ты вытворяешь... Внутри невыносимо горячо, что-то сжимается, плывешь, как девчонка, мучительное тепло и запахи – запах – ударяет в голову, та кружится, кружится… Не сходи с ума, тебе не семнадцать и не сто, тебя всего-навсего поцеловали, ох…
Ее обхватывают за плечи. Приподнимают…
… Какой же сильный. Одно неосторожное движение, и ведь раздавит, хоть и терран, а сейчас он вообще потеряет над собой контроль…
Петр не теряет.
Отстраняется, смотрит на нее, по-прежнему крепко сжимая плечи… В глазах закипает адское варево - «что ты делаешь со мной?» Сейчас оттолкнет ее, как тряпичную - и уйдет. Нет, не надо, останься, пускай… Милка, ты рехнулась?! На старости лет?! Зачем тебе это?!!
…Да какого дьявола?! Неужели нельзя себе позволить…
Позволить что?
Преступную связь? Слабость? Нарушение обетов и обещаний? Уронить достоинство? Забыть все? Забыть – что?
Побыть собой?
Собой?...
Чего ты хочешь?...
Они сдаются одновременно.
Она вскидывает руки, захлестывает их на шее инквизитора. Он выпускает ее плечи, проводит ладонями вниз, задевая грудь, сразу занывшую, сладко, болезненно, обхватывает талию.… И Мирка взлетает в воздух – к жадно впивающимся губам, отвечает с той же жадностью, почти кусает, клыки-то убери, не хватало оконфузиться. Тесно, еще теснее, коготки пауками бегают по его спине, по шее, плечам, напряженные какие, как канаты... Ее сжимают так крепко, будто она может выскользнуть и разбиться, еще немного, и было бы больно. Одежда плотная, но Мирка чувствует и сквозь нее его кожу, сократившиеся мускулы, этот запах, тяжелый, терпкий… и знает, что он чувствует ее напрягшуюся грудь. Тепло пульсирует внизу живота, невыносимо, невыносимо, она чуть сдвигает бедра, и, да, вот так, вот теперь контакт полный, только одежда, ого, ему же неудобно… Петр вздрагивает всем телом, по губам читается беззвучное проклятие, но хватки не ослабляет ни на миг.
- Пусти…, - тихо выдыхает она ему в шею. Осторожно накрывает выпуклость на штанах. – Дай, я… Тебе же неудобно.
Ее ставят на землю. Позволяют поправить одежду, расстегнуть брюки. Но не отпускают, он словно боится, что она сбежит, и ведь стоило бы. Милка касается осторожно, нельзя играть с ним, сейчас - нельзя… Он судорожно, сквозь зубы, вздыхает, адское варево в глазах кипит – того и гляди плеснет наружу. Руки, шершавые, грубые, шарят по телу, так аккуратно, так неожиданно бережно, проходят по вырезу платья, обнимают грудь, пальцы задевают соски, сжимают, осторожно, нежно - откуда это в нем? Милка с трудом подавляет стон, пульсация крови просто нестерпима, и как же мешает одежда. Она прижимается к нему, теснее, отстраниться сейчас сущая пытка, расстегивает китель – и понимает, что ошиблась. Лишившись пары крючков на корсете.
Сначала придется разобраться с собственным платьем, или его испортят. Хотя… уже… не важно…
Это сумасшествие, форменное сумасшествие. Не введи во искушение, и избавь от лукавого, только вот поздно, прости меня господи, но нельзя же, нельзя же так! Чудовище метоселанское, милая моя, прекрасная леди, что же ты делаешь, черт бы тебя побрал?… И меня тоже. Когда Милка касается брюк, а ведь действительно неудобно, в глазах Петра совсем темнеет, он едва удерживается, чтобы не содрать с нее одним движением этот кочан капусты, по недоразумению называемый платьем, не повалить на пол, не.… Удерживается. Хочется стиснуть ее изо всех сил, а она ведь такая хрупкая, да не слабее тебя, болван, только вот кожа такая нежная, наставишь же синяков.… Он сдерживается снова, аккуратнее, чтоб тебя… и мстительно радуется, заметив ее сбившееся дыхание и расширившиеся зрачки. Не такая уж и железная, моя леди, да? Или все-таки можешь чувствовать что-то… хотя бы сейчас? Чертов корсет, чертово платье, эта идиотская одежда тоже нарочно? Еще одно тонкое издевательство над неуклюжим варваром? Не могу, не могу больше, можешь смеяться, можешь торжествовать, но мне надо касаться тебя, чувствовать твое тело, вдыхать твой запах, пара крючков отлетает, он никогда не умел разбираться с этими женскими штучками…. Она издает какой-то звук, тихий стон – показалось? И - сама вжимается в его тело. Плотно, жарко… искренне. Целиком – без остатка.
А потом помогает справиться с корсетом.
Дело сразу идет на лад, одежда отлетает деталь за деталью, обнажается кожа, плечи, высокая грудь, со вздернутыми сосками... Он любуется заворожено - древний фарфор, молочно-белое и розовое, тонкое, почти прозрачное, больно смотреть. А над этим ее лицо – румянец, и кошачьи глаза кажутся черными, ну нельзя же так притворяться, … значит… правда… Правда можно - прикоснуться, почувствовать, прижаться всем телом, что, я уже без рубашки? Он наклоняется, вдыхает одуряющий аромат, зарывается лицом в эту красоту, языком ловит остро торчащий холмик…. Милка вздыхает – на этот раз стон точно ему не чудится, тихий, похожий на писк, …ты тоже чувствуешь это безумие?!... Куда-то девается ее юбка, он вышагивает из собственных штанов, снова поднимает ее, прижимает, губы к губам, грудь к груди, ее бедро у него в паху, силы небесные!!!... Каким-то чудом опять удается сдержаться, на языке привычно бьются ругательства пополам с молитвами, заткнись, это ж не драка, воздуха не хватает, нет, так дело не пойдет, стой, да остановись же…
Он останавливается. Находит силы отодвинуть ее чуть от себя, отдышаться. Кстати… и оглядеться. Кресло, кресло, диванчик – слишком хрупкий…
- Где тут… кха…, - а вот голос подводит.
- Т-там…, - Милку тоже. Она прижимается к нему, так доверчиво… Он ее и не отпускает - это выше любых сил - просто подхватывает по-другому. Так, чтобы было удобно нести. И идет к занавешенной портьерой стене, на которую она показала.
За портьерой – дверь. За дверью темнота. Комната. Тяжелые занавеси, столик, зеркало, тумбочка, и – о, это подойдет…
…Милке кажется, она в своем девичьем сне. Только там ее, баюкая, несли к кровати. В реальной жизни мужчинам не хватало либо сил, либо воображения, терпения, наконец, да и когда это было последний раз? Глупый терран, варвар, все неправильно, почему ты такой… Она детским жестом прижимает голову к его груди. Хочется плакать. Хочется заставить плакать его, или кричать, а ты ведь можешь… Вместо этого почему-то она позволяет уложить себя на кровать, позволяет гладить себя по волосам и по шее, по груди и животу, по бедрам и маленькому холмику в промежности, да что ж такое! Откуда, из каких глубин вся эта нежность? Не выдерживает, тянется к нему сама. Ущипнуть сосок, коготочками пробежаться по животу, ниже... Ее перехватывают осторожно. Она выскальзывает, и все же дотягивается до того, что ей нужно, до тонкой, чувствительной кожицы… Он бормочет что-то, ловит ладонью оба ее запястья и прижимает к кровати над головой. Доигралась? Секунда сопротивления всерьез, только он и правда сильнее, работающий скример крутит как тросточку, куда тут ей... Она пытается успокоиться, не вырываться - получается плохо. Закусывает губы - сдерживать стоны не получается вовсе, клыки убери!!! Совсем довел, ну я тебе припомню, ну пощади… Тело сжимается в сладкой судороге, выгибается ему навстречу, внизу все течет, все горит, так, что больно. Ее отпускают наконец. И прижимают снова, крестом, ладонь к ладони, пальцы переплетаются друг с другом, древний жест… Он раздвигает ей ноги коленом, она приподнимает бедра, наконец-то, как хорошо, как хорошо…
Реальность сузилась до пары сантиметров от ее кожи. Воспринимать что-то еще не получается. Она попискивает тихонько, как птенец, пытается спорить, рваться из рук, перестань, не надо. Перестает. Покоряется. Вздрагивает в ответ на каждый жест, на каждую ласку, подается навстречу. Откликается. Перед глазами плавают цветные пятна, он почти ничего не соображает, только, наверное, и не надо, она уже впускает его внутрь, в себя, как горячо… Он еще пытается не спешить, двигаться медленнее - куда там, разве это в человеческих силах?! Она бьется под ним, такая живая, жаркая, каждое движение отзывается новой одуряющей волной, наконец внутри что-то взрывается на манер гранаты, и реальность на время перестает существовать.
отредактировано: 02-10-2007 00:23 - EDM
15:37 02-10-2007
завела себе днев, и молчит! )
23:15 02-10-2007
Deus Spine
Но Инквизиция с Аксом ведь не зря свой хлеб кушают, нэ?
Но Инквизиция с Аксом ведь не зря свой хлеб кушают, нэ?
23:49 02-10-2007
Брат Маттиас впервые видит герцога Тосканского настолько... уязвимым. Трубки, капельницы, белоснежные наволочки... Инквизитор улыбается, и на сей раз его улыбка полна искренности. Маттиас ненавидит кардинала от всего сердца - и ненависть эта сладка, как яд в сахарной оболочке. -Рад видеть вас в недобром здравиии, Ваше Высокопреосвященство, - почти поет экс-наемник. -И ты гори в аду, Маттео, - губы у кардинала Медичи все еще синеватые, а голос тихий и хриплый, - Мне сложно говорить, так что повторять не буду. Отправляйся с Петром в Византию. Делай что хочешь, если потребуется, убивай; меня не волнует, как именно... но сорви этот проклятый договор. Если справишься... я тебя отпущу.
23:58 02-10-2007
Возвращается реальность с трудом. Ей, видимо, очень не хочется.
Он лежит на животе, лицом в подушку. Милка рядом, захлебывается под левым плечом. Пытается отдышаться.
Реальность вообще какая-то странная. В ней хорошо. Только вот думать о чем-либо – страшно.
Петр и не думает.
Просто гладит женщину по волосам, по щеке.
Щека мокрая.
… Вот это называется «изумлением». Он снова проводит по ее лицу, чтобы убедиться. Большим пальцем снимает каплю с ресниц.
Точно. Это не пот.
- Удивлен? – Тихий шепот. - ….Я тоже.
Тишина.
- Женщинам положено плакать. Закон природы.
- То женщинам. Обычным.
Тишина. И почти в полный голос.
- Ну да, ну да. А ты у нас не женщина… Ты у нас вампир. Воплощение Империи. Спасибо, я помню. – Вздох. И прежде чем Милка успевает что-то сказать, ее целуют. Губы. Глаза. Снимают слезы языком. Обнимают как ребенка.
… И как прикажете реагировать, когда тебе беззастенчиво хамят, а потом начисто лишают возможности ответить… таким вот… способом?
- Совершенно невозможный, – вздыхает она. Думает секунду.
И кусает его в плечо. Сильно.
Хихикает, когда он вздрагивает.
- А вот нечего. Хам. Варвар. – И тоже обнимает его, устраивается на груди.
С комфортом.
- Всего лишь развил вашу реплику, княгиня. – Он против воли улыбается.
- А я хотела, чтобы мне возразили.
- Гхм. - А чем я занимаюсь весь вечер? - Ну извините, варвар намеков не понимает. Я говорил. Не один раз.
- Обманщик. Все ты понимаешь. – Он чувствует ее улыбку.
- Так уж и все…
Улыбка исчезает.
- Даже слишком многое.
Тишина.
- А ты слишком привыкла общаться намеками. Хоть иногда бываешь откровенна? Хотя бы когда спишь?
- Когда сплю – не бываю. Я только притворяюсь спящей.
Тишина.
- А когда бываю – ты видел.
Тишина.
- Здесь есть свет? – Едва слышно.
- Есть… Зачем тебе?
- Хочу увидеть еще раз.
Фырканье.
- Мало тебе моего позора на сегодня.
- Так, я не понял. Кто из нас кого коварно соблазнил?
Она смеется в голос.
- Скажи еще, заманила и приворожила… ничего не знаю. Сам пришел.
- Ага, – гудит он. - Вот так всегда. Ничего не знаем, ни при чем, просто мимо проходили, и вообще, ваши крокодилы, вы их и спасайте…
Тишина.
- Что, - странным, почти робким тоном, - Неужели совсем не догадывался… чем может кончиться?
- Гадания – ересь. Не занимаюсь.
Тишина.
- Я, может, положился на божью волю.
Ехидно:
- И она так тебя подвела?
Тишина.
Покашливание.
- Извини.
Тишина. Шумный вздох.
- Зажги свет, все-таки. Хочу тебя видеть.
Она встает, зажигает свечи. Янтарный свет обливает точеную фигурку. Присаживается на край кровати.
Он лежит на боку. Смотрит на нее.
Милка вынимает заколки, встряхивает головой, распускает волосы по плечам…
Петр стискивает челюсти до хруста.
- Что?
- Ты… слишком красивая.
Она тоже смотрит на него. Светит своими янтарными глазищами. Садится рядом. Проводит тонкими пальцами по коже. По тугим, рассеченным шрамами мышцам.
Он вздрагивает, чуть отстраняется, как будто прикосновение неприятно. Но она только придвигается ближе.
Вот это явно когти. И это – кинжал, слишком, к счастью, короткий. А вот это месиво шрамов и ожоги… привет от снаряда, который должен был достаться ее внуку.
Вздох.
Они так быстро умирают...
- Ну да, потертый экземпляр, потрепанный. Уж извините за нетоварный вид, - сквозь зубы.
Она прикладывает свой пальчик к его губам – ти-ше…
И толкает носом в подушку.
- Что…
Но Милка уже сидит на нем. Пальцы впиваются в плечи, в спину. Сильные, ловкие. Докапываются сквозь перекрученные жилы до самых костей. Выжимают досуха. Вытягивают все – напряжение, усталость… тоску.
- Напряженный какой… замученный…
Хмыканье.
- Есть такое… Работы, последнее время много, знаешь ли. Одна упрямая вампирша так просто все соки вытянула.
Серебристый смех.
- Да куда уж ей с ее упрямством до одного инквизитора… Это во-первых. Во-вторых… - Пауза. Горячим шепотом, в шею. - Это еще не все соки.
Настороженное молчание.
- Ммм…. Что ты делаешь?
Тишина.
- Перестань…
- Чшшшш…. Тише. Все хорошо.
Тишина. Растерянно:
- Ну нельзя же так….
- Можно. – Пауза. И тихо-тихо. – Сегодня нам все можно….
Он сдается. Не может он с ней спорить сейчас. Разворачивается на спину, раскидывает руки… Слишком хорошо, чтобы сопротивляться. Что она делает, что она вытворяет… Ее пальцы действительно пробираются всюду. Касаются, гладят, щекочут, коготочки царапают, потом к ним присоединяется и язычок. Она везде. Находит все - самые чувствительные точки, самые нежные места. Даже те, которые он сам чувствительными не считал. И он позволяет себе растаять, раствориться во всем этом - в смущении, в удовольствии, в собственной неожиданной беспомощности, ну что ты делаешь, помоги мне господь, я же с ума сойду….
В голове уже не шумит так, как в первые, безумные минуты. Можно не спешить. Спокойно, не торопясь, наслаждаться. Вкусом. Запахом. Ощущением. Током крови по жилам. До утра еще далеко. Никто не войдет сюда, никто не посмеет даже подойти к внешним дверям. Еще несколько часов можно побыть самой собой. Забыть обо всех препятствиях. Обо всех различиях и вопросах.
Чувствовать.
Ты вкусный… только я тебе это не скажу, не поймешь… Милка работает язычком, добивается стона. Улыбается довольно. Дрожь пробегает по его телу волнами, он опять что-то шепчет – латынь? Не поможет, брат Петр, никто и ничто тебя не спасет… Ощущения, ощущения - его вкуса во рту, его тела под руками, такой огромный, ох, достанется мне сейчас…
Достается. Совершенно неожиданно он вскидывает руки, ловит ее за талию. Так что не убежать, не вырваться. Прижимает к себе, целует ошалело. Мммм… Сейчас, я сейчас…
Сопротивляться не выходит, зато выходит потянуться ей навстречу. Обнять, ладонями промерять фигурку – талия в две, груди по одной, точно по размеру – и почему-то это кажется невероятно обидным. Милка пытается вывернуться, ну уж нет… хватит надо мной издеваться… Тогда она приподнимается и одевается на него. Насаживается глубже. Хватит, я сказал… Он подхватывает ее под ягодицы. Не дает спешить. Навязывает собственный ритм. Она стонет, выгибается назад, ее грудь поднимается так, что у него едва не останавливается сердце… Ты такая красивая…
Ты такой сильный… Милка ерзает, пытается опуститься ниже, но упрямый терран дразнит ее, держит, не позволяет впустить в себя до конца. Отпускает ненадолго – и снова, поднимает и держит, заставляя беспомощно сжимать бедра от нестерпимого желания. Это что, месть?
Месть. Жестокая и беспощадная.
Ммм… а если я попрошу прощения… вот так?
Я…подумаю…еще немного…
Ты меня с ума сведешь.
Не спеши. Пожалуйста.
Я не буду. Я хочу, чтобы тебе было хорошо.
Мне хорошо.
Мне очень хорошо.
Торопиться некуда.
Торопиться некуда…
Еще есть время….
Времени еще много.
Можно не спеша двигаться навстречу друг другу. Медленно, мучительно. Касаться, отодвигаться, и снова приникать, растягивая удовольствие. Он наконец позволяет ей опуститься до самого конца. Поднимает, медленно, опускает снова. Медленно, еще медленнее. Прочувствовать каждый миллиметр. Каждое дрожание плоти. Руками провести по телу, подразнить кончиками пальцев. Прижаться губами к губам, отпрянуть... И снова. И снова. До тех пор, пока не потемнеет в глазах, пока теплая волна безумия не накроет с головой, не заставит полностью потерять самоконтроль…. И тогда уже не сдерживать себя. И не щадить. Рваться друг к другу, друг в друга со всей силой, со всей жадностью, которую может только дать долгое одиночество и проросшее в душе чувство….
А потом она долго лежит у него на груди. Они еще соединены, и совсем не хотят друг друга отпускать.
Тишина.
Смутная, янтарная. С запахом воска.
По комнате бродит ненормальное, совершенно спятившее счастье. Спотыкается о предметы обстановки.
В этой реальности нельзя думать.
Категорически противопоказано.
Иначе захочется спросить, что потом.
…Не спросить – сказать. Прошептать, прокричать – останься…
На завтра. Надолго. Навсегда…
… Согласись. Ведь есть столько вариантов, столько возможностей. Просто согласись со мной, поддайся…
… А бродящее по комнате счастье – такое хрупкое.
Он лежит на животе, лицом в подушку. Милка рядом, захлебывается под левым плечом. Пытается отдышаться.
Реальность вообще какая-то странная. В ней хорошо. Только вот думать о чем-либо – страшно.
Петр и не думает.
Просто гладит женщину по волосам, по щеке.
Щека мокрая.
… Вот это называется «изумлением». Он снова проводит по ее лицу, чтобы убедиться. Большим пальцем снимает каплю с ресниц.
Точно. Это не пот.
- Удивлен? – Тихий шепот. - ….Я тоже.
Тишина.
- Женщинам положено плакать. Закон природы.
- То женщинам. Обычным.
Тишина. И почти в полный голос.
- Ну да, ну да. А ты у нас не женщина… Ты у нас вампир. Воплощение Империи. Спасибо, я помню. – Вздох. И прежде чем Милка успевает что-то сказать, ее целуют. Губы. Глаза. Снимают слезы языком. Обнимают как ребенка.
… И как прикажете реагировать, когда тебе беззастенчиво хамят, а потом начисто лишают возможности ответить… таким вот… способом?
- Совершенно невозможный, – вздыхает она. Думает секунду.
И кусает его в плечо. Сильно.
Хихикает, когда он вздрагивает.
- А вот нечего. Хам. Варвар. – И тоже обнимает его, устраивается на груди.
С комфортом.
- Всего лишь развил вашу реплику, княгиня. – Он против воли улыбается.
- А я хотела, чтобы мне возразили.
- Гхм. - А чем я занимаюсь весь вечер? - Ну извините, варвар намеков не понимает. Я говорил. Не один раз.
- Обманщик. Все ты понимаешь. – Он чувствует ее улыбку.
- Так уж и все…
Улыбка исчезает.
- Даже слишком многое.
Тишина.
- А ты слишком привыкла общаться намеками. Хоть иногда бываешь откровенна? Хотя бы когда спишь?
- Когда сплю – не бываю. Я только притворяюсь спящей.
Тишина.
- А когда бываю – ты видел.
Тишина.
- Здесь есть свет? – Едва слышно.
- Есть… Зачем тебе?
- Хочу увидеть еще раз.
Фырканье.
- Мало тебе моего позора на сегодня.
- Так, я не понял. Кто из нас кого коварно соблазнил?
Она смеется в голос.
- Скажи еще, заманила и приворожила… ничего не знаю. Сам пришел.
- Ага, – гудит он. - Вот так всегда. Ничего не знаем, ни при чем, просто мимо проходили, и вообще, ваши крокодилы, вы их и спасайте…
Тишина.
- Что, - странным, почти робким тоном, - Неужели совсем не догадывался… чем может кончиться?
- Гадания – ересь. Не занимаюсь.
Тишина.
- Я, может, положился на божью волю.
Ехидно:
- И она так тебя подвела?
Тишина.
Покашливание.
- Извини.
Тишина. Шумный вздох.
- Зажги свет, все-таки. Хочу тебя видеть.
Она встает, зажигает свечи. Янтарный свет обливает точеную фигурку. Присаживается на край кровати.
Он лежит на боку. Смотрит на нее.
Милка вынимает заколки, встряхивает головой, распускает волосы по плечам…
Петр стискивает челюсти до хруста.
- Что?
- Ты… слишком красивая.
Она тоже смотрит на него. Светит своими янтарными глазищами. Садится рядом. Проводит тонкими пальцами по коже. По тугим, рассеченным шрамами мышцам.
Он вздрагивает, чуть отстраняется, как будто прикосновение неприятно. Но она только придвигается ближе.
Вот это явно когти. И это – кинжал, слишком, к счастью, короткий. А вот это месиво шрамов и ожоги… привет от снаряда, который должен был достаться ее внуку.
Вздох.
Они так быстро умирают...
- Ну да, потертый экземпляр, потрепанный. Уж извините за нетоварный вид, - сквозь зубы.
Она прикладывает свой пальчик к его губам – ти-ше…
И толкает носом в подушку.
- Что…
Но Милка уже сидит на нем. Пальцы впиваются в плечи, в спину. Сильные, ловкие. Докапываются сквозь перекрученные жилы до самых костей. Выжимают досуха. Вытягивают все – напряжение, усталость… тоску.
- Напряженный какой… замученный…
Хмыканье.
- Есть такое… Работы, последнее время много, знаешь ли. Одна упрямая вампирша так просто все соки вытянула.
Серебристый смех.
- Да куда уж ей с ее упрямством до одного инквизитора… Это во-первых. Во-вторых… - Пауза. Горячим шепотом, в шею. - Это еще не все соки.
Настороженное молчание.
- Ммм…. Что ты делаешь?
Тишина.
- Перестань…
- Чшшшш…. Тише. Все хорошо.
Тишина. Растерянно:
- Ну нельзя же так….
- Можно. – Пауза. И тихо-тихо. – Сегодня нам все можно….
Он сдается. Не может он с ней спорить сейчас. Разворачивается на спину, раскидывает руки… Слишком хорошо, чтобы сопротивляться. Что она делает, что она вытворяет… Ее пальцы действительно пробираются всюду. Касаются, гладят, щекочут, коготочки царапают, потом к ним присоединяется и язычок. Она везде. Находит все - самые чувствительные точки, самые нежные места. Даже те, которые он сам чувствительными не считал. И он позволяет себе растаять, раствориться во всем этом - в смущении, в удовольствии, в собственной неожиданной беспомощности, ну что ты делаешь, помоги мне господь, я же с ума сойду….
В голове уже не шумит так, как в первые, безумные минуты. Можно не спешить. Спокойно, не торопясь, наслаждаться. Вкусом. Запахом. Ощущением. Током крови по жилам. До утра еще далеко. Никто не войдет сюда, никто не посмеет даже подойти к внешним дверям. Еще несколько часов можно побыть самой собой. Забыть обо всех препятствиях. Обо всех различиях и вопросах.
Чувствовать.
Ты вкусный… только я тебе это не скажу, не поймешь… Милка работает язычком, добивается стона. Улыбается довольно. Дрожь пробегает по его телу волнами, он опять что-то шепчет – латынь? Не поможет, брат Петр, никто и ничто тебя не спасет… Ощущения, ощущения - его вкуса во рту, его тела под руками, такой огромный, ох, достанется мне сейчас…
Достается. Совершенно неожиданно он вскидывает руки, ловит ее за талию. Так что не убежать, не вырваться. Прижимает к себе, целует ошалело. Мммм… Сейчас, я сейчас…
Сопротивляться не выходит, зато выходит потянуться ей навстречу. Обнять, ладонями промерять фигурку – талия в две, груди по одной, точно по размеру – и почему-то это кажется невероятно обидным. Милка пытается вывернуться, ну уж нет… хватит надо мной издеваться… Тогда она приподнимается и одевается на него. Насаживается глубже. Хватит, я сказал… Он подхватывает ее под ягодицы. Не дает спешить. Навязывает собственный ритм. Она стонет, выгибается назад, ее грудь поднимается так, что у него едва не останавливается сердце… Ты такая красивая…
Ты такой сильный… Милка ерзает, пытается опуститься ниже, но упрямый терран дразнит ее, держит, не позволяет впустить в себя до конца. Отпускает ненадолго – и снова, поднимает и держит, заставляя беспомощно сжимать бедра от нестерпимого желания. Это что, месть?
Месть. Жестокая и беспощадная.
Ммм… а если я попрошу прощения… вот так?
Я…подумаю…еще немного…
Ты меня с ума сведешь.
Не спеши. Пожалуйста.
Я не буду. Я хочу, чтобы тебе было хорошо.
Мне хорошо.
Мне очень хорошо.
Торопиться некуда.
Торопиться некуда…
Еще есть время….
Времени еще много.
Можно не спеша двигаться навстречу друг другу. Медленно, мучительно. Касаться, отодвигаться, и снова приникать, растягивая удовольствие. Он наконец позволяет ей опуститься до самого конца. Поднимает, медленно, опускает снова. Медленно, еще медленнее. Прочувствовать каждый миллиметр. Каждое дрожание плоти. Руками провести по телу, подразнить кончиками пальцев. Прижаться губами к губам, отпрянуть... И снова. И снова. До тех пор, пока не потемнеет в глазах, пока теплая волна безумия не накроет с головой, не заставит полностью потерять самоконтроль…. И тогда уже не сдерживать себя. И не щадить. Рваться друг к другу, друг в друга со всей силой, со всей жадностью, которую может только дать долгое одиночество и проросшее в душе чувство….
А потом она долго лежит у него на груди. Они еще соединены, и совсем не хотят друг друга отпускать.
Тишина.
Смутная, янтарная. С запахом воска.
По комнате бродит ненормальное, совершенно спятившее счастье. Спотыкается о предметы обстановки.
В этой реальности нельзя думать.
Категорически противопоказано.
Иначе захочется спросить, что потом.
…Не спросить – сказать. Прошептать, прокричать – останься…
На завтра. Надолго. Навсегда…
… Согласись. Ведь есть столько вариантов, столько возможностей. Просто согласись со мной, поддайся…
… А бродящее по комнате счастье – такое хрупкое.
00:00 03-10-2007
Он чуть шевелится.
- Не замерзла?
- Неа… Ты теплый.
Тишина.
- Ох-ох-хо… ну скажи, откуда вдруг столько нежности и заботы, м?
Тишина. Горько:
- Откуда-откуда…
Тишина. Вопросительная.
- …А почему нет, собственно? Я ведь не обязан постоянно изображать из себя собственный скриммер. Железный лом, который включается по команде и нуждается в постоянном контроле…
Смех под его плечом.
- Скорее инквизиторский танк… не обойти, не объехать, и спасибо, если огнем не плюнет.
- Нет, по должности оно вообще-то положено. – Вздох. - Если считаешь, что я такой и есть – к лучшему.
- Поздно спохватился… уже не считаю.
Тишина.
- …Если бы ты и правда был… на манер скримера… жить стало бы намного проще.
Хмыканье.
- На вас, леди, не угодишь…
- Ну да. А ты ведь знал – я привередливая. С претензиями. И характер у меня скверный. И вкус извращенный. Как у всех упырей. Ну, что ты смеешься?
- Надо же, какая самокритика. Это я так согласие выражаю. Особенно насчет скверного характера и извращенного вкуса. Правда, ты себя недооцениваешь – большинство упырей тебе в подметки не годятся. Поверь моему опыту.
- Да уж…, - ехидно, - связаться с терраном… да еще и инквизитором… ужасно. – Смех, смех. Тишина. И на выдохе, – откуда ты взялся такой, на мою голову? Ведь обещала же себе…
Тишина.
- … даже близко не подпускать… никого из…
Тишина. Долгая, звенящая.
- Почему?
- Вы… слишком… слишком хрупкие.
- Это такой недостаток?
Тишина.
- Скажем так, это вызывает некоторые сложности…
Смешок:
- Некоторые сложности… опять эти ваши намеки, княгиня.
- Грубиян ты все-таки.
Тишина. Горькая.
- Ты не обязана… прости.
Тихий вздох. Тишина. Долгая, трудная.
И, мучительно, против воли:
- Вы слишком… слишком быстро… уходите.
Тишина.
- Это… больно.
- Поэтому ты так не любишь людей?
- Не любишь… нет, не так. Но… тяжело. Общаться. Воспринимать на равных.
Тишина. Смутная, больная.
- А ты?
Вздох.
- Крови много. Банально – слишком много крови. Те, кого ты называешь беспредельщиками, царьки эти мелкие, в пограничном поясе… Знаешь, чтобы стать фанатиком, достаточно один раз увидеть кого-то такого. Или то, что они устраивают. Власть слишком часто ударяет вам в голову. – Хмыканье. – Грех гордыни во плоти и во всей красе. Ненавижу… Так уж сложилось. Гораздо сильнее остальных смертных грехов.
Тишина. Горькая, как хина. Как кровь.
- Как это все глупо…
Он проводит рукой по ее волосам. Раз, другой…
Он не будет спрашивать, когда и кого она потеряла. Что превратило «романтичную принцессу» в жестокое чудовище, не способное терпеть рядом кого-то слабее себя.
Кого-то, кто может сломаться раньше.
Так же, как и она не спросит – от какой боли защищает его нарочитое варварство. Какое безумие намертво зажато в стальных тисках веры и принципов.
Они не спросят.
Потому что время до рассвета – не бесконечно.
- Жизнь вообще штука глупая. По большей части. Вот на нас с тобой только посмотреть…
Тихий смешок.
- Честное слово, бывает и хуже.
- Да? Что-то навскидку не представлю.
- Добавь в эту кашу реальную войну.
Тишина. Сумрачная. Долгая.
- Я вообще не люблю драки. В любом виде.
Хмыкание.
- Ну да. Не любишь. «Однако, господа, вы и намусорили… полагаю, мне лучше удалиться, пока тут не приберут»…. – Едва сдерживаемый смех. – Что убить пытались – мелочи, а вот испачканное платье - это непростительно…
- Зато ты сразу понял, что со мной все в порядке.
- Не сразу. – Помрачнев. - Ранение в первые минуты можно и не заметить.
Тишина.
- На самом деле это я от испуга.
- Неужели? – с сарказмом.
- Вот представь себе. – Смешок. Смущенный. – Да, от испуга. Отвыкла я от такого. Как правило, если меня убивают, то мне заранее известно, кто, где, чем, и в каких укрытиях прячутся…
- Готов извиниться еще раз.
- Нет… это я хочу сказать – спасибо… я… от того, что можно спокойно стоять за чьей-то спиной, я тоже отвыкла.
Вздох. Тяжелая рука – на плече, на спине…
И – мучительным выдохом:
- Я не мог допустить, чтобы с тобой что-то случилось.
Тихая усмешка.
- Ну, вообще-то тебе было бы выгодно…
- Не мне, но да, выгодно. Только я все равно не допущу. Такого. – И, сквозь зубы. – Если уж что… я тебя сам убью. А так – нет. Так не будет.
Тишина. Смутная, печальная.
«Сам убью» – это не фигура речи.
Так же, как «так не будет».
Это просто такая реальность – в которой невозможно солгать или отмолчаться.
Чокнутое счастье сидит на кровати. Смеется тихонько.
Оно знает, как недолго ему осталось.
Вздох. Тонкие пальцы касаются лица.
- Тебе надо хоть немного поспать. Завтра…
- Молчи.
- …Будет очень тяжелый день…
- Будет.
Рука продолжает гладить ее по спине. По ягодицам. Возвращается к волосам, зарывается в них. Снова идет вниз. Щекочет позвоночник. Вторая присоединяется к ней, обогревает плечи, бедра…
- Мммм… неужели не устал?
- Устал, - бормочет он, зарываясь лицом в ее шею, - ужасно… но я это переживу.
Его руки гуляют по ее телу до тех пор, пока оно вновь не становиться нестерпимо горячим, пока ее дыхание не прерывается всхлипами, а на внутренней стороне бедер не становиться влажно. Она прижимается к нему, жарко дышит в шею. Тоже водит ладонями по спине, по позвоночнику. А больше уже ничего и не нужно, возбуждение возвращается толчками – или оно никуда и не уходило, просто спряталось до поры неглубоко под кожей? Ты не спрячешься от меня, моя леди. Не сейчас. Не отгородишься своей привычной насмешливой холодностью, стеной из намеков и полуправды. Твое тело тебя выдает. Дыхание, и грудь, и это горячее, чудесное, истекающее влагой местечко. Сегодня, сейчас – я тебе нужен. Именно я. Такой как есть.
Так же, как и я тебе. И ты можешь сколько угодно язвить, и грубить на словах, как грубят порой растерянные мальчишки, но твое тело тоже тебя выдает. Твои руки намного нежнее твоих слов, твои губы говорят гораздо больше, когда ты целуешь меня. И никуда тебе от меня не деться, потому что твоя жажда ничуть не слабее моей.
Я знаю. И сейчас – сделаю для тебя все. Все, что захочешь.
Я знаю. Но сейчас - я хочу только тебя… Только…
Теплая волна топит их.
И что-то навсегда растворяется в ней. То ли сознание, то ли обиды, то ли судьба, то ли просто остатки свечей…
- Не замерзла?
- Неа… Ты теплый.
Тишина.
- Ох-ох-хо… ну скажи, откуда вдруг столько нежности и заботы, м?
Тишина. Горько:
- Откуда-откуда…
Тишина. Вопросительная.
- …А почему нет, собственно? Я ведь не обязан постоянно изображать из себя собственный скриммер. Железный лом, который включается по команде и нуждается в постоянном контроле…
Смех под его плечом.
- Скорее инквизиторский танк… не обойти, не объехать, и спасибо, если огнем не плюнет.
- Нет, по должности оно вообще-то положено. – Вздох. - Если считаешь, что я такой и есть – к лучшему.
- Поздно спохватился… уже не считаю.
Тишина.
- …Если бы ты и правда был… на манер скримера… жить стало бы намного проще.
Хмыканье.
- На вас, леди, не угодишь…
- Ну да. А ты ведь знал – я привередливая. С претензиями. И характер у меня скверный. И вкус извращенный. Как у всех упырей. Ну, что ты смеешься?
- Надо же, какая самокритика. Это я так согласие выражаю. Особенно насчет скверного характера и извращенного вкуса. Правда, ты себя недооцениваешь – большинство упырей тебе в подметки не годятся. Поверь моему опыту.
- Да уж…, - ехидно, - связаться с терраном… да еще и инквизитором… ужасно. – Смех, смех. Тишина. И на выдохе, – откуда ты взялся такой, на мою голову? Ведь обещала же себе…
Тишина.
- … даже близко не подпускать… никого из…
Тишина. Долгая, звенящая.
- Почему?
- Вы… слишком… слишком хрупкие.
- Это такой недостаток?
Тишина.
- Скажем так, это вызывает некоторые сложности…
Смешок:
- Некоторые сложности… опять эти ваши намеки, княгиня.
- Грубиян ты все-таки.
Тишина. Горькая.
- Ты не обязана… прости.
Тихий вздох. Тишина. Долгая, трудная.
И, мучительно, против воли:
- Вы слишком… слишком быстро… уходите.
Тишина.
- Это… больно.
- Поэтому ты так не любишь людей?
- Не любишь… нет, не так. Но… тяжело. Общаться. Воспринимать на равных.
Тишина. Смутная, больная.
- А ты?
Вздох.
- Крови много. Банально – слишком много крови. Те, кого ты называешь беспредельщиками, царьки эти мелкие, в пограничном поясе… Знаешь, чтобы стать фанатиком, достаточно один раз увидеть кого-то такого. Или то, что они устраивают. Власть слишком часто ударяет вам в голову. – Хмыканье. – Грех гордыни во плоти и во всей красе. Ненавижу… Так уж сложилось. Гораздо сильнее остальных смертных грехов.
Тишина. Горькая, как хина. Как кровь.
- Как это все глупо…
Он проводит рукой по ее волосам. Раз, другой…
Он не будет спрашивать, когда и кого она потеряла. Что превратило «романтичную принцессу» в жестокое чудовище, не способное терпеть рядом кого-то слабее себя.
Кого-то, кто может сломаться раньше.
Так же, как и она не спросит – от какой боли защищает его нарочитое варварство. Какое безумие намертво зажато в стальных тисках веры и принципов.
Они не спросят.
Потому что время до рассвета – не бесконечно.
- Жизнь вообще штука глупая. По большей части. Вот на нас с тобой только посмотреть…
Тихий смешок.
- Честное слово, бывает и хуже.
- Да? Что-то навскидку не представлю.
- Добавь в эту кашу реальную войну.
Тишина. Сумрачная. Долгая.
- Я вообще не люблю драки. В любом виде.
Хмыкание.
- Ну да. Не любишь. «Однако, господа, вы и намусорили… полагаю, мне лучше удалиться, пока тут не приберут»…. – Едва сдерживаемый смех. – Что убить пытались – мелочи, а вот испачканное платье - это непростительно…
- Зато ты сразу понял, что со мной все в порядке.
- Не сразу. – Помрачнев. - Ранение в первые минуты можно и не заметить.
Тишина.
- На самом деле это я от испуга.
- Неужели? – с сарказмом.
- Вот представь себе. – Смешок. Смущенный. – Да, от испуга. Отвыкла я от такого. Как правило, если меня убивают, то мне заранее известно, кто, где, чем, и в каких укрытиях прячутся…
- Готов извиниться еще раз.
- Нет… это я хочу сказать – спасибо… я… от того, что можно спокойно стоять за чьей-то спиной, я тоже отвыкла.
Вздох. Тяжелая рука – на плече, на спине…
И – мучительным выдохом:
- Я не мог допустить, чтобы с тобой что-то случилось.
Тихая усмешка.
- Ну, вообще-то тебе было бы выгодно…
- Не мне, но да, выгодно. Только я все равно не допущу. Такого. – И, сквозь зубы. – Если уж что… я тебя сам убью. А так – нет. Так не будет.
Тишина. Смутная, печальная.
«Сам убью» – это не фигура речи.
Так же, как «так не будет».
Это просто такая реальность – в которой невозможно солгать или отмолчаться.
Чокнутое счастье сидит на кровати. Смеется тихонько.
Оно знает, как недолго ему осталось.
Вздох. Тонкие пальцы касаются лица.
- Тебе надо хоть немного поспать. Завтра…
- Молчи.
- …Будет очень тяжелый день…
- Будет.
Рука продолжает гладить ее по спине. По ягодицам. Возвращается к волосам, зарывается в них. Снова идет вниз. Щекочет позвоночник. Вторая присоединяется к ней, обогревает плечи, бедра…
- Мммм… неужели не устал?
- Устал, - бормочет он, зарываясь лицом в ее шею, - ужасно… но я это переживу.
Его руки гуляют по ее телу до тех пор, пока оно вновь не становиться нестерпимо горячим, пока ее дыхание не прерывается всхлипами, а на внутренней стороне бедер не становиться влажно. Она прижимается к нему, жарко дышит в шею. Тоже водит ладонями по спине, по позвоночнику. А больше уже ничего и не нужно, возбуждение возвращается толчками – или оно никуда и не уходило, просто спряталось до поры неглубоко под кожей? Ты не спрячешься от меня, моя леди. Не сейчас. Не отгородишься своей привычной насмешливой холодностью, стеной из намеков и полуправды. Твое тело тебя выдает. Дыхание, и грудь, и это горячее, чудесное, истекающее влагой местечко. Сегодня, сейчас – я тебе нужен. Именно я. Такой как есть.
Так же, как и я тебе. И ты можешь сколько угодно язвить, и грубить на словах, как грубят порой растерянные мальчишки, но твое тело тоже тебя выдает. Твои руки намного нежнее твоих слов, твои губы говорят гораздо больше, когда ты целуешь меня. И никуда тебе от меня не деться, потому что твоя жажда ничуть не слабее моей.
Я знаю. И сейчас – сделаю для тебя все. Все, что захочешь.
Я знаю. Но сейчас - я хочу только тебя… Только…
Теплая волна топит их.
И что-то навсегда растворяется в ней. То ли сознание, то ли обиды, то ли судьба, то ли просто остатки свечей…
00:02 03-10-2007
Он все-таки уснул ненадолго. Проснулся, как от толчка.
Свечи давно догорели, пахнет воском.
Милка ровно дышит в плечо.
В комнате совсем темно из-за штор, но… Едва ли чувство времени его подводит.
Пора.
Секунда уходит на то, чтобы вспомнить, куда подевалась одежда. Он выходит в соседнюю комнату.
Да. Это еще не рассвет – но осталось недолго.
Одевается Петр быстро. Подбирает с пола Милкино платье. Ворох кружев и бархата, сдобренный тонким запахом.
Господи… за что…
Заносит платье в комнату. И надолго застывает перед кроватью.
…Света почти нет, но тонкие блики ложатся на ее щеку, на плечо и грудь. Запомнить. Просто запомнить.
…И ведь не отмолить никогда этот грех. Не получить прощения. Потому что непременным условием отпущения греха является искреннее раскаяние. А он совершенно точно знает, что если бы все повторилось, он все равно пришел бы сюда. Даже если бы знал, что его ждет. Особенно – если бы знал.
Не раскаивается.
Чего бы это ни стоило. Чем бы ни пришлось… ни придется расплачиваться.
Невыносимо хочется ее коснуться – в последний раз.
Разбудишь, - думает он… и вдруг вспоминает.
...Я только притворяюсь спящей…
И тогда протягивает руку, и осторожно касается щеки. Милка вздыхает, и вдруг по-кошачьи, носом, утыкается в его ладонь, трется сонно… но так и не открывает глаз.
Сердце заходится резкой болью. Но он все же отнимает ладонь. Разворачивается. И уходит.
Какое-то время приходится попетлять по коридорам, чтобы не встретиться лишний раз с патрулями. И когда он наконец выходит в парк – рассвет уже вовсю горит над горизонтом.
Он останавливается. Вдыхает полной грудью утренний воздух. Прислоняется лбом к ближайшему дереву – и долго, грязно ругается.
Помогает. Слегка.
После его ухода Милка так и не открывает глаз. Просто сворачивается на кровати в тесный комок, накручивает одеяла на себя.
Ничего страшного. Сейчас она еще немного поспит. А когда проснется – все будет по-другому. Будет легче.
Рассвет… он такой безжалостный… глупые терране, вы говорите - он убивает призраков ночи… все так, но вместе с ними он убивает и все чудеса…
Нет, она не будет больше плакать. Хватит; не стоит учиться этому вновь. Всего несколько часов сна – и боль пройдет… немного.
Милка сворачивается теснее, пытаясь удержать последние крохи чужого тепла.
Свечи давно догорели, пахнет воском.
Милка ровно дышит в плечо.
В комнате совсем темно из-за штор, но… Едва ли чувство времени его подводит.
Пора.
Секунда уходит на то, чтобы вспомнить, куда подевалась одежда. Он выходит в соседнюю комнату.
Да. Это еще не рассвет – но осталось недолго.
Одевается Петр быстро. Подбирает с пола Милкино платье. Ворох кружев и бархата, сдобренный тонким запахом.
Господи… за что…
Заносит платье в комнату. И надолго застывает перед кроватью.
…Света почти нет, но тонкие блики ложатся на ее щеку, на плечо и грудь. Запомнить. Просто запомнить.
…И ведь не отмолить никогда этот грех. Не получить прощения. Потому что непременным условием отпущения греха является искреннее раскаяние. А он совершенно точно знает, что если бы все повторилось, он все равно пришел бы сюда. Даже если бы знал, что его ждет. Особенно – если бы знал.
Не раскаивается.
Чего бы это ни стоило. Чем бы ни пришлось… ни придется расплачиваться.
Невыносимо хочется ее коснуться – в последний раз.
Разбудишь, - думает он… и вдруг вспоминает.
...Я только притворяюсь спящей…
И тогда протягивает руку, и осторожно касается щеки. Милка вздыхает, и вдруг по-кошачьи, носом, утыкается в его ладонь, трется сонно… но так и не открывает глаз.
Сердце заходится резкой болью. Но он все же отнимает ладонь. Разворачивается. И уходит.
Какое-то время приходится попетлять по коридорам, чтобы не встретиться лишний раз с патрулями. И когда он наконец выходит в парк – рассвет уже вовсю горит над горизонтом.
Он останавливается. Вдыхает полной грудью утренний воздух. Прислоняется лбом к ближайшему дереву – и долго, грязно ругается.
Помогает. Слегка.
После его ухода Милка так и не открывает глаз. Просто сворачивается на кровати в тесный комок, накручивает одеяла на себя.
Ничего страшного. Сейчас она еще немного поспит. А когда проснется – все будет по-другому. Будет легче.
Рассвет… он такой безжалостный… глупые терране, вы говорите - он убивает призраков ночи… все так, но вместе с ними он убивает и все чудеса…
Нет, она не будет больше плакать. Хватит; не стоит учиться этому вновь. Всего несколько часов сна – и боль пройдет… немного.
Милка сворачивается теснее, пытаясь удержать последние крохи чужого тепла.
00:02 03-10-2007
-Ваше Высокопреосвященство. По вашему указанию прибыл.
-Заходи, брат Петрос, и закрой за собой дверь. Ты хотел со мной поговорить, не так ли?
-Да, ваше Высокопреосвященство. Хотел. - Франческо не придает значения странным ноткам в голосе монаха.
-Ну и к чему такие формальности? Садись, в ногах правды нет. Думаю, нам и впрямь нужно поговорить. Обсудить кое-что... Я понимаю, ты немного обижен, это естественно - но уверен, ты все поймешь...
-Нет.
-Тебе только так кажется. Видишь ли, Петр...
-Нет.
-Нет? Да сядь же ты, мне ведь неудобно задирать голову... Эй? Брат Петрос? Ты меня слушаешь?
-Нет, ваше Высокопреосвященство. - Медичи ошарашенно смотрит на своего лучшего инквизитора; затем снова пытается взять нить разговора в свои руки, но тут же замолкает. По полированной глади стола скользит и замирает ровно перед кардиналом лист бумаги. Гербовой, с символикой департамента; молнии недобро щерятся зубцами. Поперек листа округлыми большими буквами: "прошение об отставке". Франческо зачем-то разглаживает лист ладонью: составлено по всем требованиям, без единой помарки - хотя один Бог знает, чего это стоило Петросу с его-то почерком...
-Так, значит. Правда, значит, что мне о тебе докладывали. - Медичи поднимает бумагу за уголок двумя пальцами, как дохлую мышь за хвост; оглядывает со всех сторон.
Петрос молчит; взгляда не отводит. Кардинал вскакивает и начинает ходить по комнате. Он все повышает голос, и последние слова почти выкрикивает:
-...Что ты тут примкнул к коллаборационистам, пока меня не было. С упырями снюхался... Веру продал за возможность трахнуть вампиршу. Что прячешься за юбки дражайшей моей сестрицы, чтоб ей пусто было!
- Ваше Высокопреосвященство, вы ведь не на публике. А я вас и так слышу. Громких таких слов... не надо.
Франческо оскаливает зубы.
-Ты!.. - шипит он. - Я заботился о тебе больше десяти лет, и чем ты мне платишь? Рыцарь! Паладин!.. Да как ты посмел!..
-Повторяю, мой кардинал... Не надо громких слов. Я всего лишь слуга божий, смиренный монах - не более.
-Тем страшнее твой грех!.. - ди Медичи осекается, чувствуя гнетущую тяжесть у себя на плече. Опускается под этой тяжестью на один из стульев для посетителей - рядом с Петросом.
-Сядьте, ваше Высокопреосвященство. Сейчас ВЫ послушаете меня... А потом, может быть, МЫ и поговорим. -Кардинал в глубине души костерит себя последними словами: надо ж было так опростоволоситься, теперь и до потайной кнопки под столом не дотянешься... Петрос продолжает.
-Я не виновен в тех грехах, что вы меня обвиняете. Оправдываться не буду... Перед вами - особенно. Вы, мой кардинал, меня знаете хорошо... Подписывайте. Я не шучу, и не передумаю - разве что вы очень хорошо объясните мне, зачем это все было. Зачем ВЫ так поступили? Почему... - Петрос переводит дух, втягивает воздух... - Почему она рисковала, я могу понять. Но как ВЫ могли подвергнуть опасности жизнь наместника Божьего?
Франческо потирает плечо: хватка у заместителя поистине медвежья. Но на душе у кардинала легчает. Всего-то делов - у чокнутого Орсини опять случился один из его заскоков на тему чести, совести и чистых рук; это как раз не страшно. С таким Медичи сталкивается не впервые, и бороться умеет. В конце концов, мало ли кто что берет в голову; это не повод терять хороших подчиненных.
-Заходи, брат Петрос, и закрой за собой дверь. Ты хотел со мной поговорить, не так ли?
-Да, ваше Высокопреосвященство. Хотел. - Франческо не придает значения странным ноткам в голосе монаха.
-Ну и к чему такие формальности? Садись, в ногах правды нет. Думаю, нам и впрямь нужно поговорить. Обсудить кое-что... Я понимаю, ты немного обижен, это естественно - но уверен, ты все поймешь...
-Нет.
-Тебе только так кажется. Видишь ли, Петр...
-Нет.
-Нет? Да сядь же ты, мне ведь неудобно задирать голову... Эй? Брат Петрос? Ты меня слушаешь?
-Нет, ваше Высокопреосвященство. - Медичи ошарашенно смотрит на своего лучшего инквизитора; затем снова пытается взять нить разговора в свои руки, но тут же замолкает. По полированной глади стола скользит и замирает ровно перед кардиналом лист бумаги. Гербовой, с символикой департамента; молнии недобро щерятся зубцами. Поперек листа округлыми большими буквами: "прошение об отставке". Франческо зачем-то разглаживает лист ладонью: составлено по всем требованиям, без единой помарки - хотя один Бог знает, чего это стоило Петросу с его-то почерком...
-Так, значит. Правда, значит, что мне о тебе докладывали. - Медичи поднимает бумагу за уголок двумя пальцами, как дохлую мышь за хвост; оглядывает со всех сторон.
Петрос молчит; взгляда не отводит. Кардинал вскакивает и начинает ходить по комнате. Он все повышает голос, и последние слова почти выкрикивает:
-...Что ты тут примкнул к коллаборационистам, пока меня не было. С упырями снюхался... Веру продал за возможность трахнуть вампиршу. Что прячешься за юбки дражайшей моей сестрицы, чтоб ей пусто было!
- Ваше Высокопреосвященство, вы ведь не на публике. А я вас и так слышу. Громких таких слов... не надо.
Франческо оскаливает зубы.
-Ты!.. - шипит он. - Я заботился о тебе больше десяти лет, и чем ты мне платишь? Рыцарь! Паладин!.. Да как ты посмел!..
-Повторяю, мой кардинал... Не надо громких слов. Я всего лишь слуга божий, смиренный монах - не более.
-Тем страшнее твой грех!.. - ди Медичи осекается, чувствуя гнетущую тяжесть у себя на плече. Опускается под этой тяжестью на один из стульев для посетителей - рядом с Петросом.
-Сядьте, ваше Высокопреосвященство. Сейчас ВЫ послушаете меня... А потом, может быть, МЫ и поговорим. -Кардинал в глубине души костерит себя последними словами: надо ж было так опростоволоситься, теперь и до потайной кнопки под столом не дотянешься... Петрос продолжает.
-Я не виновен в тех грехах, что вы меня обвиняете. Оправдываться не буду... Перед вами - особенно. Вы, мой кардинал, меня знаете хорошо... Подписывайте. Я не шучу, и не передумаю - разве что вы очень хорошо объясните мне, зачем это все было. Зачем ВЫ так поступили? Почему... - Петрос переводит дух, втягивает воздух... - Почему она рисковала, я могу понять. Но как ВЫ могли подвергнуть опасности жизнь наместника Божьего?
Франческо потирает плечо: хватка у заместителя поистине медвежья. Но на душе у кардинала легчает. Всего-то делов - у чокнутого Орсини опять случился один из его заскоков на тему чести, совести и чистых рук; это как раз не страшно. С таким Медичи сталкивается не впервые, и бороться умеет. В конце концов, мало ли кто что берет в голову; это не повод терять хороших подчиненных.
00:06 03-10-2007
... А возле ее покоев неожиданно обнаружилась охрана. В лице графа Мемфисского.
Йон стоял, опершись спиной о дверь, и уперев в пол мрачный взгляд. Даже не соизволил поднять голову при приближении инквизитора.
- По состоянию здоровья княгиня сегодня не принимает. Никого. - проговорил, как выплюнул. Тоном обьявления войны.
Петр вздохнул. Подхватил молодого метоселанина под мышки. Переставил в сторону.
Открыл дверь. Вошел. И аккуратно закрыл ее за собой.
Йон только раздраженно пнул закрывшуюся дверь ногой.
... Милка дремала в глубоком кресле. Слишком бледная, под глазами круги... Ее медик докладом, естественно, делиться не стал; но инквизитор и так примерно представлял ситуацию.
Нехорошо. Но, в принципе, ничего страшного. Пара дней, и все пройдет бесследно. Пара дней, или один полностью высушенный труп... повышенная агрессивность без понижения способностей, самый паскудный вариант...
Тьфу ты.
Петр садится на диванчик рядом.
Некоторое время они молчат.
- Это было в церковном ладане. - наконец говорит он. - Дозировка просто чудовищная... впрочем, неудивительно, на свежем воздухе яд быстро рассеивается. А им нужны были гарантии.
Она усмехается, и слегка кивает.
Не новость. Ну, естественно.
- Насчет агента ты тоже в курсе?
- И кто же это был, брат Петр?
На губах сладчайшая улыбка. Нет, все же надо было ее убить.
- Я пока не настроен делиться этой информацией.
- Неужели я не имею права знать, кто меня отравил?
- Департамент Инквизиции еще не закончил следствие.
- Ну, я могу подсказать...
- Не стоит. - видимо, она что-то слышит в его голосе, потому что умолкает, и наконец открывает глаза.
В них насмешка. И... сочувствие?
Последнее даже хуже.
- Я сам разберусь. - он отворачивается.
- Я в этом не сомневаюсь. - Насмешка слышна и в голосе.
- А могу я все же узнать, что тебя дернуло побеседовать с Папой напоследок?! В таком-то состоянии?!
- Дурацкий вопрос. - Она смотрит на него с показным недоумением, дескать, как это можно не понимать элементарных вещей, - Ты бы предпочел ловить агента наугад? В такой толпе?
- Его вообще могло там не быть!
- Но он же был... и среагирвал...
- Ты рисковала!!! - рявкает он. - И чем! Ладно бы только своей жизнью, черт с тобой! Какое ты имела право рисковать другими?!
Она пожимает плечами.
Вопрос действительно еще более дурацкий, чем предыдущий. Риторический.
- Я в себя верю, - теперь в голосе холод, - кстати, и в тебя тоже.
- Благодрю за комплимент, леди, но он несколько незаслужен. Я действительно мог не успеть среагировать. ...Хотя попытался бы, в этом можешь не сомневаться.
- Я и не сомневаюсь. Раз уж вводить серебро рука у тебя не дрогнула.
- И за это кое-кто должен быть мне благодарен!
- Я и благодарна. Это было очень любезно с твоей стороны. Вот только к чему эти... претензии? - льда в вопросе столько, что на стенах должна бы уже появляться изморозь. - Или тебя настолько не обрадовала личность агента?..
- Что-то ты грубовато переводишь сегодня стрелки! Видимо, и впрямь, устала. ...Я же сказал, что разберусь!
- Конечно.
Противостояние - синее против янтарного; напряжение в сцепившихся намертво взглядах почти сыплет искрами.
- Ну, раз ты так утомлена, не буду навязывать свое невыносимое общество. - Он встает. Идет к двери.
- О. Какая неожиданная деликатность. Благодарю. Желаю удачи в расследовании.... интересно, что ждет виновных - строгий выговор?
Петр резко оборачивается.
- Ну все. Хватит.
Делает шаг, и одним движением выхватывает ее из кресла. Милка шипит, бешено скалится ему в лицо...
... Плохо выходит. Неубедительно.
- Стерва... ну ты и стерва. - В его голосе плавятся ненависть, нежность, и безумный, почти детский восторг. Смех и слезы звенят на донышке, заставляют сипеть.
- Нахал, - вяло возмущается она. - Вот оскорблять.. не имеешь права... сюда же войти могут, ненормальный!
- Там снаружи твой внук, дверь подпирает. Думаешь, мимо него кто-то пройдет?
- Ну ты же прошел...
- Пфффф...
Хорошо, что на ней сегодня нет корсета.
- Надеюсь, тебе от этого легче...
- И еще как! Считай это компенсацией за годы жизни, которых мне это стоило....
Уел, думает она. Но не говорит.
На пол летит ее платье, его китель...
- А не боишься, что цапну? Мне и в самом деле нехорошо...
- Цапай!... Я тебя удавлю, рефлекторно... и наконец смогу спокойно спать!
- Извращенец...
- Удавлю..., - он сжимает ее до боли, целует бешено, куда попало, - давно пора... стерва... вампирша чокнутая...
- Ох, замолчи...
Он замолкает. Собственно, просто лишается возможности говорить. А потом и желания.
Они падают в то же кресло.
Мирка ерзает на его коленях, трется о кожу. Согревается медленно. Его тело кажется нестерпимо горячим, запах пьянит, и она вдруг и правда ловит себя на желании... Смущающем, но вполне понятном - для метоселанки.
Фу, Мирка. И кто тут извращенец... Приличные девушки с едой не спят... То есть, наоборот...
Впрочем, ощущение приятное - особенно по сравнению с пережитым на проповеди кошмаром. Она судорожно вдыхает, захлебывается запахом. Тонет в нем. И клыки теперь не спрячешь... стыд-то какой.
Впрочем, Петру они, кажется, не мешают.
Ему сейчас вообще ничто не способно помешать.
Так же, как и ей.
Им.
А после оба с недоверием прислушиваются. К себе. К тому как - отпускает. Как уходит раздражение, усталость. Горечь. И боль из сведенных судорогой мышц.
Как появляются откуда-то силы.
Физиология... Непонятно, чья мысль.
Смешно. Почему ж не выходит - смеяться?
Хочется что-то сказать друг другу. Теплое. Благодарное.
Только вот что?
Не извиняться же...
Они и молчат.
В коридоре Йон сполз по двери, обнял руками колени и подумал, что если так дальше пойдет, то у него просто-напросто съедет крыша.
Йон стоял, опершись спиной о дверь, и уперев в пол мрачный взгляд. Даже не соизволил поднять голову при приближении инквизитора.
- По состоянию здоровья княгиня сегодня не принимает. Никого. - проговорил, как выплюнул. Тоном обьявления войны.
Петр вздохнул. Подхватил молодого метоселанина под мышки. Переставил в сторону.
Открыл дверь. Вошел. И аккуратно закрыл ее за собой.
Йон только раздраженно пнул закрывшуюся дверь ногой.
... Милка дремала в глубоком кресле. Слишком бледная, под глазами круги... Ее медик докладом, естественно, делиться не стал; но инквизитор и так примерно представлял ситуацию.
Нехорошо. Но, в принципе, ничего страшного. Пара дней, и все пройдет бесследно. Пара дней, или один полностью высушенный труп... повышенная агрессивность без понижения способностей, самый паскудный вариант...
Тьфу ты.
Петр садится на диванчик рядом.
Некоторое время они молчат.
- Это было в церковном ладане. - наконец говорит он. - Дозировка просто чудовищная... впрочем, неудивительно, на свежем воздухе яд быстро рассеивается. А им нужны были гарантии.
Она усмехается, и слегка кивает.
Не новость. Ну, естественно.
- Насчет агента ты тоже в курсе?
- И кто же это был, брат Петр?
На губах сладчайшая улыбка. Нет, все же надо было ее убить.
- Я пока не настроен делиться этой информацией.
- Неужели я не имею права знать, кто меня отравил?
- Департамент Инквизиции еще не закончил следствие.
- Ну, я могу подсказать...
- Не стоит. - видимо, она что-то слышит в его голосе, потому что умолкает, и наконец открывает глаза.
В них насмешка. И... сочувствие?
Последнее даже хуже.
- Я сам разберусь. - он отворачивается.
- Я в этом не сомневаюсь. - Насмешка слышна и в голосе.
- А могу я все же узнать, что тебя дернуло побеседовать с Папой напоследок?! В таком-то состоянии?!
- Дурацкий вопрос. - Она смотрит на него с показным недоумением, дескать, как это можно не понимать элементарных вещей, - Ты бы предпочел ловить агента наугад? В такой толпе?
- Его вообще могло там не быть!
- Но он же был... и среагирвал...
- Ты рисковала!!! - рявкает он. - И чем! Ладно бы только своей жизнью, черт с тобой! Какое ты имела право рисковать другими?!
Она пожимает плечами.
Вопрос действительно еще более дурацкий, чем предыдущий. Риторический.
- Я в себя верю, - теперь в голосе холод, - кстати, и в тебя тоже.
- Благодрю за комплимент, леди, но он несколько незаслужен. Я действительно мог не успеть среагировать. ...Хотя попытался бы, в этом можешь не сомневаться.
- Я и не сомневаюсь. Раз уж вводить серебро рука у тебя не дрогнула.
- И за это кое-кто должен быть мне благодарен!
- Я и благодарна. Это было очень любезно с твоей стороны. Вот только к чему эти... претензии? - льда в вопросе столько, что на стенах должна бы уже появляться изморозь. - Или тебя настолько не обрадовала личность агента?..
- Что-то ты грубовато переводишь сегодня стрелки! Видимо, и впрямь, устала. ...Я же сказал, что разберусь!
- Конечно.
Противостояние - синее против янтарного; напряжение в сцепившихся намертво взглядах почти сыплет искрами.
- Ну, раз ты так утомлена, не буду навязывать свое невыносимое общество. - Он встает. Идет к двери.
- О. Какая неожиданная деликатность. Благодарю. Желаю удачи в расследовании.... интересно, что ждет виновных - строгий выговор?
Петр резко оборачивается.
- Ну все. Хватит.
Делает шаг, и одним движением выхватывает ее из кресла. Милка шипит, бешено скалится ему в лицо...
... Плохо выходит. Неубедительно.
- Стерва... ну ты и стерва. - В его голосе плавятся ненависть, нежность, и безумный, почти детский восторг. Смех и слезы звенят на донышке, заставляют сипеть.
- Нахал, - вяло возмущается она. - Вот оскорблять.. не имеешь права... сюда же войти могут, ненормальный!
- Там снаружи твой внук, дверь подпирает. Думаешь, мимо него кто-то пройдет?
- Ну ты же прошел...
- Пфффф...
Хорошо, что на ней сегодня нет корсета.
- Надеюсь, тебе от этого легче...
- И еще как! Считай это компенсацией за годы жизни, которых мне это стоило....
Уел, думает она. Но не говорит.
На пол летит ее платье, его китель...
- А не боишься, что цапну? Мне и в самом деле нехорошо...
- Цапай!... Я тебя удавлю, рефлекторно... и наконец смогу спокойно спать!
- Извращенец...
- Удавлю..., - он сжимает ее до боли, целует бешено, куда попало, - давно пора... стерва... вампирша чокнутая...
- Ох, замолчи...
Он замолкает. Собственно, просто лишается возможности говорить. А потом и желания.
Они падают в то же кресло.
Мирка ерзает на его коленях, трется о кожу. Согревается медленно. Его тело кажется нестерпимо горячим, запах пьянит, и она вдруг и правда ловит себя на желании... Смущающем, но вполне понятном - для метоселанки.
Фу, Мирка. И кто тут извращенец... Приличные девушки с едой не спят... То есть, наоборот...
Впрочем, ощущение приятное - особенно по сравнению с пережитым на проповеди кошмаром. Она судорожно вдыхает, захлебывается запахом. Тонет в нем. И клыки теперь не спрячешь... стыд-то какой.
Впрочем, Петру они, кажется, не мешают.
Ему сейчас вообще ничто не способно помешать.
Так же, как и ей.
Им.
А после оба с недоверием прислушиваются. К себе. К тому как - отпускает. Как уходит раздражение, усталость. Горечь. И боль из сведенных судорогой мышц.
Как появляются откуда-то силы.
Физиология... Непонятно, чья мысль.
Смешно. Почему ж не выходит - смеяться?
Хочется что-то сказать друг другу. Теплое. Благодарное.
Только вот что?
Не извиняться же...
Они и молчат.
В коридоре Йон сполз по двери, обнял руками колени и подумал, что если так дальше пойдет, то у него просто-напросто съедет крыша.
00:07 03-10-2007
Тафта и бархат, алая парча, драгоценный пурпурный шелк... Локоны и пряди. Мишура, думает Милка. Важно другое - непреклонная решимость в одних устремленных на нее глазах, и спокойное равнодушие в других. Княгине Молдавской нравится, что в качестве охранника кардинал избрала киборга - она ценит этот знак внимания, даже если он не предназначен специально Милке.
Тонкостенные фарфоровые чашки исходят паром и легким ароматом. Милка не знает ни одного яда, который имеет настолько тонкий запах корицы, поэтому пробует чай - и находит его восхитительным.
- Так значит, кардинал Медичи не будет мешать подписанию договора.
- Да. Это будет делать брат Петрос.
Звяканье ложечки о край чашки.
- В чем же проблема? С чем едят утку, с тем можно съесть и гуся.
- К сожалению, этот гусь еще не ощипан и даже не убит.
- Непредусмотрительно с вашей стороны.
Кардинал улыбается, улыбается, улыбается. Чуть болтает жидкостью в чашке - но княгиня Молдавская метоселанка, и ей сложно не заметить - руки у кардинала чуть подрагивают. Это не страх. Милка не знает, что это - но обещает себе разобраться.
- Да, это действительно мое упущение. Я никак не предполагала, что мой драгоценный братец рискнет доверить столь тонкий момент кому-то еще. Торпедировать мирный договор... Это для него очень важно. Почти столь же важно, как сохранить свою репутацию Защитника Веры Господней, этакого крестоносца без страха и упрека.
Милка обхватывает ладонями чашку, и смотрит поверх на кардинала.
- Со стороны вашего брата было неразумно оставлять департамент на попечении столь нерачительного управителя. Неужели репутация патрона настолько мало заботит этого... Петроса?
- Я бы сказала, что репутация как таковая не заботит брата Петра. Он, мммм... скорее фанатик, чем мерзавец, в отличие от моего брата. Скажем так, этого инквизитора сложно обвинить в нечистоплотности... по крайней мере, мне. - Сфорца ставит чашку на блюдечко, и сцепляет пальцы на коленях. - А потому я не стану даже пытаться. Но...
Разумеется, здесь должно было прозвучать некое "но". Милка даже догадывалась примерно, каким оно будет.
- Но несколько лет назад граф Мемфисский умудрился заполучить этого фанатика в свои сторонники. Возможно, Петр не настолько жесток в своих убеждениях, насколько хочет казаться?
- госпожа Сфорца, - качает Милка головой, - боюсь, это дважды не пройдет. Мой внук купил сотрудничество инквизитора ценой собственной жизни... Боюсь, что смертный приговор - слишком дорого за единоразовую помощь. ...Вряд ли что-то иное ожидает метоселанина на инквизиторском суде, согласитесь. Именно это брат Петр и потребовал в обмен на свое сотрудничество, так что сами видите, повторить этот номер вряд ли удастся.
Катерина чуть сутулится и улыбается, улыбается - обещая себе обязательно поговорить с Абелем насчет точности и детальности его отчетов.
- Я уверена, - мурлычет она сквозь эту свою улыбку, - что вы, княгиня Фортуна, смогли бы найти уязвимое место у нашего рыцаря разрушения. В конце концов, если уж это удалось Йону, то вам, с вашим опытом и знанием л...личности противника... это будет намного проще. В конце концов, от успеха этого предприятия зависит куда больше, чем в тот раз. И вам этот договор нужен не менее, чем мне, верно?
Милка молча, с любопытством разглядывает свою собеседницу. Не говорить же, что та напоминает княгине ее саму в 150 лет - такая же нахальная, такая же неразборчивая в средствах, такая же энергичная и самоуверенная. ...То же самое стремление таскать каштаны из огня чужими руками.
Со временем, думает Милка, такая непосредственность пройдет - если у кардинала будет на это время.
Метоселанка склоняет голову, пряча усмешку.
- Я понимаю. Это и в моих интересах, убедить брата Петроса не так рьяно исполнять его приказы. Ну что ж, это должно быть даже забавно.
При всей наивности кардинала - "она в точности повторяет мои собственные ошибки", - думает Милка, - Катерина совершенно правильно просчитала мотивацию гостьи. Да, возвращаться домой несолоно хлебавши, для метоселанки обидно и практически немыслимо. Следовательно, княгиня будет до последнего бороться... следовательно, сделает за Катерину львиную долю работы.
Как это... мило.
Чашечки на столе стоят рядом, на них нет никаких рисунков, и сложно определить на глаз, где чья.
Тонкостенные фарфоровые чашки исходят паром и легким ароматом. Милка не знает ни одного яда, который имеет настолько тонкий запах корицы, поэтому пробует чай - и находит его восхитительным.
- Так значит, кардинал Медичи не будет мешать подписанию договора.
- Да. Это будет делать брат Петрос.
Звяканье ложечки о край чашки.
- В чем же проблема? С чем едят утку, с тем можно съесть и гуся.
- К сожалению, этот гусь еще не ощипан и даже не убит.
- Непредусмотрительно с вашей стороны.
Кардинал улыбается, улыбается, улыбается. Чуть болтает жидкостью в чашке - но княгиня Молдавская метоселанка, и ей сложно не заметить - руки у кардинала чуть подрагивают. Это не страх. Милка не знает, что это - но обещает себе разобраться.
- Да, это действительно мое упущение. Я никак не предполагала, что мой драгоценный братец рискнет доверить столь тонкий момент кому-то еще. Торпедировать мирный договор... Это для него очень важно. Почти столь же важно, как сохранить свою репутацию Защитника Веры Господней, этакого крестоносца без страха и упрека.
Милка обхватывает ладонями чашку, и смотрит поверх на кардинала.
- Со стороны вашего брата было неразумно оставлять департамент на попечении столь нерачительного управителя. Неужели репутация патрона настолько мало заботит этого... Петроса?
- Я бы сказала, что репутация как таковая не заботит брата Петра. Он, мммм... скорее фанатик, чем мерзавец, в отличие от моего брата. Скажем так, этого инквизитора сложно обвинить в нечистоплотности... по крайней мере, мне. - Сфорца ставит чашку на блюдечко, и сцепляет пальцы на коленях. - А потому я не стану даже пытаться. Но...
Разумеется, здесь должно было прозвучать некое "но". Милка даже догадывалась примерно, каким оно будет.
- Но несколько лет назад граф Мемфисский умудрился заполучить этого фанатика в свои сторонники. Возможно, Петр не настолько жесток в своих убеждениях, насколько хочет казаться?
- госпожа Сфорца, - качает Милка головой, - боюсь, это дважды не пройдет. Мой внук купил сотрудничество инквизитора ценой собственной жизни... Боюсь, что смертный приговор - слишком дорого за единоразовую помощь. ...Вряд ли что-то иное ожидает метоселанина на инквизиторском суде, согласитесь. Именно это брат Петр и потребовал в обмен на свое сотрудничество, так что сами видите, повторить этот номер вряд ли удастся.
Катерина чуть сутулится и улыбается, улыбается - обещая себе обязательно поговорить с Абелем насчет точности и детальности его отчетов.
- Я уверена, - мурлычет она сквозь эту свою улыбку, - что вы, княгиня Фортуна, смогли бы найти уязвимое место у нашего рыцаря разрушения. В конце концов, если уж это удалось Йону, то вам, с вашим опытом и знанием л...личности противника... это будет намного проще. В конце концов, от успеха этого предприятия зависит куда больше, чем в тот раз. И вам этот договор нужен не менее, чем мне, верно?
Милка молча, с любопытством разглядывает свою собеседницу. Не говорить же, что та напоминает княгине ее саму в 150 лет - такая же нахальная, такая же неразборчивая в средствах, такая же энергичная и самоуверенная. ...То же самое стремление таскать каштаны из огня чужими руками.
Со временем, думает Милка, такая непосредственность пройдет - если у кардинала будет на это время.
Метоселанка склоняет голову, пряча усмешку.
- Я понимаю. Это и в моих интересах, убедить брата Петроса не так рьяно исполнять его приказы. Ну что ж, это должно быть даже забавно.
При всей наивности кардинала - "она в точности повторяет мои собственные ошибки", - думает Милка, - Катерина совершенно правильно просчитала мотивацию гостьи. Да, возвращаться домой несолоно хлебавши, для метоселанки обидно и практически немыслимо. Следовательно, княгиня будет до последнего бороться... следовательно, сделает за Катерину львиную долю работы.
Как это... мило.
Чашечки на столе стоят рядом, на них нет никаких рисунков, и сложно определить на глаз, где чья.
00:07 03-10-2007
Паула до прихода Петра тренировалась с кастетами; откладывает их в сторону и вытирает лицо и шею влажным полотенцем. Оба некоторое время молчат.
-Как тебе идея стать главой Инквизиции, сестра?
-Честно? Я не в восторге. Считаю, не справлюсь.
-Знаешь уже, - не вопрос, утверждение.
-К тому шло; сложно было не заметить, - полотенце шмякается на скамью. Молчание: без подтекстов, просто тишина. - Зря ты все же так.
-Выхода не было. До сих пор нету.
-Выход всегда есть. Просто он тебе не нравится.
-Тоже верно. Ладно, чего на бегу беседовать. Зайди в трапезную через полчасика, за едой и поговорим.
Паула думает, что лет десять назад она продала бы душу не задумываясь за это предложение. Даже год назад это все еще было бы поводом для... ммм... ну хотя бы макияжа и легкого волнения. Сейчас это всего лишь покалывающая сердце рутина. "Поговорим". Можно и поговорить, отчего же нет. Влюбленность перегорела, страсть улеглась, желание... не имеет значения. А дружба и доверие на дороге тоже не валяются. Не можешь любить - сиди и дружи, криво усмехается леди Смерть струям воды в душевой.
...Ткань униформы приятно льнет к телу, волосы перехвачены лентой; небось не свиданка - совещание. "Возможно, последнее" - скулит недобитое, недодушенное чувство где-то внутри. Паула не обращает внимания.
"Оставляешь меня. Ради своей крали заморской бросаешь... Меня, нас всех, Алессандро своего ненаглядного... Поползешь за ее подолом, да, командующий?" - крутится в голове. Паула знает, что не скажет ничего такого, потому что это ложь. Ложь, которая слишком похожа на правду, и оттого будет болезненной. Нет, обвинений не будет. Потому что он бы на ее месте не обвинял. Потому что "милосердие, сестра Паула... это то, что делает нас христианами. И людьми, наверное".
...Хотя очень хочется.
В трапезной суетно; пахнет выпечкой и кофе. Паула несет свой обед к занятому Петром столику. Хмыкает про себя - любовь там, не любовь, несчастная или нет, неприятности по службе или артобстрел, или духовные метания, но аппетиты у командования всегда были феноменальными. Потом Паула переводит взгляд на собственный поднос, и вновь хмыкает. Когда-то ведь калории высчитывала; боялась за талию.
Благодарственная молитва; позвякивание ложек о тарелки. Вопрос застает Паулу врасплох.
-Значит, думаешь, я неправ?
-У каждого своя правда.
-Но?
-Но другие скажут, что ты сбежал. Но - ребята тебя не поймут. Но - с ней ты все равно не будешь. Да и вообще... глупо.
-Это точно, - Паула думает, что стоило, наверное, высушить волосы - как-то зябко. - Понимаешь, сестра... Это ведь не из-за желания быть с ней.
-Догадываюсь. Не твой стиль. А ты хоть представляешь, сколько народу за тобой уйдет, когда все это дерьмо вскроется?
-Если вскроется.
-Когда. Я ведь тебе предлагала свернуть этому киллеру-недоделку шею; ты что ответил? "Он делал то, что должно". Вот и расхлебывай. Слухи уже поползли. А два и два сложить легко, особенно если ты с этой... княгиней... не уедешь в Византию. А ты не поедешь ведь.
-Не поеду. Ты... извини, что тебя во все это приходится вмешивать. Просто я не могу больше.
-Не хочешь.
-Не могу. Не чувствую больше в себе праведности вести слуг божьих за собой.
Паула сглатывает пару-тройку ругательств. Праведности он не чувствует, видите ли. Идиот.
-И чем намерен на досуге заняться, если не секрет? Грехи будешь отмаливать? Прелюбодеяние там, противоестественные склонности, или там...
-Я тебе говорил, не в этом дело. В этом - не раскаиваюсь.
-А что еще? - Паула не поднимает глаз; слишком хорошо ее знает брат Петрос.
Слишком многое смог бы прочитать из того, что знать ему не следует.
-Как тебе идея стать главой Инквизиции, сестра?
-Честно? Я не в восторге. Считаю, не справлюсь.
-Знаешь уже, - не вопрос, утверждение.
-К тому шло; сложно было не заметить, - полотенце шмякается на скамью. Молчание: без подтекстов, просто тишина. - Зря ты все же так.
-Выхода не было. До сих пор нету.
-Выход всегда есть. Просто он тебе не нравится.
-Тоже верно. Ладно, чего на бегу беседовать. Зайди в трапезную через полчасика, за едой и поговорим.
Паула думает, что лет десять назад она продала бы душу не задумываясь за это предложение. Даже год назад это все еще было бы поводом для... ммм... ну хотя бы макияжа и легкого волнения. Сейчас это всего лишь покалывающая сердце рутина. "Поговорим". Можно и поговорить, отчего же нет. Влюбленность перегорела, страсть улеглась, желание... не имеет значения. А дружба и доверие на дороге тоже не валяются. Не можешь любить - сиди и дружи, криво усмехается леди Смерть струям воды в душевой.
...Ткань униформы приятно льнет к телу, волосы перехвачены лентой; небось не свиданка - совещание. "Возможно, последнее" - скулит недобитое, недодушенное чувство где-то внутри. Паула не обращает внимания.
"Оставляешь меня. Ради своей крали заморской бросаешь... Меня, нас всех, Алессандро своего ненаглядного... Поползешь за ее подолом, да, командующий?" - крутится в голове. Паула знает, что не скажет ничего такого, потому что это ложь. Ложь, которая слишком похожа на правду, и оттого будет болезненной. Нет, обвинений не будет. Потому что он бы на ее месте не обвинял. Потому что "милосердие, сестра Паула... это то, что делает нас христианами. И людьми, наверное".
...Хотя очень хочется.
В трапезной суетно; пахнет выпечкой и кофе. Паула несет свой обед к занятому Петром столику. Хмыкает про себя - любовь там, не любовь, несчастная или нет, неприятности по службе или артобстрел, или духовные метания, но аппетиты у командования всегда были феноменальными. Потом Паула переводит взгляд на собственный поднос, и вновь хмыкает. Когда-то ведь калории высчитывала; боялась за талию.
Благодарственная молитва; позвякивание ложек о тарелки. Вопрос застает Паулу врасплох.
-Значит, думаешь, я неправ?
-У каждого своя правда.
-Но?
-Но другие скажут, что ты сбежал. Но - ребята тебя не поймут. Но - с ней ты все равно не будешь. Да и вообще... глупо.
-Это точно, - Паула думает, что стоило, наверное, высушить волосы - как-то зябко. - Понимаешь, сестра... Это ведь не из-за желания быть с ней.
-Догадываюсь. Не твой стиль. А ты хоть представляешь, сколько народу за тобой уйдет, когда все это дерьмо вскроется?
-Если вскроется.
-Когда. Я ведь тебе предлагала свернуть этому киллеру-недоделку шею; ты что ответил? "Он делал то, что должно". Вот и расхлебывай. Слухи уже поползли. А два и два сложить легко, особенно если ты с этой... княгиней... не уедешь в Византию. А ты не поедешь ведь.
-Не поеду. Ты... извини, что тебя во все это приходится вмешивать. Просто я не могу больше.
-Не хочешь.
-Не могу. Не чувствую больше в себе праведности вести слуг божьих за собой.
Паула сглатывает пару-тройку ругательств. Праведности он не чувствует, видите ли. Идиот.
-И чем намерен на досуге заняться, если не секрет? Грехи будешь отмаливать? Прелюбодеяние там, противоестественные склонности, или там...
-Я тебе говорил, не в этом дело. В этом - не раскаиваюсь.
-А что еще? - Паула не поднимает глаз; слишком хорошо ее знает брат Петрос.
Слишком многое смог бы прочитать из того, что знать ему не следует.
00:09 03-10-2007
...В последнее время в Ватикане стало слишком много любителей подкрадывания - решила Паула, различив едва слышные шаги. Сама она, уединившись в парковой беседке с добрым кувшинчиком граппы, хотела тихонько оплакать свое горе и вообще без помех предаться греху уныния; и тут на тебе. Когда инквизитор сквозь заросли жасмина смогла различить нарушителя спокойствия, то едва не выругалась сквозь зубы. Сдержало только соображение, что тогда ее точно заметят. Этого незваного гостя шугануть точно не получилось бы - баронет Сташевский вряд ли проникся бы значимостью статуса Паулы в Инквизиции. Чертов вампир.
...Кувшин тюкнул о мраморную столешницу чуть сильнее, чем хотелось бы - вампир тут же дернулся и обернулся к источнику звука. Паула вздохнула. Доказывай теперь этому кровососу, что за ним не следили... А ведь такой тихий был вечер.
...Оказалось, что неприметная беседка в зарослях жасмина, которую Орест облюбовал, дабы надраться там вусмерть - уже занята. Там расположился какой-то надоедливый инквизитор; какая-то, поправил себя баронет, разглядев бюст и немалой длины ноги монахини.
Замечательно. Терране (наглые, тупые, омерзительные, и просто противные) его сегодня просто преследовали.
- Добрый вечер, - поздоровался он. Вежливо. Предельно вежливо. Настолько, наколько смог. - Могу я узнать... чем обязан... столь неожиданной встрече?
- Всего лишь случайности, баронет, - прошипела инквизиторша. Донельзя противным тоном прошипела, стоило отметить.
- Ах, неужели...
- Ну да. Я, представьте себе, люблю прогуливаться в этом парке. И, как правило, не ожидаю тут встречи с... посторонними.
- И вы разумеется, облюбовали эту беседку совершенно случайно.
- Разумеется.
- И покидать ее в ближайшее время не собираетесь.
- И как вы догадались, любезный баронет?
Последняя фраза была произнесена с чем-то, похожим на искреннюю радость. Восхитительно. Просто великолепно.
- ...и если ВЫ не против, я бы предпочла и дальше наслаждаться этим вечером в одиночестве. - Паула демонстративно сделала еще один глоток граппы.
- А если я буду против? - спросил он и, к собственному удивлению, услышал в своем голосе точно такие же нотки.
- А вы будете? - в голосе инквизиторши слышалась уже просто-таки искренняя надежда.
Ну знаете...
Орест смерил взглядом наглую терранку с ног до головы.
- Знаете, я с самого начала хотел спросить... где ж вы оружие-то прячете? Нет, мне в самом деле интересно...
- Вам, любезнейший, показать? - Судя по тону и выражению лица, монашка явно весь день практиковала смирение в отношении метоселан, и успела этим до крайности отяготиться.
...И тут Орест понял: наглые терране его и в самом деле преследуют.
- Минутку.... всего одна минута, и я непременно вернусь к нашей увлекательной беседе... Айче. Скажи пожалуйста, что ты тут делаешь? Ты разве не дожен быть на связи? Не боишься, что если нас обоих не будет, опять что-нибудь случиться?
- Ну, пока оно и так случается; вне зависимости, есть мы там, или нас там нет... - Командир "дневной стражи" с самым невинным видом выбрался из кустов. Оглядел сцену. Прошелся выразительным взглядом по Оресту, по инквизиторше... Особо остановив внимание на емкостях на столе и подмышкой баронета.
- Ага, понятно. Значит, это я удачно зашел... - и на столик рядом с граппой встал кувшин с чем-то темным и пенящимся.
- Айче. Сделай отдолжение. Мне лично. Погуляй где нибудь...
- Зачем? У меня сегодня такой тоскливый вечер, а у вас тут, я смотрю, так весело...
- Это не то, что вы подумали... - промямлила Паула
- А я, знаете, в таких ситуациях вообще не думаю, - Айче при этом смотрел только на баронета. - Дома в таких ситуациях думать вредно. Рекомендуется сразу линять.
- Ну, и почему же ты не следуешь собственным, таким разумным, рекомендациям? - устало спроил Орест. Настроение ушло. Возможно, оно было и к лучшему.
- А ты не понял? Как обычно, нахально пользуюсь твоим хорошим отношением... - и он ухмыльнулся. - Так что... может, не будем ссориться за такое удобное местечко? К тому же, - продолжил он рассеянно, - я тут подумал... а не один ли у вас повод для вселенской скорби? - и поперхнулся под двумя абсолютно одинаковыми яростными взглядами. - ...Что я такого сказал?
Паула пошарила рукой под скамейкой и вытянула кастет. - Баронет, если вы не возражаете, я на время позаимствую один ваш термин... - она обернулась к новоприбывшему, и прошипела в лучших вампирских традициях:
-Забирай свое пойло, и вали отсюда, пока можешь... терран! - а потом неожиданно хлюпнула носом и разрыдалась. Айче понимающе покивал, оценил уровень граппы в кувшине (меньше половины), и сел рядом, обняв девушку за плечи.
А Орест остался стоять посреди беседки.
Так. Кажется я пьян сильнее, чем мне казалось.
Он еще раз посмотрел на плачущую навзрыд инквизиторшу.
Намного сильнее.
Помотал головой... кошмар развеиваться отказался.
Пришлось сесть рядом.
Значит, сделал вывод метоселанин, можно окончательно расслабиться. Хуже уже не будет. Некуда.
Он поставил на стол бутылку и бокал. Вытащил из кармана таблетки - и начал готовить коктейль.
Двойную дозу.
- Не смотри на меня так, - процедил сквозь зубы, даже не глядя ощущая укоризненный взгляд Айче. - Да, я сегодня напьюсь. Именно до... того самого. Собираюсь нагнать нашу... знакомую... И вообще. Ты, надеюсь, озаботился посудой? Сидит тут, понимаешь, совершенно трезвый...
- Мне на дежурство с утра, - грустно сказал Айче, извлекая откуда-то кружку. - А вообще да, надо вас догонять... а то на трезвую голову созерцать сию картину тяжко...
Паула, видимо, настроилась на долгий траур - во всяком случае, доносящиеся сквозь всхлипывания слова до странности напоминали причитания по покойнику. Было там и "на кого ж ты меня оставил", и "в сырую землю спать уложат", и "пропал, соколик"... В общем, похоже, дама перестала обращать внимание на окружающую действительность. Баронет ей остро позавидовал.
...Кувшин тюкнул о мраморную столешницу чуть сильнее, чем хотелось бы - вампир тут же дернулся и обернулся к источнику звука. Паула вздохнула. Доказывай теперь этому кровососу, что за ним не следили... А ведь такой тихий был вечер.
...Оказалось, что неприметная беседка в зарослях жасмина, которую Орест облюбовал, дабы надраться там вусмерть - уже занята. Там расположился какой-то надоедливый инквизитор; какая-то, поправил себя баронет, разглядев бюст и немалой длины ноги монахини.
Замечательно. Терране (наглые, тупые, омерзительные, и просто противные) его сегодня просто преследовали.
- Добрый вечер, - поздоровался он. Вежливо. Предельно вежливо. Настолько, наколько смог. - Могу я узнать... чем обязан... столь неожиданной встрече?
- Всего лишь случайности, баронет, - прошипела инквизиторша. Донельзя противным тоном прошипела, стоило отметить.
- Ах, неужели...
- Ну да. Я, представьте себе, люблю прогуливаться в этом парке. И, как правило, не ожидаю тут встречи с... посторонними.
- И вы разумеется, облюбовали эту беседку совершенно случайно.
- Разумеется.
- И покидать ее в ближайшее время не собираетесь.
- И как вы догадались, любезный баронет?
Последняя фраза была произнесена с чем-то, похожим на искреннюю радость. Восхитительно. Просто великолепно.
- ...и если ВЫ не против, я бы предпочла и дальше наслаждаться этим вечером в одиночестве. - Паула демонстративно сделала еще один глоток граппы.
- А если я буду против? - спросил он и, к собственному удивлению, услышал в своем голосе точно такие же нотки.
- А вы будете? - в голосе инквизиторши слышалась уже просто-таки искренняя надежда.
Ну знаете...
Орест смерил взглядом наглую терранку с ног до головы.
- Знаете, я с самого начала хотел спросить... где ж вы оружие-то прячете? Нет, мне в самом деле интересно...
- Вам, любезнейший, показать? - Судя по тону и выражению лица, монашка явно весь день практиковала смирение в отношении метоселан, и успела этим до крайности отяготиться.
...И тут Орест понял: наглые терране его и в самом деле преследуют.
- Минутку.... всего одна минута, и я непременно вернусь к нашей увлекательной беседе... Айче. Скажи пожалуйста, что ты тут делаешь? Ты разве не дожен быть на связи? Не боишься, что если нас обоих не будет, опять что-нибудь случиться?
- Ну, пока оно и так случается; вне зависимости, есть мы там, или нас там нет... - Командир "дневной стражи" с самым невинным видом выбрался из кустов. Оглядел сцену. Прошелся выразительным взглядом по Оресту, по инквизиторше... Особо остановив внимание на емкостях на столе и подмышкой баронета.
- Ага, понятно. Значит, это я удачно зашел... - и на столик рядом с граппой встал кувшин с чем-то темным и пенящимся.
- Айче. Сделай отдолжение. Мне лично. Погуляй где нибудь...
- Зачем? У меня сегодня такой тоскливый вечер, а у вас тут, я смотрю, так весело...
- Это не то, что вы подумали... - промямлила Паула
- А я, знаете, в таких ситуациях вообще не думаю, - Айче при этом смотрел только на баронета. - Дома в таких ситуациях думать вредно. Рекомендуется сразу линять.
- Ну, и почему же ты не следуешь собственным, таким разумным, рекомендациям? - устало спроил Орест. Настроение ушло. Возможно, оно было и к лучшему.
- А ты не понял? Как обычно, нахально пользуюсь твоим хорошим отношением... - и он ухмыльнулся. - Так что... может, не будем ссориться за такое удобное местечко? К тому же, - продолжил он рассеянно, - я тут подумал... а не один ли у вас повод для вселенской скорби? - и поперхнулся под двумя абсолютно одинаковыми яростными взглядами. - ...Что я такого сказал?
Паула пошарила рукой под скамейкой и вытянула кастет. - Баронет, если вы не возражаете, я на время позаимствую один ваш термин... - она обернулась к новоприбывшему, и прошипела в лучших вампирских традициях:
-Забирай свое пойло, и вали отсюда, пока можешь... терран! - а потом неожиданно хлюпнула носом и разрыдалась. Айче понимающе покивал, оценил уровень граппы в кувшине (меньше половины), и сел рядом, обняв девушку за плечи.
А Орест остался стоять посреди беседки.
Так. Кажется я пьян сильнее, чем мне казалось.
Он еще раз посмотрел на плачущую навзрыд инквизиторшу.
Намного сильнее.
Помотал головой... кошмар развеиваться отказался.
Пришлось сесть рядом.
Значит, сделал вывод метоселанин, можно окончательно расслабиться. Хуже уже не будет. Некуда.
Он поставил на стол бутылку и бокал. Вытащил из кармана таблетки - и начал готовить коктейль.
Двойную дозу.
- Не смотри на меня так, - процедил сквозь зубы, даже не глядя ощущая укоризненный взгляд Айче. - Да, я сегодня напьюсь. Именно до... того самого. Собираюсь нагнать нашу... знакомую... И вообще. Ты, надеюсь, озаботился посудой? Сидит тут, понимаешь, совершенно трезвый...
- Мне на дежурство с утра, - грустно сказал Айче, извлекая откуда-то кружку. - А вообще да, надо вас догонять... а то на трезвую голову созерцать сию картину тяжко...
Паула, видимо, настроилась на долгий траур - во всяком случае, доносящиеся сквозь всхлипывания слова до странности напоминали причитания по покойнику. Было там и "на кого ж ты меня оставил", и "в сырую землю спать уложат", и "пропал, соколик"... В общем, похоже, дама перестала обращать внимание на окружающую действительность. Баронет ей остро позавидовал.
00:11 03-10-2007
Теоретически, стоило бы перепоручить конвой метоселанки тому же Дуо, или Маттиасу. У них всяко есть опыт работы телохранителем, и нет желания подопечную тихо удавить где-нибудь в уголке. Но уж коли Бог послал испытание - значит, нужно терпеть.
Вампирша раздражала. Высокомерная лгунья, кичащаяся своей утонченностью лицемерка. Хищница. Петр постоянно напоминал себе об этом, пока княгиня держала рот закрытым: слишком уж достоверным в таких случаях был образ беззащитной хрупкой девушки. Зато нежный голосок сразу развеивал все сомнения - ни одна девица не смогла бы утрамбовать столько яда в столь невинные фразы. Петру то и дело чудились брезгливо-снисходительные нотки в этом голосе... А уж то высказывание вполголоса - I]Терран. Варвар и солдафон[/I] - инквизитор вряд ли забыл бы и на смертном одре.
Варвар, значит, и солдафон. Ну, обманывать чьи бы то ни было ожидания Петр не любил никогда. Что вампирша хочет увидеть, то она и получит, однозначно
Вампирша раздражала. Высокомерная лгунья, кичащаяся своей утонченностью лицемерка. Хищница. Петр постоянно напоминал себе об этом, пока княгиня держала рот закрытым: слишком уж достоверным в таких случаях был образ беззащитной хрупкой девушки. Зато нежный голосок сразу развеивал все сомнения - ни одна девица не смогла бы утрамбовать столько яда в столь невинные фразы. Петру то и дело чудились брезгливо-снисходительные нотки в этом голосе... А уж то высказывание вполголоса - I]Терран. Варвар и солдафон[/I] - инквизитор вряд ли забыл бы и на смертном одре.
Варвар, значит, и солдафон. Ну, обманывать чьи бы то ни было ожидания Петр не любил никогда. Что вампирша хочет увидеть, то она и получит, однозначно
00:13 03-10-2007
Брат Петр бродил по парку.
На душе было невыносимо мерзко.
Идиот… тебя же предупреждали.
Предупреждали. Он удвоил посты. Лично проверил маршруты следования.
Но предположить неизвестные подземные ходы в самом здании?! Ну знаете…
Проклятый протокол.
И что тебе мешало на него наплевать и одеть броню? Идиот…
Он вспоминал.
Бледное лицо. Кровь на платье. Показалось, что одна из тварей сумела ее достать.
Картина неслучившегося - э, нет, брат Петр, не обманывай себя, было такое уже - подло подобралась к глазам: тонкая фигурка медленно оседает на пол, в расширяющуюся красно-черную лужу. Он с трудом отогнал видение и мысль - "как тогда". Как тогда - больше не будет.
«Со мной все в порядке. Не стоит беспокойства». Нестерпимый холод в голосе. Ну еще бы, хорош глава департамента. Все, на что хватило – лично размахивать скриммером. Тонкие пальчики брезгливо приподнимают подол. "Однако, господа, вы и намусорили… полагаю, мне лучше удалиться, пока тут не приберут". Презрительный поворот головы. Взгляд сквозь присутствующих. Можно радоваться, переговоры наконец сорваны. Надолго. Скоро она уедет.
Неужели у нее и впрямь настолько железные нервы?
...Но как же паскудно. Между прочим, она может решить, что все подстроено… хотя нет, едва ли. По мнению леди Высокомерие, инквизиция на столь тонкие ходы не способна.
Будь оно все проклято.
…В здании, где расположилось посольство, свет горел вовсю. Упыри подстраивались под ритм жизни терран лишь частично.
Петр глазами нашел ее окна. Свет был и там. Сочился из-под тяжелых штор.
Она внутри. Интересно, чем занята сейчас.
Небось, продумывает какую-нибудь гадость. Без пакости напоследок она точно не уедет…
Нужно поговорить. Извиниться.
Тебя мало выставляли дураком?
Тем более нужно. Как ни крути, ее могли убить, и именно он должен был предотвратить это.
И не смог.
Ладно, хуже о нем думать уже не будут. Потому что если не извиниться - некуда.
Надо поговорить с ней, последний раз - без толку, конечно, но это не из-за возможной пользы или там, минимизации ущерба. Хотя бы из соображений долга и... неважно. Глупости. Долг. Да, долг защитника.
Несостоявшегося. Мазохист.
Петр развернулся на каблуках и быстрым шагом направился к посольству.
На душе было невыносимо мерзко.
Идиот… тебя же предупреждали.
Предупреждали. Он удвоил посты. Лично проверил маршруты следования.
Но предположить неизвестные подземные ходы в самом здании?! Ну знаете…
Проклятый протокол.
И что тебе мешало на него наплевать и одеть броню? Идиот…
Он вспоминал.
Бледное лицо. Кровь на платье. Показалось, что одна из тварей сумела ее достать.
Картина неслучившегося - э, нет, брат Петр, не обманывай себя, было такое уже - подло подобралась к глазам: тонкая фигурка медленно оседает на пол, в расширяющуюся красно-черную лужу. Он с трудом отогнал видение и мысль - "как тогда". Как тогда - больше не будет.
«Со мной все в порядке. Не стоит беспокойства». Нестерпимый холод в голосе. Ну еще бы, хорош глава департамента. Все, на что хватило – лично размахивать скриммером. Тонкие пальчики брезгливо приподнимают подол. "Однако, господа, вы и намусорили… полагаю, мне лучше удалиться, пока тут не приберут". Презрительный поворот головы. Взгляд сквозь присутствующих. Можно радоваться, переговоры наконец сорваны. Надолго. Скоро она уедет.
Неужели у нее и впрямь настолько железные нервы?
...Но как же паскудно. Между прочим, она может решить, что все подстроено… хотя нет, едва ли. По мнению леди Высокомерие, инквизиция на столь тонкие ходы не способна.
Будь оно все проклято.
…В здании, где расположилось посольство, свет горел вовсю. Упыри подстраивались под ритм жизни терран лишь частично.
Петр глазами нашел ее окна. Свет был и там. Сочился из-под тяжелых штор.
Она внутри. Интересно, чем занята сейчас.
Небось, продумывает какую-нибудь гадость. Без пакости напоследок она точно не уедет…
Нужно поговорить. Извиниться.
Тебя мало выставляли дураком?
Тем более нужно. Как ни крути, ее могли убить, и именно он должен был предотвратить это.
И не смог.
Ладно, хуже о нем думать уже не будут. Потому что если не извиниться - некуда.
Надо поговорить с ней, последний раз - без толку, конечно, но это не из-за возможной пользы или там, минимизации ущерба. Хотя бы из соображений долга и... неважно. Глупости. Долг. Да, долг защитника.
Несостоявшегося. Мазохист.
Петр развернулся на каблуках и быстрым шагом направился к посольству.
00:16 03-10-2007
...Ну хорошо, будем рассуждать здраво. Допустим, перспектива ее ранения действительно заставила инквизитора нервничать.
Что из этого?
Да ничего. Едва ли у него хватило бы нахальства сорвать переговоры подобной провокацией. Да и для патрона его... грубовато. Кроме того, тогда инквизиторы нашли бы способ оказаться в броне. И ты ведь говорила с ним. Войны Петр не хочет. А такая смерть - твоя, чья ж еще; хватит делать вид, что бессмертна! - вполне может кончиться именно войной. Естественно, что монаха волнует состояние метоселанки.
…Нет, все равно не сходится. Чтобы повесить всех собак на террористов, ему стоило лишь на мгновенье промедлить… «Ты не ранена?» Нет. Не похоже на обычное беспокойство о неприятном, но ценном госте.
Было что-то еще… Или все-таки показалось?
…Ох, Милка-Милка. Она усмехается. Ну почему, когда речь идет об этом типе, привычная проницательность вдруг начинает отказывать?
Почему не получается спокойно анализировать его действия, не скатываясь в какую-то странную задумчивость?
Ты опять решила стать мечтательницей? А не поздновато ли вспоминать это умение?
… Стук в дверь заставил вздрогнуть. Да, а нервишки-то пошаливают… кого это несет? В эту дверь мог стучаться только кто-то из своих, или из слуг. Я же просила меня не беспокоить…
- Кто там?
- Это брат Петр… Можно войти? Нам нужно поговорить.
Милка снова вздрагивает. Секунду не может придти в себя. Да что ж это такое, нигде от него покоя нет…
А потом все-таки открывает дверь. В самом деле, ничего особенного не случилось. И даже удивительного. Всего лишь очередная выходка нахального террана.
Хочется спросить что-то ехидное, например, почему он не попросил доложить о нем горничную… Она не спрашивает. Пусть говорит, что ему нужно, и выметается.
- Простите, я… пришел извиниться. За сегодняшний инцидент. Вы действительно не пострадали?
- Мы, кажется, были на "ты". – Ну вот, опять. Она внимательно рассматривает инквизитора. С ним действительно что-то не так.
Брат Петр заметно нервничает. Стоит посреди комнаты, оглядывается. И явно не знает, куда себя девать.
Интересно...
- Да, я помню. – Он проводит рукой по лицу, - Извини, но я все же повторю вопрос. Ты действительно не пострадала?
Она усмехается.
- Не волнуйся, будь на мне хоть царапина, ты был бы уже в курсе.
- Возможно. – Он внимательно смотрит на нее. Взгляд пристальных синих глаз шарит по телу, как в прицеле держит... Вызывает чувство неловкости. Но все же, каков нахал… И Милке неожиданно нестерпимо хочется устроить мелкую пакость. Надерзить. Смутить. Вызвать на этой физиономии неподдельное замешательство.
- Желаешь проверить собственноручно? – реплика слетает с языка прежде, чем она успевает осознать степень ее фривольности. Нет, он действительно скверно на меня влияет.
Впрочем, своей цели реплика достигает, и даже более чем. Инквизитор едва не закашливается, и выглядит при этом столь забавно, что Милке приходится отвернуться - скрыть улыбку.
Впрочем, Петр быстро приходит в себя.
- В общем-то, за этим я и пришел. – Пауза. Ждет ее реакции. Не дожидается. Милка смотрит в другую сторону, и оглядываться пока не собирается. Варвар-хам-проклятый терран, чтоб тебя…
- Выпьешь что-нибудь? – спрашивает она самым невинным тоном, на который только способна.
- Благодарю, – следует чинный ответ. – Я не употребляю спиртное… кстати, я об этом говорил.
- О, я забыла… Что ж, придется пить в одиночестве, – она поднимает свою кружку с глинтвейном.
Должна же я получать хоть какое-то удовольствие от этого разговора.
Петр думает, что пока его предчувствия целиком и полностью оправдываются.
Его в очередной раз выставляют дураком.
...Как же, будет он пить хоть что-то, поданное этими нежными ручками…
Впрочем, привычный обмен любезностями снял непонятно откуда взявшуюся неловкость. Теперь надо просто вернуться к теме разговора.
Что из этого?
Да ничего. Едва ли у него хватило бы нахальства сорвать переговоры подобной провокацией. Да и для патрона его... грубовато. Кроме того, тогда инквизиторы нашли бы способ оказаться в броне. И ты ведь говорила с ним. Войны Петр не хочет. А такая смерть - твоя, чья ж еще; хватит делать вид, что бессмертна! - вполне может кончиться именно войной. Естественно, что монаха волнует состояние метоселанки.
…Нет, все равно не сходится. Чтобы повесить всех собак на террористов, ему стоило лишь на мгновенье промедлить… «Ты не ранена?» Нет. Не похоже на обычное беспокойство о неприятном, но ценном госте.
Было что-то еще… Или все-таки показалось?
…Ох, Милка-Милка. Она усмехается. Ну почему, когда речь идет об этом типе, привычная проницательность вдруг начинает отказывать?
Почему не получается спокойно анализировать его действия, не скатываясь в какую-то странную задумчивость?
Ты опять решила стать мечтательницей? А не поздновато ли вспоминать это умение?
… Стук в дверь заставил вздрогнуть. Да, а нервишки-то пошаливают… кого это несет? В эту дверь мог стучаться только кто-то из своих, или из слуг. Я же просила меня не беспокоить…
- Кто там?
- Это брат Петр… Можно войти? Нам нужно поговорить.
Милка снова вздрагивает. Секунду не может придти в себя. Да что ж это такое, нигде от него покоя нет…
А потом все-таки открывает дверь. В самом деле, ничего особенного не случилось. И даже удивительного. Всего лишь очередная выходка нахального террана.
Хочется спросить что-то ехидное, например, почему он не попросил доложить о нем горничную… Она не спрашивает. Пусть говорит, что ему нужно, и выметается.
- Простите, я… пришел извиниться. За сегодняшний инцидент. Вы действительно не пострадали?
- Мы, кажется, были на "ты". – Ну вот, опять. Она внимательно рассматривает инквизитора. С ним действительно что-то не так.
Брат Петр заметно нервничает. Стоит посреди комнаты, оглядывается. И явно не знает, куда себя девать.
Интересно...
- Да, я помню. – Он проводит рукой по лицу, - Извини, но я все же повторю вопрос. Ты действительно не пострадала?
Она усмехается.
- Не волнуйся, будь на мне хоть царапина, ты был бы уже в курсе.
- Возможно. – Он внимательно смотрит на нее. Взгляд пристальных синих глаз шарит по телу, как в прицеле держит... Вызывает чувство неловкости. Но все же, каков нахал… И Милке неожиданно нестерпимо хочется устроить мелкую пакость. Надерзить. Смутить. Вызвать на этой физиономии неподдельное замешательство.
- Желаешь проверить собственноручно? – реплика слетает с языка прежде, чем она успевает осознать степень ее фривольности. Нет, он действительно скверно на меня влияет.
Впрочем, своей цели реплика достигает, и даже более чем. Инквизитор едва не закашливается, и выглядит при этом столь забавно, что Милке приходится отвернуться - скрыть улыбку.
Впрочем, Петр быстро приходит в себя.
- В общем-то, за этим я и пришел. – Пауза. Ждет ее реакции. Не дожидается. Милка смотрит в другую сторону, и оглядываться пока не собирается. Варвар-хам-проклятый терран, чтоб тебя…
- Выпьешь что-нибудь? – спрашивает она самым невинным тоном, на который только способна.
- Благодарю, – следует чинный ответ. – Я не употребляю спиртное… кстати, я об этом говорил.
- О, я забыла… Что ж, придется пить в одиночестве, – она поднимает свою кружку с глинтвейном.
Должна же я получать хоть какое-то удовольствие от этого разговора.
Петр думает, что пока его предчувствия целиком и полностью оправдываются.
Его в очередной раз выставляют дураком.
...Как же, будет он пить хоть что-то, поданное этими нежными ручками…
Впрочем, привычный обмен любезностями снял непонятно откуда взявшуюся неловкость. Теперь надо просто вернуться к теме разговора.
23:40 03-10-2007
Все как обычно. Ничего не изменилось. Петр загораживается от реальности этими словами, как щитом - "все-как-обычно". Не в первый раз враги злоумышляют против Вечного города. Не в первый раз они будут повержены в пыль. Все было раньше, и все повторится, но как же больно в груди.
Она еретичка, думает инквизитор. Еретичка и вампирша. Она просто поступает согласно своей природе, всего лишь создана такой и не умеет иначе, но... разве это возможно - быть такой искренней и притом лгать? Разве... можно настолько притворяться?
Вампирша... Она всего лишь делала то, что нужно ее расе. Ничего не обещая врагу, и кто виноват, что глупый монах с чего-то решил иначе? Только он сам.
Странно. Вроде бы инфаркт - это не заразно, но... почему же все-таки так больно... Петр украдкой касается креста. Не гордый, и готов просить Христа о помощи открыто; но не тогда, когда это будет стоить подчиненным уверенности в командире.
...Она ведь и впрямь ничего не обещала. По-своему даже была честна - не обвинишь же в предательстве укусившую змею... Сам виноват. Сам... Захотел запутаться в расставленных сетях - ну так и получай по заслугам. Размечтался... Урод. У нее таких... и не таких... Нормальных, деликатных, не повязанных на кровную вражду... Захотел схватить Удачу за хвост, руки-то и обжег - нечего теперь хныкать...
"Тогда будет война. Ты этого хочешь, Орсини?" - "Не более тебя... Фортуна". Конечно, она не хочет войны. Зачем ей? Просто... потянуть время, а заодно и развлечься с тупым варваром.
...Но разве можно лгать - так?
А почему нельзя? И потом, она ведь и не лгала. А вот собственный департамент - лгал. Провоцировал. Покушался на убийство. Этак, брат Петр, додумаешься, пожалуй, до полной невиновности своей вампирши... Мол, она вся в белом, а вы все в... этом самом.
...а ведь так оно и выходит, если подумать.
Именно этого она и добивается. Сколько понадобится, чтобы закончить богомерзкое паскудство? Месяцы? Недели? Нет, она не лгала. Ни словом. "Если бы у нас был способ переломить ситуацию в свою пользу...". Вот он, способ. Конечно, зачем война, когда есть шанс выступить спасителями? Целителями больных овечек? В рамках - целиком и полностью в рамках - этого проклятого договора?! А инквизиция, да, инквизиция, как и вся церковь, будет...
...Как ей того и хотелось. И никакой войны.
Дрянь. Лживая стерва.
Можно подумать, ты не знал этого с самого начала. Не помнил каждую минуту... Почему ты ее не остановил?
....Ничего, говорит он себе, еще не поздно. Не знаю, что можно сделать. Но что-то наверняка можно.
Так, как выходит... не будет.
Просто дай посмотреть в твои глаза. Убедиться, что ты лгала. И покончим с этим.
Мирка работала с письмами из империи, когда дверь в комнату распахнулась.
Она вздохнула. Угадай, кто. Отвлекаться не стала - новости последние дни были исключительно скверными. Вот и из дома - ничего толкового...
Какие-то листки разлетелись по столу, поверх ее бумаг.
Мирка удивленно приподняла один. Фотографии чем-то больных терран...
...чем-то? Это... это же...
Она подняла второй листок.
Отчет... глаза резанула знакомая фамилия.
...это...
Третий листок...
...у Мирки едва не задрожали руки от предвкушения.
Значит, инквизиция знает о них?...
- Все-таки я тебя обожаю, - мурлыкнула она.
- Еще бы. Второго такого дурака поискать...
Бесцветный, отстраненный голос. Мертвый.
Мирка удивилась, вскинула глаза...
...ой...
... Такое ощущение испытываешь, внезапно оказавшись на краю обрыва. Или стоя рядом с бомбой, с подожженным запалом.
...
...Он ведь не в курсе деталей. Ну да, откуда ему. Просто узнал, что кто-то из имперцев ведет разработки биологического оружия, сложил это с тем, что ему говорила я... сделал выводы...
Перед княгиней Молдавской стоит воплощенный крестовый поход. До объявления которого - считанные секунды.
И костры инквизиции полыхют в его глазах.
Не молчать... сказать, что... нет, не поверит... да сделай же что-нибудь, он ведь видит, что ты задумалась, сейчас скажет - не трудитесь, княгиня, подбирать слова... Мирка резко встает.
...Фраза не прозвучала. Отвлекся, сбился с мысли.
Молчит.
Пока молчит...
Она проходит по кабинету. Подходит к двери, закрывает. Все равно будет серьезный разговор. Что же делать? Лишь бы не принял за игривый намек. Нет, не принял. Молчит. Следит за каждым шагом.
В голове вертиться один сценарий за другим. Не то, не то...
Она подходит к бару. Там, в глубине, есть одна полезная штучка... Не будет он разговаривать. Не за тем пришел. ...Достает. Так чтобы он видел. Ага, заинтересовался... еще несколько секунд.
Что делать? Или, раз уж я все равно достала глушилку... Она задумчиво смотрит на бутылки. Помнишь, ты думала, как он ценит искренность? Смешивает два коктейля. Откровенность... ладно.
- Я не пью. - она вздрагивает; но слова не те, другие. Не падение - еще один шаг от края. Но голос - мертвый, и край еще близко.
- Пьешь. - ровным голосом, ровным тоном. Не впустить и крохи эмоций. Не спровоцировать. Она возвращается к столу. Ставит стакан на стол перед ним. Не настаивает, не предлагает сесть. Не дать ему повод. Не отклониться от нейтральности. Ни словом, ни тоном, ни жестом...
Мирка садиться в кресло со вторым стаканом. Сидеть неуютно. Ничего. Пускай. Это еще полшага от края.
Включает глушилку. Заставляет себя не поморщится от на редкость мерзкого гула.
Смотрит в глаза.
И все тем же ровным тоном начинает говорить.
- Начну с начала. Параллельно с отправкой моего внука в Карфаген в Империи была развернута еще одна операция...
Она еретичка, думает инквизитор. Еретичка и вампирша. Она просто поступает согласно своей природе, всего лишь создана такой и не умеет иначе, но... разве это возможно - быть такой искренней и притом лгать? Разве... можно настолько притворяться?
Вампирша... Она всего лишь делала то, что нужно ее расе. Ничего не обещая врагу, и кто виноват, что глупый монах с чего-то решил иначе? Только он сам.
Странно. Вроде бы инфаркт - это не заразно, но... почему же все-таки так больно... Петр украдкой касается креста. Не гордый, и готов просить Христа о помощи открыто; но не тогда, когда это будет стоить подчиненным уверенности в командире.
...Она ведь и впрямь ничего не обещала. По-своему даже была честна - не обвинишь же в предательстве укусившую змею... Сам виноват. Сам... Захотел запутаться в расставленных сетях - ну так и получай по заслугам. Размечтался... Урод. У нее таких... и не таких... Нормальных, деликатных, не повязанных на кровную вражду... Захотел схватить Удачу за хвост, руки-то и обжег - нечего теперь хныкать...
"Тогда будет война. Ты этого хочешь, Орсини?" - "Не более тебя... Фортуна". Конечно, она не хочет войны. Зачем ей? Просто... потянуть время, а заодно и развлечься с тупым варваром.
...Но разве можно лгать - так?
А почему нельзя? И потом, она ведь и не лгала. А вот собственный департамент - лгал. Провоцировал. Покушался на убийство. Этак, брат Петр, додумаешься, пожалуй, до полной невиновности своей вампирши... Мол, она вся в белом, а вы все в... этом самом.
...а ведь так оно и выходит, если подумать.
Именно этого она и добивается. Сколько понадобится, чтобы закончить богомерзкое паскудство? Месяцы? Недели? Нет, она не лгала. Ни словом. "Если бы у нас был способ переломить ситуацию в свою пользу...". Вот он, способ. Конечно, зачем война, когда есть шанс выступить спасителями? Целителями больных овечек? В рамках - целиком и полностью в рамках - этого проклятого договора?! А инквизиция, да, инквизиция, как и вся церковь, будет...
...Как ей того и хотелось. И никакой войны.
Дрянь. Лживая стерва.
Можно подумать, ты не знал этого с самого начала. Не помнил каждую минуту... Почему ты ее не остановил?
....Ничего, говорит он себе, еще не поздно. Не знаю, что можно сделать. Но что-то наверняка можно.
Так, как выходит... не будет.
Просто дай посмотреть в твои глаза. Убедиться, что ты лгала. И покончим с этим.
Мирка работала с письмами из империи, когда дверь в комнату распахнулась.
Она вздохнула. Угадай, кто. Отвлекаться не стала - новости последние дни были исключительно скверными. Вот и из дома - ничего толкового...
Какие-то листки разлетелись по столу, поверх ее бумаг.
Мирка удивленно приподняла один. Фотографии чем-то больных терран...
...чем-то? Это... это же...
Она подняла второй листок.
Отчет... глаза резанула знакомая фамилия.
...это...
Третий листок...
...у Мирки едва не задрожали руки от предвкушения.
Значит, инквизиция знает о них?...
- Все-таки я тебя обожаю, - мурлыкнула она.
- Еще бы. Второго такого дурака поискать...
Бесцветный, отстраненный голос. Мертвый.
Мирка удивилась, вскинула глаза...
...ой...
... Такое ощущение испытываешь, внезапно оказавшись на краю обрыва. Или стоя рядом с бомбой, с подожженным запалом.
...
...Он ведь не в курсе деталей. Ну да, откуда ему. Просто узнал, что кто-то из имперцев ведет разработки биологического оружия, сложил это с тем, что ему говорила я... сделал выводы...
Перед княгиней Молдавской стоит воплощенный крестовый поход. До объявления которого - считанные секунды.
И костры инквизиции полыхют в его глазах.
Не молчать... сказать, что... нет, не поверит... да сделай же что-нибудь, он ведь видит, что ты задумалась, сейчас скажет - не трудитесь, княгиня, подбирать слова... Мирка резко встает.
...Фраза не прозвучала. Отвлекся, сбился с мысли.
Молчит.
Пока молчит...
Она проходит по кабинету. Подходит к двери, закрывает. Все равно будет серьезный разговор. Что же делать? Лишь бы не принял за игривый намек. Нет, не принял. Молчит. Следит за каждым шагом.
В голове вертиться один сценарий за другим. Не то, не то...
Она подходит к бару. Там, в глубине, есть одна полезная штучка... Не будет он разговаривать. Не за тем пришел. ...Достает. Так чтобы он видел. Ага, заинтересовался... еще несколько секунд.
Что делать? Или, раз уж я все равно достала глушилку... Она задумчиво смотрит на бутылки. Помнишь, ты думала, как он ценит искренность? Смешивает два коктейля. Откровенность... ладно.
- Я не пью. - она вздрагивает; но слова не те, другие. Не падение - еще один шаг от края. Но голос - мертвый, и край еще близко.
- Пьешь. - ровным голосом, ровным тоном. Не впустить и крохи эмоций. Не спровоцировать. Она возвращается к столу. Ставит стакан на стол перед ним. Не настаивает, не предлагает сесть. Не дать ему повод. Не отклониться от нейтральности. Ни словом, ни тоном, ни жестом...
Мирка садиться в кресло со вторым стаканом. Сидеть неуютно. Ничего. Пускай. Это еще полшага от края.
Включает глушилку. Заставляет себя не поморщится от на редкость мерзкого гула.
Смотрит в глаза.
И все тем же ровным тоном начинает говорить.
- Начну с начала. Параллельно с отправкой моего внука в Карфаген в Империи была развернута еще одна операция...
отредактировано: 04-10-2007 00:17 - EDM
23:53 03-10-2007
Петр подпирает стенку. С его габаритами любая другая диспозиция будет сочтена за психологическое давление. Остальные – писарь, охранники, медик – рассредоточились по комнате. Только Орест сидит на привинченном к полу стуле так, будто и не на допросе вовсе, а заскочил на минутку к старому приятелю…
«Сено ешь – фасон держи», вспоминает Петр очередной перл народной мудрости.
-…Итак, вы настаиваете, что не имели отношения к происходящему, и просто исполняли свои обязанности охранника княгини Молдавской.
- Именно так.
- Тогда как вы объясните …
- Никак. Не имею об этом ни малейшего представления.
- Записывайте, брат. Объект от сотрудничества со следствием отказывается; давать показания не желает. Ох уж мне эти упыри…
- Ох уж мне эти терране… - в тон ему отвечает баронет. – Знаете, брат Петрос, у нас в империи в некоторых аспектах связь с не-метоселахом расценивается лишь немногим лучше… ммм… скотоложества.
Петр не меняется в лице. Он всего лишь пристально смотрит на допрашиваемого… а затем тихим, спокойным голосом отдает приказ:
- Все – вон. Оставьте нас с этим… метоселахом… вдвоем.
- Командующий, вы…
- Я сказал, всем выйти.
Ни инквизитор, ни вампир не меняют поз; выражение лица у обоих вежливо-отстраненное. Братья выходят гурьбой; последний оборачивается, и в его взгляде мелькает что-то вроде… жалости? Показалось, скорее всего - думает Орест.
Петр наконец отлипает от стены и начинает ходить по комнате.
- Во-первых, упырь, твое счастье, что братья нелюбопытны. Во-вторых, я на твоем месте сейчас засунул бы свой поганый язык себе в задницу, поскольку говорить такое о женщине вообще и о своем начальстве в частности… я бы не стал.
Орест думает, что в чем-то этот синеволосый ублюдок прав. Но не настолько, чтобы брать слова обратно.
- …А в-третьих, если имперцы настолько выродились, что стоит у них исключительно на парней, то ничего удивительного, что их женщины предпочитают мужчин другой расы.
На скулах у баронета проступают красные пятна, а пластик стола под изящными пальцами крошится в мелкую труху. Инквизитор продолжает:
- Давай, вампир. Атакуй. Докажи, что я прав, и ты на самом деле только животное, агрессивная и безмозглая тварь… Ну же. Вот он я, здесь. Чего ты еще ждешь?
Кровь терранского недоноска должна быть очень сладкой на вкус. Но это удовольствие пока что… недоступно. Орест откидывается обратно на спинку стула, и обаятельно улыбается – во все резцы.
- Ах, инквизитор, вы сами не представляете, насколько вы правы. Когда-нибудь я вас, несомненно… - баронет делает очень непристойный жест. – Возможно, это будет очень скоро… и надеюсь, вам это не понравится, хотя кто знает, про монахов всякое говорят…
Петр слегка прикрывает глаза – его очередь ухмыляться и глотать пулю. Ну что ж, 2:2.
Паула наблюдает эту сценку из-за стекла. Того самого, армированного-бронированного-прозрачного только с одной стороны. Мысленно она оценивает состояние и возможности Сташевского как «близкие к максимуму и выше»… Все же вампир с военным прошлым и дворянским гонором - немножко не то же самое, что ватиканские психованные упыри.
Выдержка командующего Пауле непонятна. Сама она давно за такие намеки оторвала бы голову наглецу… ну, попыталась бы. В конечном итоге, эти двое друг друга стоят, решает монахиня.
Номер камеры, куда отправляется арестованный, ставит все на свои места.
…А также тот взгляд, который брат Петр невзначай кидает через плечо на невидимую ему сестру.
«Сено ешь – фасон держи», вспоминает Петр очередной перл народной мудрости.
-…Итак, вы настаиваете, что не имели отношения к происходящему, и просто исполняли свои обязанности охранника княгини Молдавской.
- Именно так.
- Тогда как вы объясните …
- Никак. Не имею об этом ни малейшего представления.
- Записывайте, брат. Объект от сотрудничества со следствием отказывается; давать показания не желает. Ох уж мне эти упыри…
- Ох уж мне эти терране… - в тон ему отвечает баронет. – Знаете, брат Петрос, у нас в империи в некоторых аспектах связь с не-метоселахом расценивается лишь немногим лучше… ммм… скотоложества.
Петр не меняется в лице. Он всего лишь пристально смотрит на допрашиваемого… а затем тихим, спокойным голосом отдает приказ:
- Все – вон. Оставьте нас с этим… метоселахом… вдвоем.
- Командующий, вы…
- Я сказал, всем выйти.
Ни инквизитор, ни вампир не меняют поз; выражение лица у обоих вежливо-отстраненное. Братья выходят гурьбой; последний оборачивается, и в его взгляде мелькает что-то вроде… жалости? Показалось, скорее всего - думает Орест.
Петр наконец отлипает от стены и начинает ходить по комнате.
- Во-первых, упырь, твое счастье, что братья нелюбопытны. Во-вторых, я на твоем месте сейчас засунул бы свой поганый язык себе в задницу, поскольку говорить такое о женщине вообще и о своем начальстве в частности… я бы не стал.
Орест думает, что в чем-то этот синеволосый ублюдок прав. Но не настолько, чтобы брать слова обратно.
- …А в-третьих, если имперцы настолько выродились, что стоит у них исключительно на парней, то ничего удивительного, что их женщины предпочитают мужчин другой расы.
На скулах у баронета проступают красные пятна, а пластик стола под изящными пальцами крошится в мелкую труху. Инквизитор продолжает:
- Давай, вампир. Атакуй. Докажи, что я прав, и ты на самом деле только животное, агрессивная и безмозглая тварь… Ну же. Вот он я, здесь. Чего ты еще ждешь?
Кровь терранского недоноска должна быть очень сладкой на вкус. Но это удовольствие пока что… недоступно. Орест откидывается обратно на спинку стула, и обаятельно улыбается – во все резцы.
- Ах, инквизитор, вы сами не представляете, насколько вы правы. Когда-нибудь я вас, несомненно… - баронет делает очень непристойный жест. – Возможно, это будет очень скоро… и надеюсь, вам это не понравится, хотя кто знает, про монахов всякое говорят…
Петр слегка прикрывает глаза – его очередь ухмыляться и глотать пулю. Ну что ж, 2:2.
Паула наблюдает эту сценку из-за стекла. Того самого, армированного-бронированного-прозрачного только с одной стороны. Мысленно она оценивает состояние и возможности Сташевского как «близкие к максимуму и выше»… Все же вампир с военным прошлым и дворянским гонором - немножко не то же самое, что ватиканские психованные упыри.
Выдержка командующего Пауле непонятна. Сама она давно за такие намеки оторвала бы голову наглецу… ну, попыталась бы. В конечном итоге, эти двое друг друга стоят, решает монахиня.
Номер камеры, куда отправляется арестованный, ставит все на свои места.
…А также тот взгляд, который брат Петр невзначай кидает через плечо на невидимую ему сестру.
00:10 04-10-2007
- Террористы воспользовались не обозначенными на схеме здания проходами. Я о них не знал, но это, разумеется, не оправдание, – пожатие плечами, – Можешь считать это официальными извинениями от моего департамента... И от меня лично.
Она молча потягивает напиток, и смотрит куда-то мимо него.
Пауза затягивается.
Наконец Мирка встряхивает головой.
- Право, не стоило беспокоиться. В конце-концов все окончилось благополучно, не правда ли. Даже… более чем благополучно, - последняя фраза звучит ядовито.
- Мы не пошли бы на такую провокацию, если ты об этом. Я бы не пошел.
- О, полноте. Если бы у вас была возможность…
- Но у нас не было. Инквизиция не стала бы связываться с этой… мерзостью - даже чтобы насолить лично княгине Молдавской.
Она делает большой глоток.
- Ты бы, может, и не стал.
Петр подавляет закипающее раздражение. Это уже немного чересчур для простой пикировки.
- И в чей же адрес обвинение?
- Ну что вы, брат Петр, - кошачьи глаза смеются ему в лицо. – Всего лишь рассуждаю вслух.
- Не стоит увлекаться абстрактными рассуждениями, – цедит он сквозь зубы. - Я спишу их на то, что происшествие несколько выбило нас обоих из колеи… - внезапно пришедшая в голову мысль заставляет запнуться.
Петр еще раз смотрит на нее. Внимательно. Отмечает оставленную на кресле шаль. Бледное лицо. Спиртное…
Все-таки идиот.
- Полноте, я же сказала, что не собираюсь кого-либо обвинять, – продолжает Мирка. - Ты слишком серьезно все воспринимаешь, инквизитор.
- Должность обязывает, - бурчит он, продолжая ее рассматривать.
Такая хрупкая. Бледность еще больше это подчеркивает. Жуткая картина снова встает перед глазами… и инквизитор вдруг ловит себя на сумасшедшем желании: подойти. Обнять эти тонкие плечи. Провести ладонью по волосам…
Тридцать "Патер Ностер", брат Петр.
– Гхм… в общем, повторюсь. Приношу свои извинения, – наконец неловко выговаривает он. – Я… гм… с тобой действительно все в порядке?...
Метоселанка пристально смотрит на него… и вдруг, со смешком роняет:
- Нет, ну как жаль, что ты всего лишь терран.
Мирке становится весело. Как он все-таки мил, когда смущается. И действительно, переживает… надо же.
- Меня это вполне устраивает.
- Не сомневаюсь. – насмешливо, - Но будь ты одним из нас, мог бы позволить себе беспокоиться обо мне не только по долгу службы, – и с удовлетворением следит, как краска заливает его лицо.
- Я смотрю, у тебя очень поднялось настроение, – сухо отмечает Петр.
- Да, ты сумел меня развеселить. Благодарю.
- Чем же? Принесенными извинениями?
- Своей принципиальностью, как обычно. Так трогательно беспокоишься о враге... Я поражена.
Он перекатывает желваки на скулах.
- Это мой долг. Я обязан был предотвратить…
- Возможно. Но ты явно не обязан был являться с извинениями лично, да еще и посреди ночи. Впрочем… - неожиданно для самой себя продолжает Мирка. – Я даже рада, что ты пришел.
- Не может быть. Вы – мне – рады, - с подчеркнутым удивлением.
- А почему бы и нет? Я же говорю, тебе удалось меня развеселить.
Он уже явно готовится ответить очередной хамоватой колкостью… и вдруг отводит взгляд.
- Что же… хорошо... Что я хоть чем-то вас утешил, - и горечь в голосе неожиданно напрочь перекрывает иронию.
А Мирке становится зябко. И она тоже смотрит в другую сторону.
- Мы, кажется, все еще на "ты"…
Возникает пауза. Неловкость плывет по комнате.
Странное какое-то молчание получается… Но вот ведь забавно. Топчется, будто подросток на свидании…
…А только ли он один, а? Полно, Мирка, ты ведь тоже его не торопишь. И не думаешь, как замечательно можно было бы использовать этот внезапный – внезапный ли? – интерес…
А если сейчас он к тебе подойдет – что будешь делать?...
Мысль бросает из холода в жар.
…Ну уж нет. Это было бы некстати, и совсем не так интересно, как кажется.
А почему это вдруг неинтересно, а? Не потому ли, что…
…ну да, да, да!!! Этот наглый, невыносимый, твердолобый терран умудрился за прошедшие дни впечатлить настолько, что на него нельзя смотреть без дрожи в коленках. Дикарь, ватиканский фанатик – оказался в разы интересней холеных кавалеров Империи… Смешно. Очень. В совете точно животики бы надорвали.
…Ну и что? Какие глупости…
Но все же, все же, как жаль, что ты не родился одним из нас…
...Мирка, и о чем ты только думаешь…
Петр отчетливо понял, что нужно уходить. Все, что необходимо, сказано, дежурная порция гадостей выслушана. И если я останусь тут еще на минуту, то ничем хорошим это не грозит…
Тонкий силуэт. Руки, как у Мадонны... Бледное лицо и большие глаза…
Да что это со мной?
Она молча потягивает напиток, и смотрит куда-то мимо него.
Пауза затягивается.
Наконец Мирка встряхивает головой.
- Право, не стоило беспокоиться. В конце-концов все окончилось благополучно, не правда ли. Даже… более чем благополучно, - последняя фраза звучит ядовито.
- Мы не пошли бы на такую провокацию, если ты об этом. Я бы не пошел.
- О, полноте. Если бы у вас была возможность…
- Но у нас не было. Инквизиция не стала бы связываться с этой… мерзостью - даже чтобы насолить лично княгине Молдавской.
Она делает большой глоток.
- Ты бы, может, и не стал.
Петр подавляет закипающее раздражение. Это уже немного чересчур для простой пикировки.
- И в чей же адрес обвинение?
- Ну что вы, брат Петр, - кошачьи глаза смеются ему в лицо. – Всего лишь рассуждаю вслух.
- Не стоит увлекаться абстрактными рассуждениями, – цедит он сквозь зубы. - Я спишу их на то, что происшествие несколько выбило нас обоих из колеи… - внезапно пришедшая в голову мысль заставляет запнуться.
Петр еще раз смотрит на нее. Внимательно. Отмечает оставленную на кресле шаль. Бледное лицо. Спиртное…
Все-таки идиот.
- Полноте, я же сказала, что не собираюсь кого-либо обвинять, – продолжает Мирка. - Ты слишком серьезно все воспринимаешь, инквизитор.
- Должность обязывает, - бурчит он, продолжая ее рассматривать.
Такая хрупкая. Бледность еще больше это подчеркивает. Жуткая картина снова встает перед глазами… и инквизитор вдруг ловит себя на сумасшедшем желании: подойти. Обнять эти тонкие плечи. Провести ладонью по волосам…
Тридцать "Патер Ностер", брат Петр.
– Гхм… в общем, повторюсь. Приношу свои извинения, – наконец неловко выговаривает он. – Я… гм… с тобой действительно все в порядке?...
Метоселанка пристально смотрит на него… и вдруг, со смешком роняет:
- Нет, ну как жаль, что ты всего лишь терран.
Мирке становится весело. Как он все-таки мил, когда смущается. И действительно, переживает… надо же.
- Меня это вполне устраивает.
- Не сомневаюсь. – насмешливо, - Но будь ты одним из нас, мог бы позволить себе беспокоиться обо мне не только по долгу службы, – и с удовлетворением следит, как краска заливает его лицо.
- Я смотрю, у тебя очень поднялось настроение, – сухо отмечает Петр.
- Да, ты сумел меня развеселить. Благодарю.
- Чем же? Принесенными извинениями?
- Своей принципиальностью, как обычно. Так трогательно беспокоишься о враге... Я поражена.
Он перекатывает желваки на скулах.
- Это мой долг. Я обязан был предотвратить…
- Возможно. Но ты явно не обязан был являться с извинениями лично, да еще и посреди ночи. Впрочем… - неожиданно для самой себя продолжает Мирка. – Я даже рада, что ты пришел.
- Не может быть. Вы – мне – рады, - с подчеркнутым удивлением.
- А почему бы и нет? Я же говорю, тебе удалось меня развеселить.
Он уже явно готовится ответить очередной хамоватой колкостью… и вдруг отводит взгляд.
- Что же… хорошо... Что я хоть чем-то вас утешил, - и горечь в голосе неожиданно напрочь перекрывает иронию.
А Мирке становится зябко. И она тоже смотрит в другую сторону.
- Мы, кажется, все еще на "ты"…
Возникает пауза. Неловкость плывет по комнате.
Странное какое-то молчание получается… Но вот ведь забавно. Топчется, будто подросток на свидании…
…А только ли он один, а? Полно, Мирка, ты ведь тоже его не торопишь. И не думаешь, как замечательно можно было бы использовать этот внезапный – внезапный ли? – интерес…
А если сейчас он к тебе подойдет – что будешь делать?...
Мысль бросает из холода в жар.
…Ну уж нет. Это было бы некстати, и совсем не так интересно, как кажется.
А почему это вдруг неинтересно, а? Не потому ли, что…
…ну да, да, да!!! Этот наглый, невыносимый, твердолобый терран умудрился за прошедшие дни впечатлить настолько, что на него нельзя смотреть без дрожи в коленках. Дикарь, ватиканский фанатик – оказался в разы интересней холеных кавалеров Империи… Смешно. Очень. В совете точно животики бы надорвали.
…Ну и что? Какие глупости…
Но все же, все же, как жаль, что ты не родился одним из нас…
...Мирка, и о чем ты только думаешь…
Петр отчетливо понял, что нужно уходить. Все, что необходимо, сказано, дежурная порция гадостей выслушана. И если я останусь тут еще на минуту, то ничем хорошим это не грозит…
Тонкий силуэт. Руки, как у Мадонны... Бледное лицо и большие глаза…
Да что это со мной?
00:14 04-10-2007
Молоденькая монашка-секретарь работала здесь всего-навсего первый день, и доносившиеся из комнаты крики ее изрядно напугали… А уж наступившая затем тишина и вовсе ввела в ступор.
...дверь в кабинет кардинала Медичи распахнулась, грохнув о стену. На пороге возник брат Петр с перекошенным от ярости лицом. Девушка сжалась в комок, когда взгляд Разрушителя упал на нее, и даже не сразу поняла, чего Петр потребовал. Инквизитору пришлось повторить чуть тише:
- Вызовите врача, сестра. Немедленно!
...дверь в кабинет кардинала Медичи распахнулась, грохнув о стену. На пороге возник брат Петр с перекошенным от ярости лицом. Девушка сжалась в комок, когда взгляд Разрушителя упал на нее, и даже не сразу поняла, чего Петр потребовал. Инквизитору пришлось повторить чуть тише:
- Вызовите врача, сестра. Немедленно!
00:14 04-10-2007
-Интересно, неужели мы для вас - такие же чудовища... - как вы для нас, виснет в воздухе.
-Не все, - усмешка чувствуется сквозь темноту, - Сложно, знаешь ли, бояться... мммм...
Мирка явно ищет слово; Петр ухмыляется и подсказывает:
-Бутерброда.
-Угу!
Оба хихикают. Затем метоселанка продолжает.
-...но представь, что за тобой охотится стая неких, скажем, дикарей. Они размахивают кольями и факелами, они выслеживают тебя, готовы поджечь твой дом и распять тебя на кресте - только потому, что ты отличаешься от них.
Не только, думает Петр - но молчит.
-Ты можешь убивать их, бегать от них или пытаться их убедить в чем-то; но рано или поздно они придут и убьют - и тебя, и твоих близки.. Не из-за голода или для забавы, не с какой-то целью - просто так; потому что убийцы. Потому что их бог им так сказал. ...и верховодит этой очаровательной стайкой кто-то вроде тебя, милый. Ты бы не считал их чудовищами?
-Насчет цели ты не права. Это страх. Он часто заставляет людей делать странные вещи.
-Людей... да. Не только терран.
-Не все, - усмешка чувствуется сквозь темноту, - Сложно, знаешь ли, бояться... мммм...
Мирка явно ищет слово; Петр ухмыляется и подсказывает:
-Бутерброда.
-Угу!
Оба хихикают. Затем метоселанка продолжает.
-...но представь, что за тобой охотится стая неких, скажем, дикарей. Они размахивают кольями и факелами, они выслеживают тебя, готовы поджечь твой дом и распять тебя на кресте - только потому, что ты отличаешься от них.
Не только, думает Петр - но молчит.
-Ты можешь убивать их, бегать от них или пытаться их убедить в чем-то; но рано или поздно они придут и убьют - и тебя, и твоих близки.. Не из-за голода или для забавы, не с какой-то целью - просто так; потому что убийцы. Потому что их бог им так сказал. ...и верховодит этой очаровательной стайкой кто-то вроде тебя, милый. Ты бы не считал их чудовищами?
-Насчет цели ты не права. Это страх. Он часто заставляет людей делать странные вещи.
-Людей... да. Не только терран.
00:15 04-10-2007
…С полминуты еще никто не шевелится, настороженно оглядываясь по сторонам – но этот явно был последним.
Потом Орест делает два шага. Два удивительно медленных и неуклюжих шага – по сравнению с тем, как он двигался только что. Пытается опереться на стену – но сползает на землю, держась рукой за правый бок.
Айче и Паула даже не смотрят друг на друга. Айче просто достает из одного кармана таблетки, а из другого небольшой конверт плотной бумаги, в котором обнаруживается свернутые бинты и тампоны.
А Паула снимает с пояса небольшую фляжку, куда высыпает поданные Айче таблетки.
Оба присаживаются на корточки рядом с Орестом.
Тот поднимает голову, смотрит на Паулу – и шипит, сверкает так и не убранными клыками.
В ответ Паула резко и коротко бьет его по лицу - точнее, по морде. Орест давится собственным шипением, а инквизитор дергает его за волосы, заставляя откинуть голову, и опрокидывает фляжку в оскаленный рот. Орест снова давится, кашляет… но глотает.
Айче тем временем деловито сдирает с вампира остатки камзола и бинтует располосованный бок.
Еще через минуту Орест втягивает клыки и начинает ему помогать
Потом Орест делает два шага. Два удивительно медленных и неуклюжих шага – по сравнению с тем, как он двигался только что. Пытается опереться на стену – но сползает на землю, держась рукой за правый бок.
Айче и Паула даже не смотрят друг на друга. Айче просто достает из одного кармана таблетки, а из другого небольшой конверт плотной бумаги, в котором обнаруживается свернутые бинты и тампоны.
А Паула снимает с пояса небольшую фляжку, куда высыпает поданные Айче таблетки.
Оба присаживаются на корточки рядом с Орестом.
Тот поднимает голову, смотрит на Паулу – и шипит, сверкает так и не убранными клыками.
В ответ Паула резко и коротко бьет его по лицу - точнее, по морде. Орест давится собственным шипением, а инквизитор дергает его за волосы, заставляя откинуть голову, и опрокидывает фляжку в оскаленный рот. Орест снова давится, кашляет… но глотает.
Айче тем временем деловито сдирает с вампира остатки камзола и бинтует располосованный бок.
Еще через минуту Орест втягивает клыки и начинает ему помогать
00:25 04-10-2007
Брат Петр не любит балы. Даже не так: к балам инквизитор относится настороженно, как и ко всему, чего не понимает. Воин Христов должен быть в любой момент готов к действию – а тут грохочет музыка, мелькают лица… суета и совершеннейший хаос.
Тем не менее объект выразил желание присутствовать на празднике. «Я заслужила небольшой отдых, - и взгляд из-под ресниц, - даже ты этого не можешь отрицать».
Хорошо. Напрягает только то, что доспех на данном мероприятии категорически недопустим; а Петру так надоело ощущать себя почти голым без надежной тяжести кирасы на плечах…
Инквизитор мимолетно подумал – не чувствует ли сейчас княгиня Молдавская то же самое. Мирка одета в открытое платье с кринолином: до сих пор ничего такого в ее гардеробе не было.
Две блондинки стоят рядом с настраивающим инструменты оркестром. О чем-то переговариваются. Явно замышляют очередную пакость. По-другому быть не может, Петру даже не надо слышать снисходительно-колокольчиковые нотки и иронию в голосе… Тем более что за прошедшие пару недель на этот голос у паладина Святой Церкви выработался практически нервный тик.
К беседующим подходит еще один кардинал – молодой Борджиа. Петр напрягается.
…- А теперь я пожалуй, оставлю вас наедине. Я обещала танец сэру Водсворду. – Катерина слегка склоняет голову, и отходит. Насколько Мирка знает отношения этих двоих, в таком отступлении очень много от бегства. Впрочем, как и в «приглашении» профессора.
Борджиа. Известный всему Риму и за его пределами своими романами. Проще говоря – тут Мирка покосилась на свою тень в инквизиторском мундире – бабник.
И специалист Ватикана по связям с общественностью.
Ну-ну… надеюсь, танцевать он умеет.
- Госпожа Фортуна, вам уже говорили, что вы сегодня великолепно выглядите? Если нет, спешу исправить это упущение.
- Благодарю вас, кардинал, действительно, вы первый.
- Я понимаю, что наше скромное сборище не может сравниться по пышности с Имперскими балами, но мы старались, как могли. Надеюсь, вам не слишком скучно?
- Нет, что вы, наоборот. Я даже не ожидала настолько великолепного приема. Примите мои поздравления – это ведь ваша работа?
Гладкие, обкатанные фразы. Не значащие ровным счетом ничего. Пустые этикетные расшаркивания. Но Мирка удивится, если в финале ее не пригласят на танец, а больше ей ничего и не требуется.
- Благодарю вас, мадам, но мой вклад был более чем скромным. – Молодой терран слегка кланяется. – Сложнее всего было убедить департамент Инквизиции, что подобное мероприятие будет уместно.
- Да, я понимаю, убеждать их в чем либо невероятно тяжело. Рада, что вам это все-таки удалось.
- Я тоже этому невероятно рад. Ведь это дало единственную и неповторимую возможность пригласить на танец столь очаровательную леди, как вы. Вы ведь не откажете мне в этой невинной просьбе? – и он смотрит на княгиню умоляющими глазами.
"Милое дитя", – усмехается княгиня про себя, и взглядом ищет своего конвоира, заранее ожидая возражений. Причем в свойственной Петру неповторимой манере.
Впрочем, действительность превосходит все ожидания.
- Боюсь, кардинал, вам только что махала с того конца залы герцогиня Сфорца, - глаза кардинала лезут на лоб, он шипит не хуже метоселанина, - ...О, извините. Я в последнее время такой неуклюжий - должно быть, от Аксовцев набрался.
…Инквизиторская скотина убирает сапог с ноги Борджиа. Мирка понимает, что тому танцевать сегодня уже не придется… если вообще получится когда-нибудь. Бедняга корчит гримаску умирающего, но чертов фанатик неумолим:
- Ее Высокопреосвященство, кажется, хочет вас видеть. Так что, наверное, вам придется подойти к ней – сейчас же.
Борджиа лепечет извинения, и, прихрамывая, ковыляет к противоположной стене.
Мирка понимает, что тупой терран все же достал ее. Животное. Скотина. Хам. Мерзавец. Сколько можно?!. Неужто ей уже нельзя даже потанцевать?
- И могу я поинтересоваться, чем же он тебе так не угодил?
- Не понимаю, ваша светлость. Что вы имеете ввиду?
Княгиня только вздыхает. Можно, конечно, и пояснить. И последующая перебранка затянется на весь остаток вечера.
Он, возможно, и будет этому рад, но у Мирки-то были совсем другие планы!
- Не стоило так явно показывать свою зависть к тем, кто умеет что-то, тебе недоступное.
- Не понимаю…
- Сомневаюсь, что теперь кто-то решиться меня пригласить. Прикажешь тебя учить танцевать?
Она смотрит ему в глаза, чуть ли не впервые не скрывая раздражения. Пауза висит, висит, прочие звуки тонут, не задевая напряженного молчания между этими двумя.
Наконец что-то меняется. Петр опускает глаза, а вслед за тем встает на одно колено. Мирка ошарашена, но внутренне готова торжествовать – терран просит извинений?
…Нет.
-Ваша светлость, позвольте пригласить вас на вальс.
Вот и выкручивайся тут… М-да, следовало ждать, что извиняться этот не станет.
Хорошо же.
Мирка принимает протянутую ей руку – ну и лапища, однако! – и выходит на натертый паркет в центре залы. Перекидывает шлейф через локоть – здравый смысл тихонько шепчет что-то в стиле «может, не стоит?», но этот шепот легко игнорировать. В конце концов, сейчас весь этот договор, все противостояние и прочие культурно-этическо-политические заморочки могут направиться прямым курсом в, как это принято здесь говорить… Неважно. Скрипки начинают выводить мелодию древнего вальса – того самого, которого Мирка не слышала со времен своей далекой юности. И чертов терран, похоже, серьезен. Ну что ж…
Звучит вальс.
Кружатся пары. Раз-два-три, раз-два-три… Бальные платья, мундиры, огни дробятся в хрустале и витражах. Запах духов и воска…
…А он, оказывается, УМЕЕТ танцевать. Неожиданно. Приятно… куда-то подевалась вся оказавшаяся наносной неуклюжесть, ее ведут – уверенно, бережно…надежно…
Как давно ты последний раз танцевала, Мирка?...
…Шаг, еще, разворот… ее ладонь в его руке, вторая у Мирки на талии, голова кругом, и – краем сознания – на нас смотрят. Сердце колотится. Не имеет значения. Музыка то падает на пол горстью хрустальных осколков, то летит над головой ветром… Мирка плывет – как от хорошего опиума; так не может случиться от простой мелодии и обычного вальса, не бывает такого, но это не важно, совсем не важно. Кружение – плавное, бесконечное, перышком… Не имеет значения – ничего, кроме теплых рук, кроме музыки, кроме чувства полета сквозь время и пространство, и осознания нереальности. А раз так, то можно просто быть в этом всем, и чувствовать, чувствовать, ощущать всеми порами души – счастье.
…Стихающая музыка рушит отделяющую от мира преграду. Это… почти больно.
…Петр припоминал - давным-давно, когда словил контузию после удара по голове, случилось нечто похожее. Сейчас были почти те же самые симптомы – гул в ушах, пульс под горлом, чуть трясущиеся руки… Он мимоходом отметил это, и попытался собраться. В конце концов, танец – даже танец с прекраснейшей хищницей на земле… это всего лишь танец. А не повод становиться идиотом. Но в голове все равно царит туман, а сердце бьется, как сумасшедшее.
Из этого состояния инквизитора выдергивает смутное ощущение угрозы. Он ведет Мирку к расставленным у стены диванчикам, и одновременно осматривает зал. Присущее опытным бойцам пресловутое «шестое чувство» прежде его не подводило. Холодно, холодно, тепло, еще теплее, совсем горячо… Изрядно отвлекает желание еще раз коснуться хрупкого плеча… или пропустить между пальцами струящийся локон… Но тут Петр находит глазами источник опасности. Неясно, почему – но взгляд стоящего у колонны юнца напоминает Петру перекрестье прицела. Да, конечно, после устроенного на потеху публике представления взгляды – это нормально. Но не такие. Не те, что содержат затаенное торжество, насмешку и холодное внимание – и уж тем более не от мальчишки едва ли старше шестнадцати лет. ...А уж улыбочка у парня и вовсе препоганая. С другой стороны, не предъявлять же незнакомому человеку претензии в стиле «не нравится мне твоя улыбка»?
Инквизитор подзывает жестом сестру Паулу – та моментально оказывается рядом, как всегда.
-Проверь того парня у колонны. Кто такой, откуда взялся, кто пригласил.
-Какого именно, брат? – шатена с нехорошей ухмылкой уже не видно. Как не было.
-Невысокий, тонкокостный, средней длины стрижка, волосы каштановые, почти рыжие. Одет во что-то наподобие мундира, черный цвет. Очень паскудный взгляд, знаешь, в стиле «я знаю про тебя кое-что». Если найдешь… будешь умница.
Тем не менее объект выразил желание присутствовать на празднике. «Я заслужила небольшой отдых, - и взгляд из-под ресниц, - даже ты этого не можешь отрицать».
Хорошо. Напрягает только то, что доспех на данном мероприятии категорически недопустим; а Петру так надоело ощущать себя почти голым без надежной тяжести кирасы на плечах…
Инквизитор мимолетно подумал – не чувствует ли сейчас княгиня Молдавская то же самое. Мирка одета в открытое платье с кринолином: до сих пор ничего такого в ее гардеробе не было.
Две блондинки стоят рядом с настраивающим инструменты оркестром. О чем-то переговариваются. Явно замышляют очередную пакость. По-другому быть не может, Петру даже не надо слышать снисходительно-колокольчиковые нотки и иронию в голосе… Тем более что за прошедшие пару недель на этот голос у паладина Святой Церкви выработался практически нервный тик.
К беседующим подходит еще один кардинал – молодой Борджиа. Петр напрягается.
…- А теперь я пожалуй, оставлю вас наедине. Я обещала танец сэру Водсворду. – Катерина слегка склоняет голову, и отходит. Насколько Мирка знает отношения этих двоих, в таком отступлении очень много от бегства. Впрочем, как и в «приглашении» профессора.
Борджиа. Известный всему Риму и за его пределами своими романами. Проще говоря – тут Мирка покосилась на свою тень в инквизиторском мундире – бабник.
И специалист Ватикана по связям с общественностью.
Ну-ну… надеюсь, танцевать он умеет.
- Госпожа Фортуна, вам уже говорили, что вы сегодня великолепно выглядите? Если нет, спешу исправить это упущение.
- Благодарю вас, кардинал, действительно, вы первый.
- Я понимаю, что наше скромное сборище не может сравниться по пышности с Имперскими балами, но мы старались, как могли. Надеюсь, вам не слишком скучно?
- Нет, что вы, наоборот. Я даже не ожидала настолько великолепного приема. Примите мои поздравления – это ведь ваша работа?
Гладкие, обкатанные фразы. Не значащие ровным счетом ничего. Пустые этикетные расшаркивания. Но Мирка удивится, если в финале ее не пригласят на танец, а больше ей ничего и не требуется.
- Благодарю вас, мадам, но мой вклад был более чем скромным. – Молодой терран слегка кланяется. – Сложнее всего было убедить департамент Инквизиции, что подобное мероприятие будет уместно.
- Да, я понимаю, убеждать их в чем либо невероятно тяжело. Рада, что вам это все-таки удалось.
- Я тоже этому невероятно рад. Ведь это дало единственную и неповторимую возможность пригласить на танец столь очаровательную леди, как вы. Вы ведь не откажете мне в этой невинной просьбе? – и он смотрит на княгиню умоляющими глазами.
"Милое дитя", – усмехается княгиня про себя, и взглядом ищет своего конвоира, заранее ожидая возражений. Причем в свойственной Петру неповторимой манере.
Впрочем, действительность превосходит все ожидания.
- Боюсь, кардинал, вам только что махала с того конца залы герцогиня Сфорца, - глаза кардинала лезут на лоб, он шипит не хуже метоселанина, - ...О, извините. Я в последнее время такой неуклюжий - должно быть, от Аксовцев набрался.
…Инквизиторская скотина убирает сапог с ноги Борджиа. Мирка понимает, что тому танцевать сегодня уже не придется… если вообще получится когда-нибудь. Бедняга корчит гримаску умирающего, но чертов фанатик неумолим:
- Ее Высокопреосвященство, кажется, хочет вас видеть. Так что, наверное, вам придется подойти к ней – сейчас же.
Борджиа лепечет извинения, и, прихрамывая, ковыляет к противоположной стене.
Мирка понимает, что тупой терран все же достал ее. Животное. Скотина. Хам. Мерзавец. Сколько можно?!. Неужто ей уже нельзя даже потанцевать?
- И могу я поинтересоваться, чем же он тебе так не угодил?
- Не понимаю, ваша светлость. Что вы имеете ввиду?
Княгиня только вздыхает. Можно, конечно, и пояснить. И последующая перебранка затянется на весь остаток вечера.
Он, возможно, и будет этому рад, но у Мирки-то были совсем другие планы!
- Не стоило так явно показывать свою зависть к тем, кто умеет что-то, тебе недоступное.
- Не понимаю…
- Сомневаюсь, что теперь кто-то решиться меня пригласить. Прикажешь тебя учить танцевать?
Она смотрит ему в глаза, чуть ли не впервые не скрывая раздражения. Пауза висит, висит, прочие звуки тонут, не задевая напряженного молчания между этими двумя.
Наконец что-то меняется. Петр опускает глаза, а вслед за тем встает на одно колено. Мирка ошарашена, но внутренне готова торжествовать – терран просит извинений?
…Нет.
-Ваша светлость, позвольте пригласить вас на вальс.
Вот и выкручивайся тут… М-да, следовало ждать, что извиняться этот не станет.
Хорошо же.
Мирка принимает протянутую ей руку – ну и лапища, однако! – и выходит на натертый паркет в центре залы. Перекидывает шлейф через локоть – здравый смысл тихонько шепчет что-то в стиле «может, не стоит?», но этот шепот легко игнорировать. В конце концов, сейчас весь этот договор, все противостояние и прочие культурно-этическо-политические заморочки могут направиться прямым курсом в, как это принято здесь говорить… Неважно. Скрипки начинают выводить мелодию древнего вальса – того самого, которого Мирка не слышала со времен своей далекой юности. И чертов терран, похоже, серьезен. Ну что ж…
Звучит вальс.
Кружатся пары. Раз-два-три, раз-два-три… Бальные платья, мундиры, огни дробятся в хрустале и витражах. Запах духов и воска…
…А он, оказывается, УМЕЕТ танцевать. Неожиданно. Приятно… куда-то подевалась вся оказавшаяся наносной неуклюжесть, ее ведут – уверенно, бережно…надежно…
Как давно ты последний раз танцевала, Мирка?...
…Шаг, еще, разворот… ее ладонь в его руке, вторая у Мирки на талии, голова кругом, и – краем сознания – на нас смотрят. Сердце колотится. Не имеет значения. Музыка то падает на пол горстью хрустальных осколков, то летит над головой ветром… Мирка плывет – как от хорошего опиума; так не может случиться от простой мелодии и обычного вальса, не бывает такого, но это не важно, совсем не важно. Кружение – плавное, бесконечное, перышком… Не имеет значения – ничего, кроме теплых рук, кроме музыки, кроме чувства полета сквозь время и пространство, и осознания нереальности. А раз так, то можно просто быть в этом всем, и чувствовать, чувствовать, ощущать всеми порами души – счастье.
…Стихающая музыка рушит отделяющую от мира преграду. Это… почти больно.
…Петр припоминал - давным-давно, когда словил контузию после удара по голове, случилось нечто похожее. Сейчас были почти те же самые симптомы – гул в ушах, пульс под горлом, чуть трясущиеся руки… Он мимоходом отметил это, и попытался собраться. В конце концов, танец – даже танец с прекраснейшей хищницей на земле… это всего лишь танец. А не повод становиться идиотом. Но в голове все равно царит туман, а сердце бьется, как сумасшедшее.
Из этого состояния инквизитора выдергивает смутное ощущение угрозы. Он ведет Мирку к расставленным у стены диванчикам, и одновременно осматривает зал. Присущее опытным бойцам пресловутое «шестое чувство» прежде его не подводило. Холодно, холодно, тепло, еще теплее, совсем горячо… Изрядно отвлекает желание еще раз коснуться хрупкого плеча… или пропустить между пальцами струящийся локон… Но тут Петр находит глазами источник опасности. Неясно, почему – но взгляд стоящего у колонны юнца напоминает Петру перекрестье прицела. Да, конечно, после устроенного на потеху публике представления взгляды – это нормально. Но не такие. Не те, что содержат затаенное торжество, насмешку и холодное внимание – и уж тем более не от мальчишки едва ли старше шестнадцати лет. ...А уж улыбочка у парня и вовсе препоганая. С другой стороны, не предъявлять же незнакомому человеку претензии в стиле «не нравится мне твоя улыбка»?
Инквизитор подзывает жестом сестру Паулу – та моментально оказывается рядом, как всегда.
-Проверь того парня у колонны. Кто такой, откуда взялся, кто пригласил.
-Какого именно, брат? – шатена с нехорошей ухмылкой уже не видно. Как не было.
-Невысокий, тонкокостный, средней длины стрижка, волосы каштановые, почти рыжие. Одет во что-то наподобие мундира, черный цвет. Очень паскудный взгляд, знаешь, в стиле «я знаю про тебя кое-что». Если найдешь… будешь умница.
00:31 04-10-2007
Паула водит по лезвию точильным камнем. Полчаса - и Айче уже готов сделать что угодно, только бы заглушить это равномерное "шорх-шорх".
-Сестра Паула, а почему именно Инквизиция? - монахиня пожимает плечами, убирает брусок и достает суконку.
-По нескольким причинам.
-Насколько я заметил, женщин у вас немного.
-Не так уж и мало, на самом деле. Но в основном они заняты медициной и административной частью. Казармы, знаешь ли, не самое удобное место, если ты не боец.
-А ты? - полировка клинка раздражает не хуже заточки.
-А я - боец. ...Знаешь, Айче, ты спрашивай то, что хочешь узнать; не жди, пока я догадаюсь.
-"Да есть да, нет есть нет, остальное от лукавого"? Только не говори, что ты веришь во все эти догматы. Обычно монахи - самые большие циники и святотатцы, насколько мне известно.
Паула хмыкает, но никак не комментирует это заявление.
-Нет, серьезно. Почему не полиция, не карьера телохранителя... Да тот же АКС тебя бы с руками оторвал бы, небось. Но - именно Инквизиция. Из-за Петра?
-Отчасти. - девушка не отрывает взгляда от своего оружия, и Айче думает, что острота клинка тут ни при чем. - Мы с ним знакомы давно, с детства. Выросли вместе, можно сказать.
Айче смотрит на часы: до выхода еще много времени.
-На самом деле это и мой выбор тоже. Благодарность... ну и всякое такое.
-Благодарность? За что?
-Ну да. Благодарность. Шеф нас всех вытащил из глубокой задницы, дал образование и цель в жизни, карьера опять же... Без него все было бы гораздо грустнее. Вот поэтому, кстати, я Петра и не понимаю. Зря он со всеми вами связался.
-Ди Медичи не показался мне человеком, который станет кого-то от чего-то спасать. - Айче чешет в затылке. - На мой взгляд, он ээээ...
-Фанатик, разумеется. И милитарист. Да и вообще грехов на нем полно... Но вот не дурак, этого не отнимешь.
С точки зрения Йохима, кардинал ди Медичи как раз дурак. Даже идиот. Но Паула продолжает:
-Во всяком случае, мы от него ничего плохого не видели - одно хорошее.
...Монахиня откладывает в сторону первый кастет, и принимается за второй. Айче кажется, что он сходит с ума от этих монотонных звуков. Возможно, он только что открыл секрет, почему на допросах инквизиции дольше нескольких часов не выдерживают даже метоселане, не говоря о всех остальных.
-Сестра Паула, а почему именно Инквизиция? - монахиня пожимает плечами, убирает брусок и достает суконку.
-По нескольким причинам.
-Насколько я заметил, женщин у вас немного.
-Не так уж и мало, на самом деле. Но в основном они заняты медициной и административной частью. Казармы, знаешь ли, не самое удобное место, если ты не боец.
-А ты? - полировка клинка раздражает не хуже заточки.
-А я - боец. ...Знаешь, Айче, ты спрашивай то, что хочешь узнать; не жди, пока я догадаюсь.
-"Да есть да, нет есть нет, остальное от лукавого"? Только не говори, что ты веришь во все эти догматы. Обычно монахи - самые большие циники и святотатцы, насколько мне известно.
Паула хмыкает, но никак не комментирует это заявление.
-Нет, серьезно. Почему не полиция, не карьера телохранителя... Да тот же АКС тебя бы с руками оторвал бы, небось. Но - именно Инквизиция. Из-за Петра?
-Отчасти. - девушка не отрывает взгляда от своего оружия, и Айче думает, что острота клинка тут ни при чем. - Мы с ним знакомы давно, с детства. Выросли вместе, можно сказать.
Айче смотрит на часы: до выхода еще много времени.
-На самом деле это и мой выбор тоже. Благодарность... ну и всякое такое.
-Благодарность? За что?
-Ну да. Благодарность. Шеф нас всех вытащил из глубокой задницы, дал образование и цель в жизни, карьера опять же... Без него все было бы гораздо грустнее. Вот поэтому, кстати, я Петра и не понимаю. Зря он со всеми вами связался.
-Ди Медичи не показался мне человеком, который станет кого-то от чего-то спасать. - Айче чешет в затылке. - На мой взгляд, он ээээ...
-Фанатик, разумеется. И милитарист. Да и вообще грехов на нем полно... Но вот не дурак, этого не отнимешь.
С точки зрения Йохима, кардинал ди Медичи как раз дурак. Даже идиот. Но Паула продолжает:
-Во всяком случае, мы от него ничего плохого не видели - одно хорошее.
...Монахиня откладывает в сторону первый кастет, и принимается за второй. Айче кажется, что он сходит с ума от этих монотонных звуков. Возможно, он только что открыл секрет, почему на допросах инквизиции дольше нескольких часов не выдерживают даже метоселане, не говоря о всех остальных.
00:38 04-10-2007
Брат Петр действительно не пьет.
Не умеет.
С враньем, впрочем, дело обстоит аналогично.
Именно поэтому ему сейчас так плохо.
Никому-то в этом мире правда не нужна.
- Врешь ведь. – Печально сообщает он колышащимся где-то в воздухе янтарным глазам. –И что, что переписали все…блондинки… по буковкам. Все равно – врешь. Точно знаю. Только не знаю, где….
- А если нет?
- Молчи! – он грохает кулаком по столу, – Тебя тут вообще нет! Ты там. Сидишь себе… Вся такая. Еретичка. Ехидная. Злая. И вреееееееооооооошь…. – он роняет голову в сложенные руки. Молчит некоторое время. Потом продолжает.
- Нельзя так. Достали. И эта, - он изображает вращательное движение руками рядом с головой, - Тоже ...блондинка! Хамит. Наглая. ...Дать бы в глаз, так нельзя... баба. И вообще кра..динал... Обидно! А Тресу я в глаз дам. Точно дам.
- Зачем?
- Надо, – решительно утверждает он. Помолчав, добавляет, – этому я уже в глаз дал. И тому дам.
- Кому?
- Этому. Который. Я ему так врезал, и он полетееееел… - на лице на миг возникает мечтательное выражение, которое быстро сменяется гримасой детской обиды, – Я думал, он сдох. Прихожу, а он сидит… то есть едет. Плывет. И этот твой… с глазами какающей мышки…
Рядом слышны странные звуки. Петр не обращает внимания.
- Ну что их, кулаками, что ли? Надо было… и рыжая эта. Дура. И машину водить не умеет. Баба. Все зло от баб… Да. Всегда. А потом шеф. Приходит. И ореееет…
- Франческо?
- Да. Тоже. Достал. Может же – нормально… так нет. Орет... – Он размахивает руками, и едва не падает со стула.
– Да. Прижмешь его потом: шеф, а теперь нормально… обижаааается…
- Но хоть говорит…
- Как скажет, так… как в лужу… да. Добьешься от него…. Все вы одинаковые. Гадюшник. Сами бы, друг друга… Я-то тут причем?
- Так ушел бы.
- Не могу, - синие глаза печально моргают. – Ты. Ты же их сожрешь. Всех. Я же вижу…
- Тоже мне, спаситель человечества… от меня нехорошей.
- Да. А что делать?
Тишина плавает по маленькой келье. Звякает бутылка о край стакана.
- По моему, тебе уже хватит.
- Нет. Еще. Два – и буду спать. И ты мне не будешь сниться.
- А я тебе снюсь?
Он смотрит куда-то, и в глазах – ничего, кроме боли.
- Еретичка. Хищница… вреееедная… такая… такая, - тут видимо слова у него заканчиваются, он делает руками несколько выразительных жестов, потом смотрит на свои ладони, смыкает их со стоном, как будто что-то пытается удержать. – И размер… мой… совершенно… Да. Просыпаться. Надо. Тридцать патер ностер – и в душ… Нельзя так. Нель-зя. Или – упырь. Или – враг. Или – женщина. Или мечта… что-то одно.
- Жизнь вообще несправедлива.
- Нельзя… вся такая… маленькая, хорошая… катастрофа. Ходячая. И попа – туда-сюда, туда-сюда… И этот… тоже! Смотрит. Орхр… хранничек. Хренов.
- Орест? При чем тут он?
- При том! Такой… веееежливый… во-оспиииитанный… в тардициях… упыриных… сноб! Пялится! Клоп имперский…
- Глупый ты…
- Ну да… Тупой терран… дикарь, варвар… и солдафон…
- Я думала, ты этим гордишься.
Синие глаза смотрят печально
- По восемь часов в день. С самого… сколько помню. Фехтование. Танцы… Эти… с копытами… Языки… Этик… кеты… Как я брыкался! Да… а надо. Наследник… честь, того… фамильная. А кому это надо? Скажи – кому?
- Ну, допустим… если бы не это, ты не смог бы со мной потанцевать.
- Тоже… да. И что? Все равно… Какой-нибудь… этот у тебя! Умный, галантный… чистенький… как ты…
- Дурачок… как ты думаешь, смог бы Орест… ну, переспорить меня, допустим?
- А я не того… не спорить. Спорить не умею… Я тебе просто… не дам. Врать. Вот.
- Я тебе и так уже не вру.
- Ну да… тоже. Вот прямо счаззз… у тебя даже правда – такая… скверно выходит. Я как слышу – фальшивишь. Значит, правду говоришь. Пытаешься.
- Хм… интересно. Непременно постараюсь учесть.
- Учесть… читывай. Только я все равно… Буду. То есть, не. Не дам. – Он снова смотрит в никуда, - не дам. Упырица. Злая. Подлая, коварная… родная, маленькая, чудесная… красивая… – он снова делает жест руками, будто проводит по волосам, - Моя. Да. Моя. И никому. –
Подумав, добавляет:
– Сам убью.
- Может, не надо? Убивать?
- Надо!.. – с тоскливой убежденностью, – И вообще. Тебя не бывает… тебя выдумали. Сволочь какая-то… найду – убью. Чтоб не выдумывал… мои… фантазии… эрт… эрх…
- Эротические?
- Ну да. Их. Ведь не бывает такого! Такой. Как ты. Упырица… и как будто с иконы… сошла… не бывает.
Он все смотрит на свои руки, как будто надеется там что-то найти.
- Это таких, как ты, не бывает. Все думаю, как ты дожил хоть до своих лет с такими принципами….
- А это того… ненадолго. Вот придушу тебя, и… без сердца… не живут.
- Как же придушишь, если меня нет?
- А так. Все правильно. Дурные фантазии надо убивать. Вместе с фантазером.
Комнату заполняет мучительная тишина.
- Я не фантазия… я есть.
Запах жимолости мешается с молчанием, и мягкое, теплое тело заполняет пустоту между ладонями.
Петр, застонав, обнимает ее – свою женщину, свое сумасшедшее, горькое счастье. Утыкается лицом в душистые волосы.
- Только не исчезай… хорошо?
- Хорошо… не буду.
И она остается.
Не умеет.
С враньем, впрочем, дело обстоит аналогично.
Именно поэтому ему сейчас так плохо.
Никому-то в этом мире правда не нужна.
- Врешь ведь. – Печально сообщает он колышащимся где-то в воздухе янтарным глазам. –И что, что переписали все…блондинки… по буковкам. Все равно – врешь. Точно знаю. Только не знаю, где….
- А если нет?
- Молчи! – он грохает кулаком по столу, – Тебя тут вообще нет! Ты там. Сидишь себе… Вся такая. Еретичка. Ехидная. Злая. И вреееееееооооооошь…. – он роняет голову в сложенные руки. Молчит некоторое время. Потом продолжает.
- Нельзя так. Достали. И эта, - он изображает вращательное движение руками рядом с головой, - Тоже ...блондинка! Хамит. Наглая. ...Дать бы в глаз, так нельзя... баба. И вообще кра..динал... Обидно! А Тресу я в глаз дам. Точно дам.
- Зачем?
- Надо, – решительно утверждает он. Помолчав, добавляет, – этому я уже в глаз дал. И тому дам.
- Кому?
- Этому. Который. Я ему так врезал, и он полетееееел… - на лице на миг возникает мечтательное выражение, которое быстро сменяется гримасой детской обиды, – Я думал, он сдох. Прихожу, а он сидит… то есть едет. Плывет. И этот твой… с глазами какающей мышки…
Рядом слышны странные звуки. Петр не обращает внимания.
- Ну что их, кулаками, что ли? Надо было… и рыжая эта. Дура. И машину водить не умеет. Баба. Все зло от баб… Да. Всегда. А потом шеф. Приходит. И ореееет…
- Франческо?
- Да. Тоже. Достал. Может же – нормально… так нет. Орет... – Он размахивает руками, и едва не падает со стула.
– Да. Прижмешь его потом: шеф, а теперь нормально… обижаааается…
- Но хоть говорит…
- Как скажет, так… как в лужу… да. Добьешься от него…. Все вы одинаковые. Гадюшник. Сами бы, друг друга… Я-то тут причем?
- Так ушел бы.
- Не могу, - синие глаза печально моргают. – Ты. Ты же их сожрешь. Всех. Я же вижу…
- Тоже мне, спаситель человечества… от меня нехорошей.
- Да. А что делать?
Тишина плавает по маленькой келье. Звякает бутылка о край стакана.
- По моему, тебе уже хватит.
- Нет. Еще. Два – и буду спать. И ты мне не будешь сниться.
- А я тебе снюсь?
Он смотрит куда-то, и в глазах – ничего, кроме боли.
- Еретичка. Хищница… вреееедная… такая… такая, - тут видимо слова у него заканчиваются, он делает руками несколько выразительных жестов, потом смотрит на свои ладони, смыкает их со стоном, как будто что-то пытается удержать. – И размер… мой… совершенно… Да. Просыпаться. Надо. Тридцать патер ностер – и в душ… Нельзя так. Нель-зя. Или – упырь. Или – враг. Или – женщина. Или мечта… что-то одно.
- Жизнь вообще несправедлива.
- Нельзя… вся такая… маленькая, хорошая… катастрофа. Ходячая. И попа – туда-сюда, туда-сюда… И этот… тоже! Смотрит. Орхр… хранничек. Хренов.
- Орест? При чем тут он?
- При том! Такой… веееежливый… во-оспиииитанный… в тардициях… упыриных… сноб! Пялится! Клоп имперский…
- Глупый ты…
- Ну да… Тупой терран… дикарь, варвар… и солдафон…
- Я думала, ты этим гордишься.
Синие глаза смотрят печально
- По восемь часов в день. С самого… сколько помню. Фехтование. Танцы… Эти… с копытами… Языки… Этик… кеты… Как я брыкался! Да… а надо. Наследник… честь, того… фамильная. А кому это надо? Скажи – кому?
- Ну, допустим… если бы не это, ты не смог бы со мной потанцевать.
- Тоже… да. И что? Все равно… Какой-нибудь… этот у тебя! Умный, галантный… чистенький… как ты…
- Дурачок… как ты думаешь, смог бы Орест… ну, переспорить меня, допустим?
- А я не того… не спорить. Спорить не умею… Я тебе просто… не дам. Врать. Вот.
- Я тебе и так уже не вру.
- Ну да… тоже. Вот прямо счаззз… у тебя даже правда – такая… скверно выходит. Я как слышу – фальшивишь. Значит, правду говоришь. Пытаешься.
- Хм… интересно. Непременно постараюсь учесть.
- Учесть… читывай. Только я все равно… Буду. То есть, не. Не дам. – Он снова смотрит в никуда, - не дам. Упырица. Злая. Подлая, коварная… родная, маленькая, чудесная… красивая… – он снова делает жест руками, будто проводит по волосам, - Моя. Да. Моя. И никому. –
Подумав, добавляет:
– Сам убью.
- Может, не надо? Убивать?
- Надо!.. – с тоскливой убежденностью, – И вообще. Тебя не бывает… тебя выдумали. Сволочь какая-то… найду – убью. Чтоб не выдумывал… мои… фантазии… эрт… эрх…
- Эротические?
- Ну да. Их. Ведь не бывает такого! Такой. Как ты. Упырица… и как будто с иконы… сошла… не бывает.
Он все смотрит на свои руки, как будто надеется там что-то найти.
- Это таких, как ты, не бывает. Все думаю, как ты дожил хоть до своих лет с такими принципами….
- А это того… ненадолго. Вот придушу тебя, и… без сердца… не живут.
- Как же придушишь, если меня нет?
- А так. Все правильно. Дурные фантазии надо убивать. Вместе с фантазером.
Комнату заполняет мучительная тишина.
- Я не фантазия… я есть.
Запах жимолости мешается с молчанием, и мягкое, теплое тело заполняет пустоту между ладонями.
Петр, застонав, обнимает ее – свою женщину, свое сумасшедшее, горькое счастье. Утыкается лицом в душистые волосы.
- Только не исчезай… хорошо?
- Хорошо… не буду.
И она остается.
00:39 04-10-2007
...- И куда это ты собрался, позволь тебя спросить?
- Не я, а мы. Мы идем их вытаскивать.
- У нас нет на это времени.
- Да. Конечно. Но мы все равно это сделаем.
- Нет. Мы не можем.
- Не можем. Но придется.
Она медленно, холодно, подчеркивая каждое слово, произносит:
- Ты - из-за своих принципов - хочешь - поставить - под угрозу - все предприятие?
Он разворачивается, и нависает над ней.
- Послушай меня. ТЫ - можешь сколько угодно утверждать, что жить достойно только то, что плавает само. ТЫ можешь сколько угодно подставлять своих, прикрываться ими, и потом бросать. Но Я так не думаю. И Я - своих не бросаю. Никогда. А потому мы сейчас идем их вытаскивать, и я не намерен ни спорить с тобой, ни вообще как либо это обсуждать. Ясно?
Она слегка прищуривает глаза.
- Ясно. Значит, я продолжу путешествие одна.
- Нет.
- Что?
- Я сказал "нет". Ты идешь вместе со всеми. И это я тоже обсуждать не намерен.
- Что ты себе... - начинает она с интонацией, заслышав которую любой, кто с ней знаком, начинает оправдываться - даже если ни в чем не виноват.
Любой - кроме него.
- Вижу, тебе все еще непонятно. Поясняю. Я предоставляю тебе право выбора только в одном: ты идешь сама, на своих ногах - или я упаковываю тебя по всем правилам, накачиваю серебром до состояния комы, и несу как багаж!
Желтые глаза вспыхивают настоящим бешенством.
- Если ты посмеешь...
- ...то потом ты будешь долго жаловаться на жестокое обращение Инквизиции с вампиром! - Он улыбается ей ласковой улыбкой маньяка. - Так что вы выбираете, леди? Да, и имей ввиду, второй вариант меня устраивает гораздо больше. Так путешестововать, конечно, некомфортно, зато я точно буду знать, что ты в целости, сохранности... и молчишь!
В желтых глазах полыхает настоящий ад. Оскорбленное достоинство, бешенство, восхищение и страх - коктейль горячей напалма. Если бы Мирка была ифритом, на манер недоброй памяти Раду, Петр уже сгорел бы дотла. Но она не ифрит.
- Я так и думал. - говорит он через минуту, и продолжает собираться.
- Ты! - шипит она ему в спину, - На что ты надеешься?!
Он вновь оборачивается. Скалится не хуже вампира. И рявкает:
- На Господа нашего!!! На что же еще?
- Не я, а мы. Мы идем их вытаскивать.
- У нас нет на это времени.
- Да. Конечно. Но мы все равно это сделаем.
- Нет. Мы не можем.
- Не можем. Но придется.
Она медленно, холодно, подчеркивая каждое слово, произносит:
- Ты - из-за своих принципов - хочешь - поставить - под угрозу - все предприятие?
Он разворачивается, и нависает над ней.
- Послушай меня. ТЫ - можешь сколько угодно утверждать, что жить достойно только то, что плавает само. ТЫ можешь сколько угодно подставлять своих, прикрываться ими, и потом бросать. Но Я так не думаю. И Я - своих не бросаю. Никогда. А потому мы сейчас идем их вытаскивать, и я не намерен ни спорить с тобой, ни вообще как либо это обсуждать. Ясно?
Она слегка прищуривает глаза.
- Ясно. Значит, я продолжу путешествие одна.
- Нет.
- Что?
- Я сказал "нет". Ты идешь вместе со всеми. И это я тоже обсуждать не намерен.
- Что ты себе... - начинает она с интонацией, заслышав которую любой, кто с ней знаком, начинает оправдываться - даже если ни в чем не виноват.
Любой - кроме него.
- Вижу, тебе все еще непонятно. Поясняю. Я предоставляю тебе право выбора только в одном: ты идешь сама, на своих ногах - или я упаковываю тебя по всем правилам, накачиваю серебром до состояния комы, и несу как багаж!
Желтые глаза вспыхивают настоящим бешенством.
- Если ты посмеешь...
- ...то потом ты будешь долго жаловаться на жестокое обращение Инквизиции с вампиром! - Он улыбается ей ласковой улыбкой маньяка. - Так что вы выбираете, леди? Да, и имей ввиду, второй вариант меня устраивает гораздо больше. Так путешестововать, конечно, некомфортно, зато я точно буду знать, что ты в целости, сохранности... и молчишь!
В желтых глазах полыхает настоящий ад. Оскорбленное достоинство, бешенство, восхищение и страх - коктейль горячей напалма. Если бы Мирка была ифритом, на манер недоброй памяти Раду, Петр уже сгорел бы дотла. Но она не ифрит.
- Я так и думал. - говорит он через минуту, и продолжает собираться.
- Ты! - шипит она ему в спину, - На что ты надеешься?!
Он вновь оборачивается. Скалится не хуже вампира. И рявкает:
- На Господа нашего!!! На что же еще?
17:38 04-10-2007
В этой части штаб-квартиры инквизиции до сих пор не бывал ни один метоселан. Строго говоря, сюда и сами-то инквизиторы захаживали нечасто. Тем не менее был в старом замке Сан-Фелиппе такой уголок – святилище Славы Господней. Музей, если попросту. Смотритель выглядел едва ли не древней своих экспонатов; само «святилище» смотрелось не слишком внушительно… Но отчего-то Мирке было неуютно от мысли, что эти своды помнят еще времена Армагеддона. А может, и более давние…
…Йон отказался сопровождать бабушку на этой экскурсии. Заявил, что и без того знаком с обычаями и нравами инквизиторов теснее, чем хотел бы. Вместо этого граф Мемфисский нашел очередной повод посетить альбионское посольство. Молодо-зелено, усмехались охранники.
Мирка постукивала каблучками по вытертым каменным плитам, и размышляла, что весь этот департамент, по сути, такой же реликт прошлого, как и его музей. Небезынтересно; но глубоко устарело. Реликвии… поломанные шлемы и оружие былых «героев»… Трофеи… Куда более забавно было наблюдать неудовольствие хозяев этого местечка. Как же, впустить банду упырей в святая святых, ах-ах…
…Да, забавно. Мирка упрямо напомнила себе об этом, выслушивая очередную филиппику о «святой церкви», «милости Божьей» и прочих псевдореалиях инквизиторской жизни. Брат Петрос будто задался целью продемонстрировать свою терранскую сущность во всей красе. Тупые лозунги, трескучие фразы… Ждать чего-то большего от начальника этой своры фанатиков было бы неразумно. Княгиня в очередной раз пожалела о том, что приходится связываться с этими терранами. Недальновидные, наглые, хамоватые, тупые… Невыносимые. Удивительно, как вообще они до сих пор существуют на свете… Да еще и причиняют такие проблемы. Мысль была неожиданной и в чем-то неприятной. Мирка-милочка, так как же в самом деле столь тупые терране доставляют своими выходками столько проблем? Метоселанка покосилась на брата Петра, разглагольствующего перед очередной витриной с очередными мощами… Ах, нет, совсем не мощами. Череп под стеклом имел четко выраженные метоселанские клыки. Да, любопытно, спасибо…
Тупые-тупые, но как-то играют все же на равных с метоселанами.
И если подумать, то успешно возглавить столь влиятельную организацию для столь непроходимо дремучего тупицы было бы попросту невозможно. Но ведь нельзя же изображать ТАКОГО идиота нарочно!..
Или можно? Но ведь фанатик же. Варвар. Откуда в этой синеволосой (зачем красит, кстати?) башке могут взяться мозги? …Мирка внезапно вспоминает одного аксовского патера. Тоже редкий придурок, да еще и с нарушенной координацией движений впридачу – если не знать некоторых подробностей.
-…И тогда смиренный брат с божьей помощью поразил чудовище, и вознес молитву Господу нашему Иисусу Христу. Тем самым освободив народ Македонии от власти жестокого тирана.
Угу. И ввергнув страну в полный хаос на двадцать лет. Нет, он действительно тупой. …Или специально провоцирует. По крайней мере сама Мирка провоцировала бы нежеланных гостей именно в такой манере – хотя куда более тонко, разумеется. Но для этого следовало предположить, что инквизиторский главарь куда как более умен, чем требуется для цепного пса… Примерно так, как требуется для руководства сложной и четкой организацией, занимающейся в том числе внешней разведкой, ага…
Вот теперь Мирке стало любопытно по-настоящему. Попытка не пытка, если ты такой тупой, как кажешься, то ничего и не заметишь. А вот если наоборот…
…Йон отказался сопровождать бабушку на этой экскурсии. Заявил, что и без того знаком с обычаями и нравами инквизиторов теснее, чем хотел бы. Вместо этого граф Мемфисский нашел очередной повод посетить альбионское посольство. Молодо-зелено, усмехались охранники.
Мирка постукивала каблучками по вытертым каменным плитам, и размышляла, что весь этот департамент, по сути, такой же реликт прошлого, как и его музей. Небезынтересно; но глубоко устарело. Реликвии… поломанные шлемы и оружие былых «героев»… Трофеи… Куда более забавно было наблюдать неудовольствие хозяев этого местечка. Как же, впустить банду упырей в святая святых, ах-ах…
…Да, забавно. Мирка упрямо напомнила себе об этом, выслушивая очередную филиппику о «святой церкви», «милости Божьей» и прочих псевдореалиях инквизиторской жизни. Брат Петрос будто задался целью продемонстрировать свою терранскую сущность во всей красе. Тупые лозунги, трескучие фразы… Ждать чего-то большего от начальника этой своры фанатиков было бы неразумно. Княгиня в очередной раз пожалела о том, что приходится связываться с этими терранами. Недальновидные, наглые, хамоватые, тупые… Невыносимые. Удивительно, как вообще они до сих пор существуют на свете… Да еще и причиняют такие проблемы. Мысль была неожиданной и в чем-то неприятной. Мирка-милочка, так как же в самом деле столь тупые терране доставляют своими выходками столько проблем? Метоселанка покосилась на брата Петра, разглагольствующего перед очередной витриной с очередными мощами… Ах, нет, совсем не мощами. Череп под стеклом имел четко выраженные метоселанские клыки. Да, любопытно, спасибо…
Тупые-тупые, но как-то играют все же на равных с метоселанами.
И если подумать, то успешно возглавить столь влиятельную организацию для столь непроходимо дремучего тупицы было бы попросту невозможно. Но ведь нельзя же изображать ТАКОГО идиота нарочно!..
Или можно? Но ведь фанатик же. Варвар. Откуда в этой синеволосой (зачем красит, кстати?) башке могут взяться мозги? …Мирка внезапно вспоминает одного аксовского патера. Тоже редкий придурок, да еще и с нарушенной координацией движений впридачу – если не знать некоторых подробностей.
-…И тогда смиренный брат с божьей помощью поразил чудовище, и вознес молитву Господу нашему Иисусу Христу. Тем самым освободив народ Македонии от власти жестокого тирана.
Угу. И ввергнув страну в полный хаос на двадцать лет. Нет, он действительно тупой. …Или специально провоцирует. По крайней мере сама Мирка провоцировала бы нежеланных гостей именно в такой манере – хотя куда более тонко, разумеется. Но для этого следовало предположить, что инквизиторский главарь куда как более умен, чем требуется для цепного пса… Примерно так, как требуется для руководства сложной и четкой организацией, занимающейся в том числе внешней разведкой, ага…
Вот теперь Мирке стало любопытно по-настоящему. Попытка не пытка, если ты такой тупой, как кажешься, то ничего и не заметишь. А вот если наоборот…
00:00 08-10-2007
...Что такое?
Ноющие виски. Сухость во рту. Дрожь в кончиках пальцев.
Чувство, как будто из тебя медленно тянут жилы.
Это же…
Бред. Не может быть.
О национальных слабостях Мирка помнила хорошо. Первое место в списке необходимых медикаментов делили поровну уф-гель и таблетки синтета. Она лично следила, чтобы у каждого метоселанина делегации был запас того и другого, чтобы никто не забывал их использовать - и не делала исключения для себя.
Да ведь только сегодня утром…
Но признаки были несомненными. И усиливались.
… Ты ждала сюрпризов? Дождалась. Ничего не бывает просто так - это провокация, несомненно. Видимо, яд. Тебя отравили…
Проклятье…
Горло - стянуто, забито наждачкой. Непереносимая горечь на языке, огонь в деснах… Вдох – два, три, выдох – два, три… Ах, как красиво, прах побери. Упырица срывается на папской проповеди. Масса трупов, включая ее собственный. Смотрите, терране, до чего ж они злобные. Свет все ярче, мешает видеть, судорога – сводит челюсти, кончики пальцев… ничего, потерпишь. Думай, Мирка, думай. Доза явно рассчитана так, что никакой силы воли тебе не хватит. Нужно уходить. Ага, упырица не вынесла проповеди во славу божью. Весь эффект от присутствия здесь насмарку. Но лучше, чем с трупами. Обморок? То же самое. Оставим про запас…. Если будет этот запас, ах ты ж… Горло перекрывает на миг, больно, больно… Улыбайся, чтоб тебя! И дыши - раз два – три… раз, два – три… пульс проламывает виски, кровь вокруг – не живые лица…. За руками следи... никаких когтей! Вдох…. выдох...
…Нет, этот привет не из Империи. Яд специфический, но чтобы так его применять, относиться к метоселанам надо….
- Держи. Себя. В руках. Прошу.
Шепот из-за левого плеча. Раскаленной иглой.
- Здесь слишком много людей. В том числе с оружием. Кого и от кого прикажешь защищать, если ты сорвешься?
Знаю, милый, все знаю. Только пожалуйста-уйди-я-не-могу…
Можешь.
- Красиво. – Повернуть голову. Он рядом. Слишком близко… потерпишь. – Это яд… шикарная идея. Найду автора – выражу... восхищение… лично…
….Вдох. Выдох. Раз-два – три…
- Выдержишь? Или принять меры?
- Предложения?
- Я могу вырубить тебя…
- Уверен? Что будет лучше…
Улыбнуться, не разжимая губ. Тело почти вышло из-под контроля. Почти не считается. Горло рвет мучительный спазм – пи-ить, она рядом, только… обойдешься. Выдох – два, три… Улыбайся. Улыбайся же…
- …Могу притвориться. Обморок. Еще?
- Еще… у меня с собой апулы со святой водой.
- Серебро? – Безумные - зрачков почти не видно - глаза смотрят ему в лицо. – Милый, ты садист, и я тебя за это обожаю. Да. И БЫСТРО.
Он отступает за спину. Если я упаду, то действительно без сознания. Но я не упаду.
...Почти беззвучное:
- Держись.
...И под лопатку входит жидкий огонь.
…Нет, меня не вырвет!!!
Милку скручивает спазмом, приходится обмахнуться веером – прикрыть исказившееся лицо. Дыши, дыши! Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три… собор кружится в безумном вальсе, нет, я не упаду, не дождетесь… мразь…
Красиво. Да. Примите мое восхищение.
Но я еще сумею так же красиво ответить.
…Этот свет просто невыносим. Эта толпа вокруг, эти запахи, жертвы, кровь, нет, люди, нельзя, почему их так много… Милке все-таки удается проморгаться, отчасти вернуть себе зрение, выхватить из толпы отдельные лица. Гвардейцы. Инквизиторы. Сфорца. Ее собственная охрана… Кажется, еще никто не понял… Нет, Йоахим - смотрит, тревожно, во все глаза…
Не наделал бы глупостей.
Ноющие виски. Сухость во рту. Дрожь в кончиках пальцев.
Чувство, как будто из тебя медленно тянут жилы.
Это же…
Бред. Не может быть.
О национальных слабостях Мирка помнила хорошо. Первое место в списке необходимых медикаментов делили поровну уф-гель и таблетки синтета. Она лично следила, чтобы у каждого метоселанина делегации был запас того и другого, чтобы никто не забывал их использовать - и не делала исключения для себя.
Да ведь только сегодня утром…
Но признаки были несомненными. И усиливались.
… Ты ждала сюрпризов? Дождалась. Ничего не бывает просто так - это провокация, несомненно. Видимо, яд. Тебя отравили…
Проклятье…
Горло - стянуто, забито наждачкой. Непереносимая горечь на языке, огонь в деснах… Вдох – два, три, выдох – два, три… Ах, как красиво, прах побери. Упырица срывается на папской проповеди. Масса трупов, включая ее собственный. Смотрите, терране, до чего ж они злобные. Свет все ярче, мешает видеть, судорога – сводит челюсти, кончики пальцев… ничего, потерпишь. Думай, Мирка, думай. Доза явно рассчитана так, что никакой силы воли тебе не хватит. Нужно уходить. Ага, упырица не вынесла проповеди во славу божью. Весь эффект от присутствия здесь насмарку. Но лучше, чем с трупами. Обморок? То же самое. Оставим про запас…. Если будет этот запас, ах ты ж… Горло перекрывает на миг, больно, больно… Улыбайся, чтоб тебя! И дыши - раз два – три… раз, два – три… пульс проламывает виски, кровь вокруг – не живые лица…. За руками следи... никаких когтей! Вдох…. выдох...
…Нет, этот привет не из Империи. Яд специфический, но чтобы так его применять, относиться к метоселанам надо….
- Держи. Себя. В руках. Прошу.
Шепот из-за левого плеча. Раскаленной иглой.
- Здесь слишком много людей. В том числе с оружием. Кого и от кого прикажешь защищать, если ты сорвешься?
Знаю, милый, все знаю. Только пожалуйста-уйди-я-не-могу…
Можешь.
- Красиво. – Повернуть голову. Он рядом. Слишком близко… потерпишь. – Это яд… шикарная идея. Найду автора – выражу... восхищение… лично…
….Вдох. Выдох. Раз-два – три…
- Выдержишь? Или принять меры?
- Предложения?
- Я могу вырубить тебя…
- Уверен? Что будет лучше…
Улыбнуться, не разжимая губ. Тело почти вышло из-под контроля. Почти не считается. Горло рвет мучительный спазм – пи-ить, она рядом, только… обойдешься. Выдох – два, три… Улыбайся. Улыбайся же…
- …Могу притвориться. Обморок. Еще?
- Еще… у меня с собой апулы со святой водой.
- Серебро? – Безумные - зрачков почти не видно - глаза смотрят ему в лицо. – Милый, ты садист, и я тебя за это обожаю. Да. И БЫСТРО.
Он отступает за спину. Если я упаду, то действительно без сознания. Но я не упаду.
...Почти беззвучное:
- Держись.
...И под лопатку входит жидкий огонь.
…Нет, меня не вырвет!!!
Милку скручивает спазмом, приходится обмахнуться веером – прикрыть исказившееся лицо. Дыши, дыши! Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три… собор кружится в безумном вальсе, нет, я не упаду, не дождетесь… мразь…
Красиво. Да. Примите мое восхищение.
Но я еще сумею так же красиво ответить.
…Этот свет просто невыносим. Эта толпа вокруг, эти запахи, жертвы, кровь, нет, люди, нельзя, почему их так много… Милке все-таки удается проморгаться, отчасти вернуть себе зрение, выхватить из толпы отдельные лица. Гвардейцы. Инквизиторы. Сфорца. Ее собственная охрана… Кажется, еще никто не понял… Нет, Йоахим - смотрит, тревожно, во все глаза…
Не наделал бы глупостей.
00:58 10-10-2007
…Петр оглядывается – на полу четыре тела, тянет дымом, потрескивают занавесками огоньки пламени… скоро здесь будет жарко.
Вроде бы похитителей должно быть больше. Шестеро на подходе, четыре тут… должно быть еще три, и минимум один из них вампир. Нужно быстрее найти княгиню и убираться, пока не начали рушиться стены. Где она может быть – что с ней – отставить, потом ужаснешься, крет-тин… Чердак? Да нет, не стали бы ее держать там, слишком опасно. Значит, подвал. Черт, хламу-то… как бы не застрять на обратном пути, да не топочи, слон инквизиторский, а то еще не все знают, что ты здесь…
…. Дураки. Тупые терране.
Мирка уже минуты три слышит запах дыма.
Плохо.
Именно потому что двое напротив - дураки. Исполнительные идиоты.
Тринадцать. Двенадцать терран и метоселанин. Хорошо, если горелое означает, что их уже меньше. А если нет?
Идиоты. Смертельно опасные кретины.
Значит, шансы есть.
Как скоро эти двое почуют запах дыма?
- … и тогда я … ее по самые помидоры! – Неужели они всерьез надеются ее этим смутить? …Надеются. Даже лучше. Уверены, что она смущена. Устала, шокирована и напугана.
Значит, можно сыграть.
Милка с тихим стоном валиться на бок. Сворачивается в комок. Руки, в наручниках, за спиной – под себя, как можно ниже…
…А хейст, мои дорогие, он не только для того чтобы быстро бегать и прыгать высоко. Он еще и для того, чтобы вовремя среагировать.
- Эй, ты чего?
Шевельнуться. Распахнуть навстречу огромные, полные муки глаза.
Иди же, иди сюда… Ближе… Еще ближе…
- Не подходи! Она же…
Поздно.
Руки уже спереди. Одно острие вонзается в глаз, второе уводит в сторону автомат.
Теперь главное не уронить его…
Второй терран стреляет. Поздно, поздно, человеческое тело хороший щит, а ты болван и покойник, всего два стремительных шага, пусть и с грузом – надо было сразу стрелять по ногам, а теперь уже поздно, и кровь фонтаном хлещет из пробитого горла.
Два трупа. Ни одной царапины. Хороший счет… Но это только начало.
Ключи. Автомат - нет, ты все равно не умеешь им пользоваться толком…
Десять. И один такой же, как ты.
И занимающийся день.
Мирка, тебе понадобиться запас гемоглобина. Да, противно.
Надо.
… Она останавливается на пороге камеры.
Прослушать дом.
Дым, дым… Он мешает, но не может забить запах крови. Этот запах течет по лестнице, как вода… Четверо. По меньшей мере, четверо.
И еще – железо… запах живого тела…
Потрескивание огня, скрип паркета – шаги…
Кто-то идет сюда.
Один.
Но шаги тяжелые: броня…
Там, на выходе из подвала, поворот. Можно рискнуть.
Мирка тенью - стремительно, беззвучно - взлетает по лестнице, на долю секунды замирает перед выходом.
…Снизу, между кирасой и шлемом, всегда есть слабое место; еще, еще секунда…
Сейчас!
Поворот, удар лезвия в подбородок – беззащитно отрытый, пахнущий… Стоп!!!
…как же я могла не узнать этот запах…
Бронированная башня, скалясь, нависает над ней, заставляет отпрянуть, прижаться к стене. Кошмарное копье, оглушая, воет у самого лица. Петр?
…Убрать клыки и когти сейчас - все равно что саму себя изнасиловать. Все равно что по доброй воле выйти на солнце. Ничего. Я справлюсь. Я смогу, ты же знаешь… сейчас…
- Ты… задержался… - ох нет, лучше молчать…
…А он вдруг выключает оружие и, как ни в чем не бывало, хватает ее на руки. Как будто не на поле боя. Как будто не могут рвануться из-за любого угла, в любой момент… Мирка каменеет в его руках, изнутри вцепившись в бунтующего хищника - прекрати, успокойся, он солдат, он знает, что делает, не мешай же ему… Кутает ее в какое-то одеяло, вскидывает к плечу, а она все не может справится с собой, всей кожей ощущая - эти руки, такие надежные, в любой момент могут сомкнуться в смертельном захвате, раздавить, сломать…
…не могут. Потому что он прижимает ее теснее – а горло так близко. Ненормальный. Псих. Запах, его запах оглушает, пьянит, как всегда – ты же не веришь мне, никогда не верил, что ж ты творишь сейчас?
… резкая волна ужаса – чужая вонь, движение воздуха, звук – заставляет дернуться навстречу опасности… Нет!!! Мирка, прекрати, не сейчас, не мешай…
Желтые глаза без зрачков, тварь у стены похожа на размытую тень, клинки из рук – стилеты, боевая трансформа как есть, убить – нет, не смей! – волосы… спутались, рассыпались по плечам, не смотри на меня так, моя… леди…
Вот ты какая… ладно, это потом, позже.
Скример разъять, руки потребуются обе, взгляд по сторонам – о, годится, ткань достаточно прочная и большая. Подхватываешь все еще не полностью человеческое тело, ты на себя сам посмотри со стороны, пес Божий, скалится, куда ж без этого, но потерпи, моя леди, мне тоже страшно, а иначе не смогу вообще к тебе прикоснуться ни-ког-да… Укутать в одеяло, поплотнее, да дьявол же, рок у меня такой, что ли, таскать Фортун мимо солнца… Дым валит густыми клубами.
Теперь быстро отсюда, пока сам не надышался угаром, и ее не траванул. Черт с остальными ублюдками, кажется, из-за угла торчали чьи-то ноги – княгиня не дала себя в обиду, умница девочка… Ступеньки, коридор, зала с портретами, грохот шагов, ровный гул прогревающегося ранца, сверток в руках дергается не по-людски, ну так она и есть нелюдь. Пламя уже не трещит, а ревет – поперечные балки бегут реками огня, сухое дерево разбрасывает искры, еще минут десять, и может рухнуть кровля. Внезапно навстречу рвется чья-то фигура в дыму, нечто из цельной стали, люди такими не бывают! – кретин, это же зеркало. Это ты сам. И – дым словно разошелся по сторонам – статуя слоновой кости, холодное лицо, бешенство в глазах, он у тебя за спиной, и он в ярости – Белый лорд. В сторону, пока его клинок не пропорол бок, разворот, как в безумном вальсе – о да, он зол, шипит сквозь клыки нечто, а на руках у тебя то, за чем ты пришел сюда, и второй пары рук Господь человеку не дал – нечем бить в ответ.
- Инквисссзитор!
…Это уже не вальс, это тарантелла, когда смерть бьет наотмашь, и ты прыгаешь, разминувшись с ней на пядь, на палец, на волос… А затем – когда вампир рычит тебе прямо в лицо:
- Сдохни, терран! – ты запускаешь ранец на полную мощность, и свечой уходишь в стеклянный плафон потолка, вспарывая его шлемом, плечом, спиной, защищая собой от осколков сверток в руках… И видя внизу завывшую, вспыхивающую фигуру – как последний привет из огненного ада, в которое превратилось Белое шале, шепчешь – Сдохни сам, упырь. И да простит тебе Бог прегрешения твои… потому что я не могу.
.
Кажется, за все прошедшие годы не было ничего страшнее этих минут. Просто камнем застыть в его руках, и не делать ничего – он не сможет, не успеет, терран не в силах тягаться…
… успел. Грохот, осколки, свежий воздух – солнце, от которого защищает только тонкая ткань… Удар – посадка не слишком мягкая, ничего, ничего…
Он натаскан убивать таких как ты – и все же… его горло защищает только та же полоска ткани, инквизитор, он не верит тебе - но доверяет… доверяет.
Ты вытащил меня. А ведь… ведь я не пошла бы за тобой…
…я – своих не бросаю…
Мирку отпускает наконец. Она вздыхает, расслабляется, обвисает на его руках. Все, уже все. Можно рискнуть, шевельнуться, устроиться поудобнее. Он это чувствует – и не жалеет мгновения. Слегка проводит ладонью по спине…
И уносит ее оттуда.
Вроде бы похитителей должно быть больше. Шестеро на подходе, четыре тут… должно быть еще три, и минимум один из них вампир. Нужно быстрее найти княгиню и убираться, пока не начали рушиться стены. Где она может быть – что с ней – отставить, потом ужаснешься, крет-тин… Чердак? Да нет, не стали бы ее держать там, слишком опасно. Значит, подвал. Черт, хламу-то… как бы не застрять на обратном пути, да не топочи, слон инквизиторский, а то еще не все знают, что ты здесь…
…. Дураки. Тупые терране.
Мирка уже минуты три слышит запах дыма.
Плохо.
Именно потому что двое напротив - дураки. Исполнительные идиоты.
Тринадцать. Двенадцать терран и метоселанин. Хорошо, если горелое означает, что их уже меньше. А если нет?
Идиоты. Смертельно опасные кретины.
Значит, шансы есть.
Как скоро эти двое почуют запах дыма?
- … и тогда я … ее по самые помидоры! – Неужели они всерьез надеются ее этим смутить? …Надеются. Даже лучше. Уверены, что она смущена. Устала, шокирована и напугана.
Значит, можно сыграть.
Милка с тихим стоном валиться на бок. Сворачивается в комок. Руки, в наручниках, за спиной – под себя, как можно ниже…
…А хейст, мои дорогие, он не только для того чтобы быстро бегать и прыгать высоко. Он еще и для того, чтобы вовремя среагировать.
- Эй, ты чего?
Шевельнуться. Распахнуть навстречу огромные, полные муки глаза.
Иди же, иди сюда… Ближе… Еще ближе…
- Не подходи! Она же…
Поздно.
Руки уже спереди. Одно острие вонзается в глаз, второе уводит в сторону автомат.
Теперь главное не уронить его…
Второй терран стреляет. Поздно, поздно, человеческое тело хороший щит, а ты болван и покойник, всего два стремительных шага, пусть и с грузом – надо было сразу стрелять по ногам, а теперь уже поздно, и кровь фонтаном хлещет из пробитого горла.
Два трупа. Ни одной царапины. Хороший счет… Но это только начало.
Ключи. Автомат - нет, ты все равно не умеешь им пользоваться толком…
Десять. И один такой же, как ты.
И занимающийся день.
Мирка, тебе понадобиться запас гемоглобина. Да, противно.
Надо.
… Она останавливается на пороге камеры.
Прослушать дом.
Дым, дым… Он мешает, но не может забить запах крови. Этот запах течет по лестнице, как вода… Четверо. По меньшей мере, четверо.
И еще – железо… запах живого тела…
Потрескивание огня, скрип паркета – шаги…
Кто-то идет сюда.
Один.
Но шаги тяжелые: броня…
Там, на выходе из подвала, поворот. Можно рискнуть.
Мирка тенью - стремительно, беззвучно - взлетает по лестнице, на долю секунды замирает перед выходом.
…Снизу, между кирасой и шлемом, всегда есть слабое место; еще, еще секунда…
Сейчас!
Поворот, удар лезвия в подбородок – беззащитно отрытый, пахнущий… Стоп!!!
…как же я могла не узнать этот запах…
Бронированная башня, скалясь, нависает над ней, заставляет отпрянуть, прижаться к стене. Кошмарное копье, оглушая, воет у самого лица. Петр?
…Убрать клыки и когти сейчас - все равно что саму себя изнасиловать. Все равно что по доброй воле выйти на солнце. Ничего. Я справлюсь. Я смогу, ты же знаешь… сейчас…
- Ты… задержался… - ох нет, лучше молчать…
…А он вдруг выключает оружие и, как ни в чем не бывало, хватает ее на руки. Как будто не на поле боя. Как будто не могут рвануться из-за любого угла, в любой момент… Мирка каменеет в его руках, изнутри вцепившись в бунтующего хищника - прекрати, успокойся, он солдат, он знает, что делает, не мешай же ему… Кутает ее в какое-то одеяло, вскидывает к плечу, а она все не может справится с собой, всей кожей ощущая - эти руки, такие надежные, в любой момент могут сомкнуться в смертельном захвате, раздавить, сломать…
…не могут. Потому что он прижимает ее теснее – а горло так близко. Ненормальный. Псих. Запах, его запах оглушает, пьянит, как всегда – ты же не веришь мне, никогда не верил, что ж ты творишь сейчас?
… резкая волна ужаса – чужая вонь, движение воздуха, звук – заставляет дернуться навстречу опасности… Нет!!! Мирка, прекрати, не сейчас, не мешай…
Желтые глаза без зрачков, тварь у стены похожа на размытую тень, клинки из рук – стилеты, боевая трансформа как есть, убить – нет, не смей! – волосы… спутались, рассыпались по плечам, не смотри на меня так, моя… леди…
Вот ты какая… ладно, это потом, позже.
Скример разъять, руки потребуются обе, взгляд по сторонам – о, годится, ткань достаточно прочная и большая. Подхватываешь все еще не полностью человеческое тело, ты на себя сам посмотри со стороны, пес Божий, скалится, куда ж без этого, но потерпи, моя леди, мне тоже страшно, а иначе не смогу вообще к тебе прикоснуться ни-ког-да… Укутать в одеяло, поплотнее, да дьявол же, рок у меня такой, что ли, таскать Фортун мимо солнца… Дым валит густыми клубами.
Теперь быстро отсюда, пока сам не надышался угаром, и ее не траванул. Черт с остальными ублюдками, кажется, из-за угла торчали чьи-то ноги – княгиня не дала себя в обиду, умница девочка… Ступеньки, коридор, зала с портретами, грохот шагов, ровный гул прогревающегося ранца, сверток в руках дергается не по-людски, ну так она и есть нелюдь. Пламя уже не трещит, а ревет – поперечные балки бегут реками огня, сухое дерево разбрасывает искры, еще минут десять, и может рухнуть кровля. Внезапно навстречу рвется чья-то фигура в дыму, нечто из цельной стали, люди такими не бывают! – кретин, это же зеркало. Это ты сам. И – дым словно разошелся по сторонам – статуя слоновой кости, холодное лицо, бешенство в глазах, он у тебя за спиной, и он в ярости – Белый лорд. В сторону, пока его клинок не пропорол бок, разворот, как в безумном вальсе – о да, он зол, шипит сквозь клыки нечто, а на руках у тебя то, за чем ты пришел сюда, и второй пары рук Господь человеку не дал – нечем бить в ответ.
- Инквисссзитор!
…Это уже не вальс, это тарантелла, когда смерть бьет наотмашь, и ты прыгаешь, разминувшись с ней на пядь, на палец, на волос… А затем – когда вампир рычит тебе прямо в лицо:
- Сдохни, терран! – ты запускаешь ранец на полную мощность, и свечой уходишь в стеклянный плафон потолка, вспарывая его шлемом, плечом, спиной, защищая собой от осколков сверток в руках… И видя внизу завывшую, вспыхивающую фигуру – как последний привет из огненного ада, в которое превратилось Белое шале, шепчешь – Сдохни сам, упырь. И да простит тебе Бог прегрешения твои… потому что я не могу.
.
Кажется, за все прошедшие годы не было ничего страшнее этих минут. Просто камнем застыть в его руках, и не делать ничего – он не сможет, не успеет, терран не в силах тягаться…
… успел. Грохот, осколки, свежий воздух – солнце, от которого защищает только тонкая ткань… Удар – посадка не слишком мягкая, ничего, ничего…
Он натаскан убивать таких как ты – и все же… его горло защищает только та же полоска ткани, инквизитор, он не верит тебе - но доверяет… доверяет.
Ты вытащил меня. А ведь… ведь я не пошла бы за тобой…
…я – своих не бросаю…
Мирку отпускает наконец. Она вздыхает, расслабляется, обвисает на его руках. Все, уже все. Можно рискнуть, шевельнуться, устроиться поудобнее. Он это чувствует – и не жалеет мгновения. Слегка проводит ладонью по спине…
И уносит ее оттуда.
01:30 10-10-2007
…Чертова кукла. Если бы Петр мог, он бы с наслаждением вбил свой кулак в это улыбающееся личико, чувствуя хруст сминающихся костей, мягкую влажную липкость мозга… Но – нельзя. Мало того, что это посол… она еще и женщина. К сожалению, к величайшему сожалению Петра.
Это не драка. Это не бой. Терпи, Божий пес.
Монах криво ухмыляется. Здесь вообще многовато улыбок - и маловато искренности.
- Я надеюсь, вам понравилась экспозиция, Ваша Светлость. Теперь позвольте показать Вам финальную часть нашей экскурсии. Своего рода конечный пункт...
Инквизитор ведет за собой по галерее княгиню и ее свиту. Он не боится вампиров – наоборот, рад, что его лица не видно. Можно слегка ослабить контроль над оскалом.
…Двери распахиваются во двор святилища. Ночное небо затянуто тучами; фонарь льет теплый золотистый свет. Ниши в стенах выглядят пустыми глазницами, надзирающими за… могилами. Во всяком случае, сложно как-то еще воспринимать ряды каменных табличек. При всей внешней ухоженности места, почему-то здесь неуютно.
Не разворачиваясь к гостям, Петр набирает в грудь воздуха. Гораздо проще держать в рамках приличия голос, чем лицо.
-Это, госпожа посол, то место, где рано или поздно оканчивается вся земная суета для НАС. …Иногда, конечно, и для наших клиентов. Собственно, здесь мы хороним останки наших братьев… и то, что остается от ваших родичей, преступивших закон святого Престола. Если хотите, вы можете отдать им последний долг. Думаю, вы первая из метоселан за последние лет пятьсот, кто отсюда уйдет своими ногами… да и вообще уйдет. В каком-то смысле, забавная привилегия, не так ли?
..."Перестарался, инквизитор." Первая четкая, холодная мысль. Впрочем, почему перестарался? Если его цель - спровоцировать...
Мирка спиной чувствует, каким холодом повеяло от собственной свиты. Возможно, он тоже.
Наверняка.
…А потом ему будет достаточно сказать: "Откуда мне было помнить об их ритуалах?"
Мирка оборачивается. Своим - достаточно ледяного взгляда через плечо. Главное - дотянуться до каждой пары глаз.
Но сейчас кто-то не выдержит. Намеренно. Такой повод для скандала. Кто?... нужно узнать...
Мирка смотрит на свиту. И медлит с ответом.
Есть.
- Господин инквизитор. Скажите, вы что, издеваетесь над нами? - совсем молоденькая фрейлина, черноволосая и черноглазая.
Есть.
- О. Ну что вы, моя милая, он и не думал. Правда? - И быстро, не давая ему ответить. - Откуда же вам...- едва заметная пауза, маскирующая очень много эпитетов, в котором "необразованный дикарь" самый мягкий, - знать, что для отдания последнего долга покойным требуется целая ночь.... Ничего. Мы вас прощаем. Правда. Раз уж вы сегодня столь очаровательно любезны.
И Мирка выдала самую невинную из своих улыбок. Пусть в спину.
Ты ее почувствуешь. Обязательно.
Как и спрятанные за ней клыки.
...Вкус этих игр отдает гнилью... но выше сил Петра не наслаждаться потрясенным молчанием упырей.
Затем ЭТА снова начинает щебетать. Впрочем, теперь хотя бы исчезли эти интонации "я маленькая прелестная девочка". ...Ах, оказывается, у милых тварей в обычае тосковать у гроба покойных... какая неожиданность. Петр разворачивается, и как раз успевает заметить еще одну улыбку - на этот раз с почти неприкрытым обещанием смерти. Вот теперь - искреннюю.
-Вы безмерно снисходительны к солдафону и дикарю, Ваша Светлость. В таком случае, я думаю, тризну по НЕВИННО УБИЕННЫМ отложим как-нибудь на потом. А теперь, если вы не против, я провожу вас к выходу.
Оборачивается он, естественно, резко и в самый неподходящий момент.
Нет, ты не дурак, инквизитор. Животное, пес - но не дурак.
И нюх у тебя собачий. Что ж...
Однако пес должен знать свое место.
- Как вы можете так говорить? - чернявая не унимается. Спасибо, милая...
Она порхает к девушке, заглядывает ей в глаза.
- Графиня, ну не расстраивайтесь так, прошу вас. Что поделать, иквизиция - организация столь древняя... столь традиционная... мда. Знаете, в таких, как бы так сказать... почти рыцарских орденах, с вековой историей... изучать культуру других рас - ну, не принято. Понимаете? Как только что изящно выразился наш проводник, они несолько диковаты - ну что поделать...
Свита расслабляется - с каждым жестом, с каждым словом. Удачно. Преувеличенно обиженные, раздраженные - отнюдь не поведением дикаря! - глаза графини - еще удачнее, ах, молода ты еще, девочка, молода. Вот уже побежали улыбки, смешки, вот и легкий шепоток...
Нет, инквизитор. Не будет тебе скандала.
Это не драка. Это не бой. Терпи, Божий пес.
Монах криво ухмыляется. Здесь вообще многовато улыбок - и маловато искренности.
- Я надеюсь, вам понравилась экспозиция, Ваша Светлость. Теперь позвольте показать Вам финальную часть нашей экскурсии. Своего рода конечный пункт...
Инквизитор ведет за собой по галерее княгиню и ее свиту. Он не боится вампиров – наоборот, рад, что его лица не видно. Можно слегка ослабить контроль над оскалом.
…Двери распахиваются во двор святилища. Ночное небо затянуто тучами; фонарь льет теплый золотистый свет. Ниши в стенах выглядят пустыми глазницами, надзирающими за… могилами. Во всяком случае, сложно как-то еще воспринимать ряды каменных табличек. При всей внешней ухоженности места, почему-то здесь неуютно.
Не разворачиваясь к гостям, Петр набирает в грудь воздуха. Гораздо проще держать в рамках приличия голос, чем лицо.
-Это, госпожа посол, то место, где рано или поздно оканчивается вся земная суета для НАС. …Иногда, конечно, и для наших клиентов. Собственно, здесь мы хороним останки наших братьев… и то, что остается от ваших родичей, преступивших закон святого Престола. Если хотите, вы можете отдать им последний долг. Думаю, вы первая из метоселан за последние лет пятьсот, кто отсюда уйдет своими ногами… да и вообще уйдет. В каком-то смысле, забавная привилегия, не так ли?
..."Перестарался, инквизитор." Первая четкая, холодная мысль. Впрочем, почему перестарался? Если его цель - спровоцировать...
Мирка спиной чувствует, каким холодом повеяло от собственной свиты. Возможно, он тоже.
Наверняка.
…А потом ему будет достаточно сказать: "Откуда мне было помнить об их ритуалах?"
Мирка оборачивается. Своим - достаточно ледяного взгляда через плечо. Главное - дотянуться до каждой пары глаз.
Но сейчас кто-то не выдержит. Намеренно. Такой повод для скандала. Кто?... нужно узнать...
Мирка смотрит на свиту. И медлит с ответом.
Есть.
- Господин инквизитор. Скажите, вы что, издеваетесь над нами? - совсем молоденькая фрейлина, черноволосая и черноглазая.
Есть.
- О. Ну что вы, моя милая, он и не думал. Правда? - И быстро, не давая ему ответить. - Откуда же вам...- едва заметная пауза, маскирующая очень много эпитетов, в котором "необразованный дикарь" самый мягкий, - знать, что для отдания последнего долга покойным требуется целая ночь.... Ничего. Мы вас прощаем. Правда. Раз уж вы сегодня столь очаровательно любезны.
И Мирка выдала самую невинную из своих улыбок. Пусть в спину.
Ты ее почувствуешь. Обязательно.
Как и спрятанные за ней клыки.
...Вкус этих игр отдает гнилью... но выше сил Петра не наслаждаться потрясенным молчанием упырей.
Затем ЭТА снова начинает щебетать. Впрочем, теперь хотя бы исчезли эти интонации "я маленькая прелестная девочка". ...Ах, оказывается, у милых тварей в обычае тосковать у гроба покойных... какая неожиданность. Петр разворачивается, и как раз успевает заметить еще одну улыбку - на этот раз с почти неприкрытым обещанием смерти. Вот теперь - искреннюю.
-Вы безмерно снисходительны к солдафону и дикарю, Ваша Светлость. В таком случае, я думаю, тризну по НЕВИННО УБИЕННЫМ отложим как-нибудь на потом. А теперь, если вы не против, я провожу вас к выходу.
Оборачивается он, естественно, резко и в самый неподходящий момент.
Нет, ты не дурак, инквизитор. Животное, пес - но не дурак.
И нюх у тебя собачий. Что ж...
Однако пес должен знать свое место.
- Как вы можете так говорить? - чернявая не унимается. Спасибо, милая...
Она порхает к девушке, заглядывает ей в глаза.
- Графиня, ну не расстраивайтесь так, прошу вас. Что поделать, иквизиция - организация столь древняя... столь традиционная... мда. Знаете, в таких, как бы так сказать... почти рыцарских орденах, с вековой историей... изучать культуру других рас - ну, не принято. Понимаете? Как только что изящно выразился наш проводник, они несолько диковаты - ну что поделать...
Свита расслабляется - с каждым жестом, с каждым словом. Удачно. Преувеличенно обиженные, раздраженные - отнюдь не поведением дикаря! - глаза графини - еще удачнее, ах, молода ты еще, девочка, молода. Вот уже побежали улыбки, смешки, вот и легкий шепоток...
Нет, инквизитор. Не будет тебе скандала.
01:39 10-10-2007
- Нигде нет покоя от мерзких упырей...
... что-то мне эта фраза напоминает, подумал Орест.
-...Я опять заняла присмотренное вами, баронет, место для пьянки?
Паула даже не пошевелилась.
- Да нет, - ухмыльнулся Сташевский нахально. - Просто, если соберешься прыгать - я хочу на это посмотреть.
- Было б на что. Я понимаю, если головой вниз, а так-то...
Ого, подумал полковник. Совсем плохо... И чем я занимаюсь, спрашивается.
Сижу, решаю проблемы чокнутой терранки...
А потом еще подумал, и присел. Недалеко. На соседнюю балку.
Помолчали.
- Знаешь, ты уж извини… Но раз уж я тебя сам за все это время не пришиб, то позволить такое этому хлыщу будет как-то обидно. Нет, конечно, очень приятно смотреть, как он пытается с тобой справиться. Но вот смотрю я на тебя и думаю, что лучше б ты по-прежнему крысилась лично на меня... - Сказано это было задумчиво и как-то тепло. Совсем не похоже на обычную высокомерную манеру Ореста.
Сейчас взорвется, как обычно... или нет? И хорошо ли будет, если нет?
- Да не парься. Мы быстро отсюда уедем... вообще, дурацкая была затея приезжать. Да и не только.
- Ну да, ну да... классовые враги, сражаться до победного конца, пока либо тех, либо тех не останется... А не париться я не могу. Уж извини еще раз. После столько раз взаимно спасенной жизни...
- ..А что, так жалко выглядит со стороны?
... Этот вопрос застал Ореста врасплох.
- Э... Да нет, не очень. Просто заставляет... париться. Ну и словечко, кстати - но точное.
И вдруг, резко и жестко:
- Чего ты боишься?
- Вас. - Слово вылетело, прежде чем Паула успела осознать. - Вв... упырей. - Она подтянула колени к груди, став похожей на диковинную большую птицу, - Доволен?
- Нет. Не понимаю. Я ведь с тобой знаком. Ты сделаешь две трети нашего племени один на один; еще треть не спасет и компания. Когда это началось?
- Не знаю. Не помню. Не хочу помнить. Почему... ты спрашиваешь, метоселан? Тебе было мало того раза?
- Да так... злобно ковыряюсь во вражеской душе. Как и положено мерзкому упырю. - Все та же странная, непонятная мягкость... скрывающая беспощадную сталь. - Нет. Мне - того раза - хватило. Вполне. А вот ты - что ты все это время делаешь с собой? И зачем - так хочется загнать себя побыстрее в могилу? Причем, чтоб извечные враги - помогли? Так знаешь ли... не во вражеских это привычках.
Паула начала что-то говорить, замолчала, потом выдавила через силу
- Я не нуждаюсь ни в чьей помощи. Сама привыкла справляться. Просто... да и грех это, самоубийство. Ничего со мной не будет... большая уже девочка, - потом, внезапно заподозрив что-то... - Тебя Петр попросил придти, да?
- Де-то-чка... - улыбочка Сташевского стала ну просто как в старые добрые времена - видимо последнее предложение его донельзя насмешило. - Ну сама подумай. Стал бы я выполнять его просьбы? - И снова, жестко, наотмашь, - А кто тебе сказал, что я собираюсь тебе помогать? Просто знаешь ли... парит. Да, парит.- Он резко встал, опасно, на тонкой балке над самым провалом, - у меня не так уж много хороших друзей. И еще меньше хороших врагов, таких, знаешь, которых есть за что ценить. Не нажил - не повезло. И смотреть, как один из них медленно превращает себя в дерьмо... знаешь, оно можно. Может, кому-то даже приятно. А мне вот нет. Меня парит. - И со все более мерзкой ухмылкой добавил, - обидно-то как...
Да, ты деточка большая. Взрослая. Могучая. Хорошо, если так... валяй. Продолжай. Сиди одна и трясись... неизвестно зачем и отчего!
...А в ухмылке – недоброй, глумливой - вдруг отчетливо прорезались клыки.
А он прав. Как ни противно, как ни горько признавать - прав. Убегать от проблемы всегда проще, чем пытаться ее решить. И неважно, что вампир все понял, как всегда, не так; суть он уловил верно. Паула медленно - на узенькой балочке особо не развернешься и не попрыгаешь - встала. Не глядя под ноги, прошла по прямой к перекрестью, затем свернула на другую балку, оказалась ровно напротив, отвела ладони - взмокшие - чуть назад. Вот, значит, где оружие-то... ну с другой стороны, где ж ему еще быть?
- Благородный метоселанин... не будете ли вы любезны принять мой вызов на дуэль - там, так и тогда, где вам это будет угодно?
Он чуть прикрыл глаза... все-таки она великолепна. Видела бы себя со стороны...
- С удовольствием, инквизитор. Здесь. Сейчас. - Распахнув глаза с сошедшимися в точку зрачками.
Два клинка с фамильными гербами блеснули в последнем луче уходящего солнца.
Валяй, иди, ползай полжизни в стеклянном пузыре собственного изготовления Потому как то, что тебе нужно, тебе недоступно, а то, что доступно - не нужно. Осекай от себя способность чувствовать - потому что это проще, чем справиться со страхами... А-вот-хрен. Не дам. Свои. Глупости. Повторять. - Взгляд в чужое лицо – как в зеркало.
..Шаг, шаг. Поворот. Удар, Блок – два стремительных шага, укол, парировать, вторым клинком снизу – врешь, не достанешь… Она отпрыгивает назад, приземляется на расстоянии выпада – по ту сторону провала. Он полуразмытым силуэтом оказывается рядом, выпад, разворот, поймать клинок кастетом – не вышло, удар – прыжок назад, удар, блок, удар…
…Как же это не похоже на привычную манеру боя. Особо не попрыгаешь – когда площадка для приземления шириной едва ли с твою стопу. Не покрутишься юлой. Приходится быть медлительными, осторожными... Почти нежными друг к другу.
Удар, блок, шаг, удар… Вперед и назад, по ржавой металлической балке, теснить друг друга долго не получается, у Ореста длиннее клинки, но кастеты неплохо прикрывают запястья, и есть какая-никакая броня… На узкой балке даже как следует не замахнешься; а они хорошо успели друг друга изучить за это время – все слабости, преимущества и излюбленные приемы. И нечем друг друга удивить – почти.
Выпад – блок – разворот… Под ногами – сорок метров пустоты. И – обрушившиеся перекрытия, битый кирпич, арматура… Удар, еще один – прыжок – вампир на полметра выше, скалится, Паула взбегает по наклонной балке, на последнем метре прыгает в сторону, к стенке купола и узкому карнизу – стоп, касание, хорошо… И успевает развернуться и встретить кастетом чужой клинок. Удар, парирование, карниз втрое шире балки: просто праздник, ритм ускоряется, веселее бежит по жилам кровь. Кто-то уйдет отсюда. Оставит свою боль и страх – второму. Навсегда. Ведь так? С разрушенного перекрестья балок над залом дуэлянты постепенно перешли к остаткам купола – когда-то это был стеклянный плафон гигантских размеров. Остатки витража чернеют щербатыми зубьями, решетка скрипит и угрожающе гнется под ногами, роняя вниз хлопья ржавчины. Выпад – блок – удар – кастет все-таки зажимает короткий клинок, Орест рвется вперед, направляет гарду в лицо, локтем прижать вторую руку к вздыбившемуся куску металла - не выйдет; клыки не помогут, головой в подбородок, коленом в пах – …и в этот миг ветхая кровля не выдерживает и рушится.
А под ней – еще сантиметров пятьдесят карниза, и все те же сорок метров пустоты.
…Сташевский вампир, все-таки. Извернулся, когтями впился в крошащуюся кладку, подтянулся на руках…
У Паулы когтей нет. И остатки карниза медленно выворачиваются из ее изрезанных, скользких от крови пальцев.
Она дурным взглядом провожает сцепившиеся кастет и клинок с вычурной гардой – оружие так и летело вместе до самой земли.
- Дер… держись! – Сиплое рычание. Орест лежит на карнизе, одна рука вбита в камень; вторая, обзавевшаяся длинными когтями, тянется к ней:
- Держись же!
Последним усилием она хватается за эту руку – и когти, как наручник, смыкаются на запястье.
Ругаясь, и едва не вывихнув плечо, Орест тянет девушку наверх, дает возможность уцепиться второй рукой, потом как-то исхитряется развернуться на спину – и выдергивает Паулу на узкую кирпичную полочку, места нет вовсе, но это не играет роли…
Они лежат, крепко обнявшись, на узкой полоске камня над бездной. И то, что его клыки возле самого ее горла – уже совершенно не важно.
Не имеет ни малейшего значения.
- …Господин баронет, вы не возражаете, если я с вас встану?
- Не... кха... не возражаю, - ему трудно говорить. Пыль забила горло. -Если у тебя получится.
Обоих все еще трясет. Мелкой дрожью.
-Да, это хорошее "если"... Камасутра по сравнению с нашими позами - физкультура для грудничков.
Паула пытается занять более приличную позу - вниз срывается очередной кирпич. Оба лежащих на карнизе провожают его задумчивым взглядом.
- Знаешь что... не торопись. Успеем еще... спуститься. – Орест закашливается.
Впрочем, слегка подвинуться ей удается. Теперь для вампира обзор бюста монахини чуть более сложен - но и только.
-В этом тоже есть резон... - глубоко внизу поблескивает полированная сталь четырех клинков. - Кстати, спасибо. Я грешным делом думала уже, что все.
- Пожалуйста. К твоим услугам, инквизитор, - Он обнимает ее крепче. Дрожь медленно, так медленно уходит из их тел. Стекает в бездну провала.
...Паула думает, что грохот ее сердца, должно быть, слышен за мили, и странно, что от этого не осыпаются сверху остатки стекла.
- ...ммм, я тут подумала... мне кажется, если мы захотим продолжить выяснять отношения, то лучше внизу. Я, как выяснилось, не больно-то хорошо умею летать... и ты, кажется, тоже.
- Думаю, да... а ты все еще хочешь?..
- Честно говоря... не сейчас. В данный момент… это будет сплошной профанацией. Да и в любом случае оружие все... уже там.
- ...вот и я так думаю.
- …Но я не отказалась бы в будущем заняться с тобой спаррингом.
Он улыбается.
- Всегда пожалуйста. Знаешь, мне редко такие противники попадаются...
Паула убирает с лица Ореста неудачно упавшую прядь волос - и понимает, что руки кровоточат. Упс.
- Мне тоже редко. Где вас таких только воспитывают в вашей Империи...
Метоселан едва заметно вздрагивает. Провожает взглядом окровавленную ладонь... прикрывает глаза. У него длинные пушистые ресницы – как у ангела, отчего-то вдруг приходит на ум монахине.
- Воспитывают... это, знаешь, не трудно. Достаточно знать с самого детства, что если не вколотишь в землю любого дурня, посмевшего не так на тебя посмотреть, то он вколотит в землю тебя... Остальное быстро прикладывается.
…В этом мире слишком мало народу, который понимает какой-то другой язык, не только язык кулаков. Вот и пришлось выкручиваться. Да... - он опять закашлялся, осознавая, что говорит, наверное, что-то не то. Но остановиться сил нет.
Голова начинает кружиться от запаха крови.
-Если ты передвинешь руку с моей жо... тыльной стороны чуть выше, то там у левых ножен должна быть фляжка. С коньяком. Если у тебя с собой твои таблетки, то мне все же не придется сегодня изображать ласточку.
Сташевский глядит на нее как-то странно – почти виновато.
- Что, так заметно? Это нервы...
Сегодня на удивление дурацкий день... ты не обращай внимания. Сейчас отпустит.
- Да не то, чтобы заметно... просто я признаки знаю. Работа такая... - ее тон тоже какой-то... извиняющийся.
Они немного помолчали.
- Давай все-таки попробуем встать.
- Давай... А насчет дурацкого дня - это ты мне говоришь? Так я представляю.
На сей раз Паула гораздо более осторожна, и все равно вниз сыплются куски раскрошившегося кирпича. Все же в конце концов монахиня осторожно садится на самом краешке древней кладки на манер горгульи, и начинает осматривать руки. На кирпичной кладке кое-где видны влажные отпечатки - там, где ладони Паулы касались стены и карниза.
Орест осторожно сел рядом. Подумал; обнял одной рукой. Без всякой задней мысли - просто хотелось чувствовать тепло. Помолчал немного, кашлянул.
- Если тебе неприятно...
- Мне нормально. Ты сам как, целый?
Орест задумчиво глянул на собственную кисть – на ней тоже видны порезы.
Затягивающиеся на глазах.
- Ерунда. А вот ты... Нехорошо. На этих стекляшках небось столько дряни… Воистину пыль столетий.
- Это церковь была. Когда-то. Вряд ли тут чего плохое можно подцепить... Хотя, конечно, береженого Бог бережет. Достань все же фляжку - не тебе, так мне пригодится.
…Что из того, что церковь? Впрочем, для споров о религии явно не место.
А вот для фляжки...
- Только хотел уточнить, где она у тебя...
С одной из ладоней Паулы срывается алый сгусток влаги, и исчезает в сгущающихся сумерках внизу.
Орест давит в себе внезапное желание взять эту ладонь в свою, и слизнуть с нее капли.
Да что это со мной сегодня, трясет… вот ведь упырь голодный... Он проводит рукой по узкой спине, отыскивая пояс.
Твердые корсетные ребра, стальные пластины, пустые ножны для кастетов... рядом с левым обнаруживается небольшой кожаный цилиндрик, идеально легший в ладонь. Внутри тихонько булькает. Отцепил. Сделал глоток - просто глоток спиртного. Протянул фляжку владелице, и вздохнув, полез за таблетками. Хорошо бы не выронил...
-...Знаешь... будь ты человеком, я бы либо тебя постаралась притащить в департамент, либо... гм. Либо сама ушла бы из него после таких вот шуточек Господа Бога. - Паула глядит куда-то вниз, и волосы почти закрывают ее лицо. Голос тихий и какой-то неуверенный.
Орест усмехается и снова обнимает ее - еще крепче.
- Будь ты метоселанкой, я бы уже потребовал от тебя наследника, по всем правилам и с реверансами... И ведь дала бы. Не отвертелась. Да. Обидно-то как.
- Ну, все к лучшему. Реверансы не придется делать, и департамент бросать тоже... Зато я по крайней мере начальство снова понимать начинаю, - Паула держит фляжку кончиками пальцев, и сперва льет из нее на одну ладонь, затем на другую. Молча. Тихонько шипит сквозь зубы. Передает oполовиненную емкость обратно Оресту, - кое в чем.
Тот опять косится на ее ладони. Двойной перевод продукта. Ну и ладно...
- Начальство... да. Действительно, - Орест мрачно смотрит в сгущающийся мрак. - Я теперь другого не понимаю. Как она... они... все это выдерживают.
Он делает еще глоток, высыпает в оставшуюся жидкость таблетки.
- Терпеть не могу эту дрянь.. - и залпом выпивает получившийся коктейль.
-Танки железные, им не больно - бурчит тихонько монахиня, стряхивая с рук жидкий огонь, - Если мы не поторопимся слезть с этого насеста, то придется либо ждать до утра, либо спускаться в темноте.
- Ты не похожа на танк, - говорит он. - И что-то я совсем не верю, что тебе не больно...
...и решается наконец - берет ее ладони в свои, слизывает смешанную с коньяком кровь. Пряный, горько-соленый коктейль, в отличие от таблеток действует сразу, смывает мерзкий привкус пыли и отчаянья во рту. Орест аккуратно проводит языком по царапинам... меньше всего это походит на кровопийство. Гораздо больше - на ласку.
Может быть, поэтому Паула и не отдергивает рук.
Орест сплевывает кусочек стекла. Вздыхает.
- Ну вот и все. Теперь можешь сбрасывать вниз. Или сначала помочь тебе спуститься?
-Придурок. Против природы не попрешь. -Паула слегка ошарашена, но быстро берет себя в руки. - У нас есть более важные занятия, чем пытаться спихнуть друг друга. Поползли, что ли, кровопивец...
Орест ухмыляется - но не нагло, а как-то тоскливо. Еще и рожи проникновенные корчит. Умеет, оказывается.
- Ну не то, чтобы совсем не попрешь... если уж ты меня все же не сбросила. Просто иногда переть ужасно не хочется... Давай двигаться вон туда, там, кажется, еще один пролом. Надеюсь, карниз за ним не обрушен...
Они медленно двигаются по узкому уступу, как когда-то - по подземному ходу. "Не везет мне, - думает Орест. - Не везет. В кое-то веки встретил порядочную девушку, и та... терранка. И инквизитор".
... что-то мне эта фраза напоминает, подумал Орест.
-...Я опять заняла присмотренное вами, баронет, место для пьянки?
Паула даже не пошевелилась.
- Да нет, - ухмыльнулся Сташевский нахально. - Просто, если соберешься прыгать - я хочу на это посмотреть.
- Было б на что. Я понимаю, если головой вниз, а так-то...
Ого, подумал полковник. Совсем плохо... И чем я занимаюсь, спрашивается.
Сижу, решаю проблемы чокнутой терранки...
А потом еще подумал, и присел. Недалеко. На соседнюю балку.
Помолчали.
- Знаешь, ты уж извини… Но раз уж я тебя сам за все это время не пришиб, то позволить такое этому хлыщу будет как-то обидно. Нет, конечно, очень приятно смотреть, как он пытается с тобой справиться. Но вот смотрю я на тебя и думаю, что лучше б ты по-прежнему крысилась лично на меня... - Сказано это было задумчиво и как-то тепло. Совсем не похоже на обычную высокомерную манеру Ореста.
Сейчас взорвется, как обычно... или нет? И хорошо ли будет, если нет?
- Да не парься. Мы быстро отсюда уедем... вообще, дурацкая была затея приезжать. Да и не только.
- Ну да, ну да... классовые враги, сражаться до победного конца, пока либо тех, либо тех не останется... А не париться я не могу. Уж извини еще раз. После столько раз взаимно спасенной жизни...
- ..А что, так жалко выглядит со стороны?
... Этот вопрос застал Ореста врасплох.
- Э... Да нет, не очень. Просто заставляет... париться. Ну и словечко, кстати - но точное.
И вдруг, резко и жестко:
- Чего ты боишься?
- Вас. - Слово вылетело, прежде чем Паула успела осознать. - Вв... упырей. - Она подтянула колени к груди, став похожей на диковинную большую птицу, - Доволен?
- Нет. Не понимаю. Я ведь с тобой знаком. Ты сделаешь две трети нашего племени один на один; еще треть не спасет и компания. Когда это началось?
- Не знаю. Не помню. Не хочу помнить. Почему... ты спрашиваешь, метоселан? Тебе было мало того раза?
- Да так... злобно ковыряюсь во вражеской душе. Как и положено мерзкому упырю. - Все та же странная, непонятная мягкость... скрывающая беспощадную сталь. - Нет. Мне - того раза - хватило. Вполне. А вот ты - что ты все это время делаешь с собой? И зачем - так хочется загнать себя побыстрее в могилу? Причем, чтоб извечные враги - помогли? Так знаешь ли... не во вражеских это привычках.
Паула начала что-то говорить, замолчала, потом выдавила через силу
- Я не нуждаюсь ни в чьей помощи. Сама привыкла справляться. Просто... да и грех это, самоубийство. Ничего со мной не будет... большая уже девочка, - потом, внезапно заподозрив что-то... - Тебя Петр попросил придти, да?
- Де-то-чка... - улыбочка Сташевского стала ну просто как в старые добрые времена - видимо последнее предложение его донельзя насмешило. - Ну сама подумай. Стал бы я выполнять его просьбы? - И снова, жестко, наотмашь, - А кто тебе сказал, что я собираюсь тебе помогать? Просто знаешь ли... парит. Да, парит.- Он резко встал, опасно, на тонкой балке над самым провалом, - у меня не так уж много хороших друзей. И еще меньше хороших врагов, таких, знаешь, которых есть за что ценить. Не нажил - не повезло. И смотреть, как один из них медленно превращает себя в дерьмо... знаешь, оно можно. Может, кому-то даже приятно. А мне вот нет. Меня парит. - И со все более мерзкой ухмылкой добавил, - обидно-то как...
Да, ты деточка большая. Взрослая. Могучая. Хорошо, если так... валяй. Продолжай. Сиди одна и трясись... неизвестно зачем и отчего!
...А в ухмылке – недоброй, глумливой - вдруг отчетливо прорезались клыки.
А он прав. Как ни противно, как ни горько признавать - прав. Убегать от проблемы всегда проще, чем пытаться ее решить. И неважно, что вампир все понял, как всегда, не так; суть он уловил верно. Паула медленно - на узенькой балочке особо не развернешься и не попрыгаешь - встала. Не глядя под ноги, прошла по прямой к перекрестью, затем свернула на другую балку, оказалась ровно напротив, отвела ладони - взмокшие - чуть назад. Вот, значит, где оружие-то... ну с другой стороны, где ж ему еще быть?
- Благородный метоселанин... не будете ли вы любезны принять мой вызов на дуэль - там, так и тогда, где вам это будет угодно?
Он чуть прикрыл глаза... все-таки она великолепна. Видела бы себя со стороны...
- С удовольствием, инквизитор. Здесь. Сейчас. - Распахнув глаза с сошедшимися в точку зрачками.
Два клинка с фамильными гербами блеснули в последнем луче уходящего солнца.
Валяй, иди, ползай полжизни в стеклянном пузыре собственного изготовления Потому как то, что тебе нужно, тебе недоступно, а то, что доступно - не нужно. Осекай от себя способность чувствовать - потому что это проще, чем справиться со страхами... А-вот-хрен. Не дам. Свои. Глупости. Повторять. - Взгляд в чужое лицо – как в зеркало.
..Шаг, шаг. Поворот. Удар, Блок – два стремительных шага, укол, парировать, вторым клинком снизу – врешь, не достанешь… Она отпрыгивает назад, приземляется на расстоянии выпада – по ту сторону провала. Он полуразмытым силуэтом оказывается рядом, выпад, разворот, поймать клинок кастетом – не вышло, удар – прыжок назад, удар, блок, удар…
…Как же это не похоже на привычную манеру боя. Особо не попрыгаешь – когда площадка для приземления шириной едва ли с твою стопу. Не покрутишься юлой. Приходится быть медлительными, осторожными... Почти нежными друг к другу.
Удар, блок, шаг, удар… Вперед и назад, по ржавой металлической балке, теснить друг друга долго не получается, у Ореста длиннее клинки, но кастеты неплохо прикрывают запястья, и есть какая-никакая броня… На узкой балке даже как следует не замахнешься; а они хорошо успели друг друга изучить за это время – все слабости, преимущества и излюбленные приемы. И нечем друг друга удивить – почти.
Выпад – блок – разворот… Под ногами – сорок метров пустоты. И – обрушившиеся перекрытия, битый кирпич, арматура… Удар, еще один – прыжок – вампир на полметра выше, скалится, Паула взбегает по наклонной балке, на последнем метре прыгает в сторону, к стенке купола и узкому карнизу – стоп, касание, хорошо… И успевает развернуться и встретить кастетом чужой клинок. Удар, парирование, карниз втрое шире балки: просто праздник, ритм ускоряется, веселее бежит по жилам кровь. Кто-то уйдет отсюда. Оставит свою боль и страх – второму. Навсегда. Ведь так? С разрушенного перекрестья балок над залом дуэлянты постепенно перешли к остаткам купола – когда-то это был стеклянный плафон гигантских размеров. Остатки витража чернеют щербатыми зубьями, решетка скрипит и угрожающе гнется под ногами, роняя вниз хлопья ржавчины. Выпад – блок – удар – кастет все-таки зажимает короткий клинок, Орест рвется вперед, направляет гарду в лицо, локтем прижать вторую руку к вздыбившемуся куску металла - не выйдет; клыки не помогут, головой в подбородок, коленом в пах – …и в этот миг ветхая кровля не выдерживает и рушится.
А под ней – еще сантиметров пятьдесят карниза, и все те же сорок метров пустоты.
…Сташевский вампир, все-таки. Извернулся, когтями впился в крошащуюся кладку, подтянулся на руках…
У Паулы когтей нет. И остатки карниза медленно выворачиваются из ее изрезанных, скользких от крови пальцев.
Она дурным взглядом провожает сцепившиеся кастет и клинок с вычурной гардой – оружие так и летело вместе до самой земли.
- Дер… держись! – Сиплое рычание. Орест лежит на карнизе, одна рука вбита в камень; вторая, обзавевшаяся длинными когтями, тянется к ней:
- Держись же!
Последним усилием она хватается за эту руку – и когти, как наручник, смыкаются на запястье.
Ругаясь, и едва не вывихнув плечо, Орест тянет девушку наверх, дает возможность уцепиться второй рукой, потом как-то исхитряется развернуться на спину – и выдергивает Паулу на узкую кирпичную полочку, места нет вовсе, но это не играет роли…
Они лежат, крепко обнявшись, на узкой полоске камня над бездной. И то, что его клыки возле самого ее горла – уже совершенно не важно.
Не имеет ни малейшего значения.
- …Господин баронет, вы не возражаете, если я с вас встану?
- Не... кха... не возражаю, - ему трудно говорить. Пыль забила горло. -Если у тебя получится.
Обоих все еще трясет. Мелкой дрожью.
-Да, это хорошее "если"... Камасутра по сравнению с нашими позами - физкультура для грудничков.
Паула пытается занять более приличную позу - вниз срывается очередной кирпич. Оба лежащих на карнизе провожают его задумчивым взглядом.
- Знаешь что... не торопись. Успеем еще... спуститься. – Орест закашливается.
Впрочем, слегка подвинуться ей удается. Теперь для вампира обзор бюста монахини чуть более сложен - но и только.
-В этом тоже есть резон... - глубоко внизу поблескивает полированная сталь четырех клинков. - Кстати, спасибо. Я грешным делом думала уже, что все.
- Пожалуйста. К твоим услугам, инквизитор, - Он обнимает ее крепче. Дрожь медленно, так медленно уходит из их тел. Стекает в бездну провала.
...Паула думает, что грохот ее сердца, должно быть, слышен за мили, и странно, что от этого не осыпаются сверху остатки стекла.
- ...ммм, я тут подумала... мне кажется, если мы захотим продолжить выяснять отношения, то лучше внизу. Я, как выяснилось, не больно-то хорошо умею летать... и ты, кажется, тоже.
- Думаю, да... а ты все еще хочешь?..
- Честно говоря... не сейчас. В данный момент… это будет сплошной профанацией. Да и в любом случае оружие все... уже там.
- ...вот и я так думаю.
- …Но я не отказалась бы в будущем заняться с тобой спаррингом.
Он улыбается.
- Всегда пожалуйста. Знаешь, мне редко такие противники попадаются...
Паула убирает с лица Ореста неудачно упавшую прядь волос - и понимает, что руки кровоточат. Упс.
- Мне тоже редко. Где вас таких только воспитывают в вашей Империи...
Метоселан едва заметно вздрагивает. Провожает взглядом окровавленную ладонь... прикрывает глаза. У него длинные пушистые ресницы – как у ангела, отчего-то вдруг приходит на ум монахине.
- Воспитывают... это, знаешь, не трудно. Достаточно знать с самого детства, что если не вколотишь в землю любого дурня, посмевшего не так на тебя посмотреть, то он вколотит в землю тебя... Остальное быстро прикладывается.
…В этом мире слишком мало народу, который понимает какой-то другой язык, не только язык кулаков. Вот и пришлось выкручиваться. Да... - он опять закашлялся, осознавая, что говорит, наверное, что-то не то. Но остановиться сил нет.
Голова начинает кружиться от запаха крови.
-Если ты передвинешь руку с моей жо... тыльной стороны чуть выше, то там у левых ножен должна быть фляжка. С коньяком. Если у тебя с собой твои таблетки, то мне все же не придется сегодня изображать ласточку.
Сташевский глядит на нее как-то странно – почти виновато.
- Что, так заметно? Это нервы...
Сегодня на удивление дурацкий день... ты не обращай внимания. Сейчас отпустит.
- Да не то, чтобы заметно... просто я признаки знаю. Работа такая... - ее тон тоже какой-то... извиняющийся.
Они немного помолчали.
- Давай все-таки попробуем встать.
- Давай... А насчет дурацкого дня - это ты мне говоришь? Так я представляю.
На сей раз Паула гораздо более осторожна, и все равно вниз сыплются куски раскрошившегося кирпича. Все же в конце концов монахиня осторожно садится на самом краешке древней кладки на манер горгульи, и начинает осматривать руки. На кирпичной кладке кое-где видны влажные отпечатки - там, где ладони Паулы касались стены и карниза.
Орест осторожно сел рядом. Подумал; обнял одной рукой. Без всякой задней мысли - просто хотелось чувствовать тепло. Помолчал немного, кашлянул.
- Если тебе неприятно...
- Мне нормально. Ты сам как, целый?
Орест задумчиво глянул на собственную кисть – на ней тоже видны порезы.
Затягивающиеся на глазах.
- Ерунда. А вот ты... Нехорошо. На этих стекляшках небось столько дряни… Воистину пыль столетий.
- Это церковь была. Когда-то. Вряд ли тут чего плохое можно подцепить... Хотя, конечно, береженого Бог бережет. Достань все же фляжку - не тебе, так мне пригодится.
…Что из того, что церковь? Впрочем, для споров о религии явно не место.
А вот для фляжки...
- Только хотел уточнить, где она у тебя...
С одной из ладоней Паулы срывается алый сгусток влаги, и исчезает в сгущающихся сумерках внизу.
Орест давит в себе внезапное желание взять эту ладонь в свою, и слизнуть с нее капли.
Да что это со мной сегодня, трясет… вот ведь упырь голодный... Он проводит рукой по узкой спине, отыскивая пояс.
Твердые корсетные ребра, стальные пластины, пустые ножны для кастетов... рядом с левым обнаруживается небольшой кожаный цилиндрик, идеально легший в ладонь. Внутри тихонько булькает. Отцепил. Сделал глоток - просто глоток спиртного. Протянул фляжку владелице, и вздохнув, полез за таблетками. Хорошо бы не выронил...
-...Знаешь... будь ты человеком, я бы либо тебя постаралась притащить в департамент, либо... гм. Либо сама ушла бы из него после таких вот шуточек Господа Бога. - Паула глядит куда-то вниз, и волосы почти закрывают ее лицо. Голос тихий и какой-то неуверенный.
Орест усмехается и снова обнимает ее - еще крепче.
- Будь ты метоселанкой, я бы уже потребовал от тебя наследника, по всем правилам и с реверансами... И ведь дала бы. Не отвертелась. Да. Обидно-то как.
- Ну, все к лучшему. Реверансы не придется делать, и департамент бросать тоже... Зато я по крайней мере начальство снова понимать начинаю, - Паула держит фляжку кончиками пальцев, и сперва льет из нее на одну ладонь, затем на другую. Молча. Тихонько шипит сквозь зубы. Передает oполовиненную емкость обратно Оресту, - кое в чем.
Тот опять косится на ее ладони. Двойной перевод продукта. Ну и ладно...
- Начальство... да. Действительно, - Орест мрачно смотрит в сгущающийся мрак. - Я теперь другого не понимаю. Как она... они... все это выдерживают.
Он делает еще глоток, высыпает в оставшуюся жидкость таблетки.
- Терпеть не могу эту дрянь.. - и залпом выпивает получившийся коктейль.
-Танки железные, им не больно - бурчит тихонько монахиня, стряхивая с рук жидкий огонь, - Если мы не поторопимся слезть с этого насеста, то придется либо ждать до утра, либо спускаться в темноте.
- Ты не похожа на танк, - говорит он. - И что-то я совсем не верю, что тебе не больно...
...и решается наконец - берет ее ладони в свои, слизывает смешанную с коньяком кровь. Пряный, горько-соленый коктейль, в отличие от таблеток действует сразу, смывает мерзкий привкус пыли и отчаянья во рту. Орест аккуратно проводит языком по царапинам... меньше всего это походит на кровопийство. Гораздо больше - на ласку.
Может быть, поэтому Паула и не отдергивает рук.
Орест сплевывает кусочек стекла. Вздыхает.
- Ну вот и все. Теперь можешь сбрасывать вниз. Или сначала помочь тебе спуститься?
-Придурок. Против природы не попрешь. -Паула слегка ошарашена, но быстро берет себя в руки. - У нас есть более важные занятия, чем пытаться спихнуть друг друга. Поползли, что ли, кровопивец...
Орест ухмыляется - но не нагло, а как-то тоскливо. Еще и рожи проникновенные корчит. Умеет, оказывается.
- Ну не то, чтобы совсем не попрешь... если уж ты меня все же не сбросила. Просто иногда переть ужасно не хочется... Давай двигаться вон туда, там, кажется, еще один пролом. Надеюсь, карниз за ним не обрушен...
Они медленно двигаются по узкому уступу, как когда-то - по подземному ходу. "Не везет мне, - думает Орест. - Не везет. В кое-то веки встретил порядочную девушку, и та... терранка. И инквизитор".
04:33 15-10-2007
- Этот террорист считает, что таким образом сможет вернуться в империю.
- Зря считает. Вы думаете, кому-то нужен чокнутый беспредельщик? Чью бы голову он не принес?
- Я к тому, что меня не касается, что он себе там навоображал. Все равно будет так, как дОлжно. ...Парни, дайте мне кто-нибудь скример.
Мирка с любопытством наблюдает за ним. А он прав... Не его дело раздумывать, на что там рассчитывает террорист, и насколько обоснованно.
Надо же. Ожил. Расслабился. Нет, не так - просто движения перестали быть деревянными, обрели обманчивую мягкость. Улыбается - вот же маньяк все-таки, можно подумать, он счастлив, что можно немого подраться... А ведь, похоже, так оно и есть - предстоящая драка радует его гораздо больше прогулки, тем более в таком обществе.
-Стойте здесь, госпожа княгиня... и прошу вас, пусть ваши охраннички не делают резких движений. Мои люди сейчас немного нервничают насчет вампиров, сами понимаете. -
Петр берет протянутое ему оружие, и перекидывает китель через плечо, проходит сквозь оцепление.
-ЛаКруа! - голос с легкостью прорезает шум собравшейся толпы. - Я пришел, как ты и требовал. Иди сюда, убийца.
Из темного дверного проема появляется фигура человека... нет, человеком это назвать сложно. Во всяком случае, люди обычно не двигаются с грацией текущей воды, и не обладают столь совершенной фигурой... А еще люди крайне редко носят залитые кровью камзолы с такой изящной небрежностью.
- Ты пришел, мон ами... - ухмыляется вампир, сверкая клыками. - Я рад. Теперь мне не придется убивать твоих людей... до тебя!
Мирка мысленно морщится. Мусор. Да еще и пижон... и слишком много болтает.
А Сташевский морщится даже не мысленно. Впрочем, его гораздо больше волнует обстановка в целом, чем судьба одного спятившего от крови болвана. Видали мы таких. Раскатают его сейчас крестоносцы... главное, чтобы под это дело не устроили какую-нибудь пакость.
..А далее события принимают слишком быстрый оборот.
...Петр может просто остановить удар. Может скрутить обезумевшего дегенерата, и по идее, обязан это сделать: грешника следует судить, и даже вампиру должна быть предложена возможность покаяния. Но... во-первых, тут же лежат тела тех, кто уже предстал перед судом - Божьим. …А во-вторых, на Петре нет брони. Поэтому завывший скример выстреливает навстречу рванувшемуся упырю, и остановиться тот уже не в состоянии... Хейст слишком сильная штука, чтобы затормозить на такой скорости.
Вот так. Все просто, быстро и очень-очень наглядно. Тело валится набок, и вряд ли нужно подтверждение смерти - с половиной черепа не живут даже вампиры. Петр осеняет тела знаком креста, и поднимает глаза - кровь, тела убитых, стоны раненых, алые накидки братьев, стоящих в заграждении... и на границе между тьмой и светом фонарей - черно-белые силуэты. Другие. Чужаки. Надеюсь, вам понравилось представление, госпожа посол?
Из здания выводят заложников. Молоденькая монахиня, прибежавшая за Петром, перебирает четки, тихонько молясь о чем-то. Мирка не виновата, что имеет настолько хороший слух. Почему-то слова "Покарай их!.." не кажутся ей частью отходной молитвы.
…А наблюдать за инквизиторами вживую оказалось намного интересней, чем можно было бы предположить.
- Орест?
- Да, госпожа.
- Запомни эту девчонку. Так, на всякий случай.
- Слушаюсь.
- Как тебе вообще эта картина?
Орест задумывается на секунду.
- Синеволосый профессионал. Как боец максимально опасен. Как командир слишком склонен к самостоятельным действиям. Остальные хороши, но несколько пассивны - возможно, одно следствие другого. Девчонка... глупа.
- Тем и опасна. А может быть, и нет. Но это так, мелочи.
- Я бы предложил покинуть это место как можно скорее. Инквизиторы действительно на взводе. А террорист мог быть и не один.
- Непременно, непременно. Но не можем же мы нашего сопровождающего здесь забыть... верно? - Она лукаво улыбается. Орест, конечно, с удовольствием бы так и сделал - но только коротко кивает.
А Мирка все смотрит туда, через границу света и тьмы. Через все разделяющее расстояние - прямо в глаза. Да, инквизитор. Впечатляет. Но, интересно... Ты и правда думаешь, что эта картина меня смутит? Ошибаешься.
То, что ты убийца, я знала и раньше.
А теперь я еще и знаю, каким именно воздухом ты способен дышать.
Петр говорит о чем-то с командиром отряда, возвращает оружие и отдает какие-то распоряжения. Тела убитых пакуют в мешки из холста; кое-где уже сверкает вспышка - какой-то шустрый фотограф притащил свой ящик и делает снимки. Мирка терпеливо ждет.
Наконец инквизитор возвращается и кивает по-военному. - Госпожа княгиня, приношу свои извинения. Вы хотели бы вернуться обратно в посольство, или продолжите прогулку?
- Если вы не слишком устали, я бы предпочла еще прогуляться. - Мирка внутренне усмехается, улавливая очень похожую волну эмоций и от Петра, и от Ореста. - Впрочем, недолго. Вполне достаточно будет, если мы просто пройдем до посольства пешком.
-Отлично. - монах кивает и возвращается к своей прежней манере поведения.
- Вам некоторое время придется прокладывать дорогу, господин инквизитор. Здесь, как вы изволили заметить, слишком много, ваших взволнованных сослуживцев. Вы же не хотите, чтобы нас приняли за союзников этого, ммм... - Мирка говорит, продолжая наблюдать за происходящим.
Да, не ошиблась. Бой окончен - и варвар каменеет на глазах. Как же тебе все-таки неуютно без формы, терран. Даже не так - как же тебе неуютно без боя, без четкого понимания, где враг, и без оружия, которым можно по врагу ударить.
Петр кивает, и идет вперед. С его точки зрения, вампирша скорее преувеличивает - или издевается, как всегда... Но, в конце концов, это не его дело. После долгого молчания инквизитор наконец выдает:
- Братья, в отличие от наших противников, не кидаются на кого попало.
Метоселанка усмехается.
- Странно, и почему мне так не хочется проверять ваше утверждение?
Петр не глядит на княгиню - а что на нее глядеть. Он просто двигается через толпу, прокладывая дорогу своим... спутникам. И продолжает задавать себе вопрос, как же так случилось.
Чуть погодя, когда вся сцена давно осталась позади, он снова подает голос.
- Мне все же не следовало тащить вас туда. Вероятно, это было бестактно с моей стороны.
- Ну, по сравнению с некоторыми другими вашими поступками, не вижу ничего особенного. Я знаю, что некоторые обязанности невозможно переложить на других. И в эту ситуацию вы попали благодаря распоряжению кардинала. Не беспокойтесь, произошедшее меня не расстроило. Скорее наоборот. За вами, знаете ли, было очень любопытно наблюдать. - И чем дальше, тем любопытнее. С чего это ты вдруг вспомнил о такте?
-Значит, вам нравятся такие зрелища? - голос у инквизитора глухой и невыразительный. -Что ж, учту на будущее.
- Я этого не сказала. - отвечает она чуть более холодно. - Я сказала, что раньше не имела возможности пронаблюдать работу вашего департамента своими глазами. Только слышала о ней. - И можно подумать, ты этого не понял. Или... А ведь и в самом деле показалось, что она начинает его понимать. И вот опять - почти извиняется, и сразу же снова хамит. Что же она не так сделала?
Хмыканье. Петр продолжает идти впереди, не оглядываясь.
- Да, действительно. Предполагать, что вампир будет сожалеть о смерти конкурента... Глупо.
Мирка останавливается.
- Как-как вы сказали, господин инквизитор? Конкурента? Я не ослышалась?
Петр тоже останавливается и оборачивается. - Для меня вы, господа упыри, все одного поля ягоды. Что вы, княгиня, что ваша свита... что этот покойник. Так что уж прошу простить дикаря и варвара, что так оскорбил ваши глазки... Выбора другого не было, знаете ли.
- Увы господин инквизитор, но меня действительно ничуть не оскорбило зрелище смерти пьяного от крови подонка. Я, правда, не понимаю, почему это вас так расстраивает. - Голос звенит холодными льдинками по краю бокала. - Но за это смело можете не извиняться. А если на дне вашей души вдруг каким-то чудом нашлось немного деликатности, я бы порекомендовала приберечь ее на извинения другого рода. Например, за то, что вы смеете меня с ним сравнивать. - Мирка вглядывается в синие глаза, и понимает, что что-то не так. В них слишком много усталости для попыток продолжить драку, только с другим противником и на словах... Неужели он и правда не видит между нами разницы?
-Лично для меня все различие между вами, госпожа Фортуна, и тем ублюдком - это насколько вы сыты. А ваше происхождение, благородство, культура и все прочее - это чушь собачья, когда вы хотите жрать. Пожалуйста, не сочтите мои слова за неуважение... Я всего лишь ненавижу ваш род от всей души. А теперь давайте вернемся обратно в посольство. Если вы не возражаете, конечно.
- Вот как. А мне, значит, остается только благодарить за откровенность. - Холодного звона в голосе все больше; если так дальше пойдет, скоро добавиться и шипение. - Но вы бы подумали вот о чем, инквизитор. Если, как вы выразились, происхождение, благородство, культура и все прочее не имеет значения и не может дать никаких различий, то в чем разница между теми четверыми, кого он успел убить, и бараньими тушами на мясном прилавке? Или между вами - и стальной мясорубкой, которой нет дела до того, из чьего именно мяса готовят фарш?! …Впрочем, в последнем случае, возможно, разницы и нет. Возможно, крест на накидке и в самом деле лишает способности видеть различия между животным и человеком. Или я все-таки не права?
Петр смотрит на свою подопечную – тяжело, с отвращением…
-Для вас этой разницы действительно нет. Во всяком случае, не думаю, будто она более существенна, чем для меня разница между вами и покойным.
-А вы подумайте. Это бывает полезно.
- Как только у меня будут хоть малейшие основания сменить свою точку зрения, я и впрямь подумаю над этим вопросом. А до тех пор, госпожа княгиня, для меня вы все без исключения - чудовища. И вникать в тонкости различий между вами... не моего ума дело.
- Ошибаетесь, господин инквизитор. На этот раз - вашего. К моему, да видимо, и вашему, величайшему сожалению, переговоры ведете вы, а не ваш патрон. И вам придется... вникать. Своим умом.
- На данный момент... госпожа посол... как я уже говорил... у меня нет оснований считать вас кем-то, отличающимся от монстра. А с монстрами не договариваются... их уничтожают. Рано или поздно, так или иначе.
...Мирка долго, долго смотрит на него.
- Я не буду воспринимать это как угрозу. Неприятно, но из уважения к вашим сегодняшним потерям я просто вынуждена вас извинить. …Именно потому, что я не монстр. - Мирка обошла его, и быстрым шагом направилась в сторону посольства.
Инквизитор передернул плечами, и зашагал следом. В конце концов, кто чего хочет - это дело десятое. А вот он, Петр, должен охранять эту вампиршу, и его мнение тут мало кого волнует.
- Зря считает. Вы думаете, кому-то нужен чокнутый беспредельщик? Чью бы голову он не принес?
- Я к тому, что меня не касается, что он себе там навоображал. Все равно будет так, как дОлжно. ...Парни, дайте мне кто-нибудь скример.
Мирка с любопытством наблюдает за ним. А он прав... Не его дело раздумывать, на что там рассчитывает террорист, и насколько обоснованно.
Надо же. Ожил. Расслабился. Нет, не так - просто движения перестали быть деревянными, обрели обманчивую мягкость. Улыбается - вот же маньяк все-таки, можно подумать, он счастлив, что можно немого подраться... А ведь, похоже, так оно и есть - предстоящая драка радует его гораздо больше прогулки, тем более в таком обществе.
-Стойте здесь, госпожа княгиня... и прошу вас, пусть ваши охраннички не делают резких движений. Мои люди сейчас немного нервничают насчет вампиров, сами понимаете. -
Петр берет протянутое ему оружие, и перекидывает китель через плечо, проходит сквозь оцепление.
-ЛаКруа! - голос с легкостью прорезает шум собравшейся толпы. - Я пришел, как ты и требовал. Иди сюда, убийца.
Из темного дверного проема появляется фигура человека... нет, человеком это назвать сложно. Во всяком случае, люди обычно не двигаются с грацией текущей воды, и не обладают столь совершенной фигурой... А еще люди крайне редко носят залитые кровью камзолы с такой изящной небрежностью.
- Ты пришел, мон ами... - ухмыляется вампир, сверкая клыками. - Я рад. Теперь мне не придется убивать твоих людей... до тебя!
Мирка мысленно морщится. Мусор. Да еще и пижон... и слишком много болтает.
А Сташевский морщится даже не мысленно. Впрочем, его гораздо больше волнует обстановка в целом, чем судьба одного спятившего от крови болвана. Видали мы таких. Раскатают его сейчас крестоносцы... главное, чтобы под это дело не устроили какую-нибудь пакость.
..А далее события принимают слишком быстрый оборот.
...Петр может просто остановить удар. Может скрутить обезумевшего дегенерата, и по идее, обязан это сделать: грешника следует судить, и даже вампиру должна быть предложена возможность покаяния. Но... во-первых, тут же лежат тела тех, кто уже предстал перед судом - Божьим. …А во-вторых, на Петре нет брони. Поэтому завывший скример выстреливает навстречу рванувшемуся упырю, и остановиться тот уже не в состоянии... Хейст слишком сильная штука, чтобы затормозить на такой скорости.
Вот так. Все просто, быстро и очень-очень наглядно. Тело валится набок, и вряд ли нужно подтверждение смерти - с половиной черепа не живут даже вампиры. Петр осеняет тела знаком креста, и поднимает глаза - кровь, тела убитых, стоны раненых, алые накидки братьев, стоящих в заграждении... и на границе между тьмой и светом фонарей - черно-белые силуэты. Другие. Чужаки. Надеюсь, вам понравилось представление, госпожа посол?
Из здания выводят заложников. Молоденькая монахиня, прибежавшая за Петром, перебирает четки, тихонько молясь о чем-то. Мирка не виновата, что имеет настолько хороший слух. Почему-то слова "Покарай их!.." не кажутся ей частью отходной молитвы.
…А наблюдать за инквизиторами вживую оказалось намного интересней, чем можно было бы предположить.
- Орест?
- Да, госпожа.
- Запомни эту девчонку. Так, на всякий случай.
- Слушаюсь.
- Как тебе вообще эта картина?
Орест задумывается на секунду.
- Синеволосый профессионал. Как боец максимально опасен. Как командир слишком склонен к самостоятельным действиям. Остальные хороши, но несколько пассивны - возможно, одно следствие другого. Девчонка... глупа.
- Тем и опасна. А может быть, и нет. Но это так, мелочи.
- Я бы предложил покинуть это место как можно скорее. Инквизиторы действительно на взводе. А террорист мог быть и не один.
- Непременно, непременно. Но не можем же мы нашего сопровождающего здесь забыть... верно? - Она лукаво улыбается. Орест, конечно, с удовольствием бы так и сделал - но только коротко кивает.
А Мирка все смотрит туда, через границу света и тьмы. Через все разделяющее расстояние - прямо в глаза. Да, инквизитор. Впечатляет. Но, интересно... Ты и правда думаешь, что эта картина меня смутит? Ошибаешься.
То, что ты убийца, я знала и раньше.
А теперь я еще и знаю, каким именно воздухом ты способен дышать.
Петр говорит о чем-то с командиром отряда, возвращает оружие и отдает какие-то распоряжения. Тела убитых пакуют в мешки из холста; кое-где уже сверкает вспышка - какой-то шустрый фотограф притащил свой ящик и делает снимки. Мирка терпеливо ждет.
Наконец инквизитор возвращается и кивает по-военному. - Госпожа княгиня, приношу свои извинения. Вы хотели бы вернуться обратно в посольство, или продолжите прогулку?
- Если вы не слишком устали, я бы предпочла еще прогуляться. - Мирка внутренне усмехается, улавливая очень похожую волну эмоций и от Петра, и от Ореста. - Впрочем, недолго. Вполне достаточно будет, если мы просто пройдем до посольства пешком.
-Отлично. - монах кивает и возвращается к своей прежней манере поведения.
- Вам некоторое время придется прокладывать дорогу, господин инквизитор. Здесь, как вы изволили заметить, слишком много, ваших взволнованных сослуживцев. Вы же не хотите, чтобы нас приняли за союзников этого, ммм... - Мирка говорит, продолжая наблюдать за происходящим.
Да, не ошиблась. Бой окончен - и варвар каменеет на глазах. Как же тебе все-таки неуютно без формы, терран. Даже не так - как же тебе неуютно без боя, без четкого понимания, где враг, и без оружия, которым можно по врагу ударить.
Петр кивает, и идет вперед. С его точки зрения, вампирша скорее преувеличивает - или издевается, как всегда... Но, в конце концов, это не его дело. После долгого молчания инквизитор наконец выдает:
- Братья, в отличие от наших противников, не кидаются на кого попало.
Метоселанка усмехается.
- Странно, и почему мне так не хочется проверять ваше утверждение?
Петр не глядит на княгиню - а что на нее глядеть. Он просто двигается через толпу, прокладывая дорогу своим... спутникам. И продолжает задавать себе вопрос, как же так случилось.
Чуть погодя, когда вся сцена давно осталась позади, он снова подает голос.
- Мне все же не следовало тащить вас туда. Вероятно, это было бестактно с моей стороны.
- Ну, по сравнению с некоторыми другими вашими поступками, не вижу ничего особенного. Я знаю, что некоторые обязанности невозможно переложить на других. И в эту ситуацию вы попали благодаря распоряжению кардинала. Не беспокойтесь, произошедшее меня не расстроило. Скорее наоборот. За вами, знаете ли, было очень любопытно наблюдать. - И чем дальше, тем любопытнее. С чего это ты вдруг вспомнил о такте?
-Значит, вам нравятся такие зрелища? - голос у инквизитора глухой и невыразительный. -Что ж, учту на будущее.
- Я этого не сказала. - отвечает она чуть более холодно. - Я сказала, что раньше не имела возможности пронаблюдать работу вашего департамента своими глазами. Только слышала о ней. - И можно подумать, ты этого не понял. Или... А ведь и в самом деле показалось, что она начинает его понимать. И вот опять - почти извиняется, и сразу же снова хамит. Что же она не так сделала?
Хмыканье. Петр продолжает идти впереди, не оглядываясь.
- Да, действительно. Предполагать, что вампир будет сожалеть о смерти конкурента... Глупо.
Мирка останавливается.
- Как-как вы сказали, господин инквизитор? Конкурента? Я не ослышалась?
Петр тоже останавливается и оборачивается. - Для меня вы, господа упыри, все одного поля ягоды. Что вы, княгиня, что ваша свита... что этот покойник. Так что уж прошу простить дикаря и варвара, что так оскорбил ваши глазки... Выбора другого не было, знаете ли.
- Увы господин инквизитор, но меня действительно ничуть не оскорбило зрелище смерти пьяного от крови подонка. Я, правда, не понимаю, почему это вас так расстраивает. - Голос звенит холодными льдинками по краю бокала. - Но за это смело можете не извиняться. А если на дне вашей души вдруг каким-то чудом нашлось немного деликатности, я бы порекомендовала приберечь ее на извинения другого рода. Например, за то, что вы смеете меня с ним сравнивать. - Мирка вглядывается в синие глаза, и понимает, что что-то не так. В них слишком много усталости для попыток продолжить драку, только с другим противником и на словах... Неужели он и правда не видит между нами разницы?
-Лично для меня все различие между вами, госпожа Фортуна, и тем ублюдком - это насколько вы сыты. А ваше происхождение, благородство, культура и все прочее - это чушь собачья, когда вы хотите жрать. Пожалуйста, не сочтите мои слова за неуважение... Я всего лишь ненавижу ваш род от всей души. А теперь давайте вернемся обратно в посольство. Если вы не возражаете, конечно.
- Вот как. А мне, значит, остается только благодарить за откровенность. - Холодного звона в голосе все больше; если так дальше пойдет, скоро добавиться и шипение. - Но вы бы подумали вот о чем, инквизитор. Если, как вы выразились, происхождение, благородство, культура и все прочее не имеет значения и не может дать никаких различий, то в чем разница между теми четверыми, кого он успел убить, и бараньими тушами на мясном прилавке? Или между вами - и стальной мясорубкой, которой нет дела до того, из чьего именно мяса готовят фарш?! …Впрочем, в последнем случае, возможно, разницы и нет. Возможно, крест на накидке и в самом деле лишает способности видеть различия между животным и человеком. Или я все-таки не права?
Петр смотрит на свою подопечную – тяжело, с отвращением…
-Для вас этой разницы действительно нет. Во всяком случае, не думаю, будто она более существенна, чем для меня разница между вами и покойным.
-А вы подумайте. Это бывает полезно.
- Как только у меня будут хоть малейшие основания сменить свою точку зрения, я и впрямь подумаю над этим вопросом. А до тех пор, госпожа княгиня, для меня вы все без исключения - чудовища. И вникать в тонкости различий между вами... не моего ума дело.
- Ошибаетесь, господин инквизитор. На этот раз - вашего. К моему, да видимо, и вашему, величайшему сожалению, переговоры ведете вы, а не ваш патрон. И вам придется... вникать. Своим умом.
- На данный момент... госпожа посол... как я уже говорил... у меня нет оснований считать вас кем-то, отличающимся от монстра. А с монстрами не договариваются... их уничтожают. Рано или поздно, так или иначе.
...Мирка долго, долго смотрит на него.
- Я не буду воспринимать это как угрозу. Неприятно, но из уважения к вашим сегодняшним потерям я просто вынуждена вас извинить. …Именно потому, что я не монстр. - Мирка обошла его, и быстрым шагом направилась в сторону посольства.
Инквизитор передернул плечами, и зашагал следом. В конце концов, кто чего хочет - это дело десятое. А вот он, Петр, должен охранять эту вампиршу, и его мнение тут мало кого волнует.
04:41 15-10-2007
-Никому вы нафиг не нужны, как по-моему. Валили бы в свою империю
обратно... Тоже мне, вырядился, как на парад. Броню надел загодя... ха.
У нас первогодки, как им в первый раз в ручки тяжеляк попадает, тоже
норовят везде в нем таскаться. ...Крутость свою показывают.
Он смотрит на нее ледяными светлыми глазами.
- Знаешь ли, демонстрировать, как ты сказала? Крутость, да? - минутная
пауза, во время которой вампир, демонстративно морщать, каткет слово на
языке. - Оно порою очень даже полезно. Но судя по твоей реакции,
действительно напрасно. Видимо, у вас не принято смотреть древние
хроники... или не на чем. - Он ухмыляется. - А зря.
Паула пожимает плечами. Для нее древние хроники - это то, что было лет
пятьдесят назад, и поэтому намек пропадает втуне.
- Ну, особенной крутости я тут не вижу. Тем более что вас пока что даже
не собираются штурмовать - так только, если тухлыми помидорами
закидают... А вообще да, как же я забыла. У нас детишки тоже обожают
папины-дедушкины вещи надевать... Выглядит ужасно смешно, но обычно,
когда подрастают, у них это проходит. Со временем.
Орест поджимает губы. Ухмыляется еще злее. Дедушкины вещи, значит.
Ну-ну.
- Да, я понял, что этой самой крутости ты не видишь. Хотя зачем-то
упоминаешь. А дедушкины вещи, они, знаешь ли, разные бывают. В
частности, круче конкретно этой дедушкиной вещи мне мало что известно.
Паула ухмыляется в ответ. Ей очень нравится доставать этого дворянчика.
Больше, чем любого другого - видимо, сублимация, вспоминает она умное
слово из монастырских уроков. Когда хочешь сильно чего-то, например,
дать по роже, а нельзя, тогда и получается такое... Метоселан явно
весьма гордится своей цацкой. Ну да, занятная. Но, с точки зрения Паулы,
такой доспех должен сильно ограничивать мобильность, а хороший клинок
его все равно пробивает. Поэтому-то она сама ограничивалась минимальным
количеством брони - разве что на корпусе и суставах, как самых критичных
точках организма. Доспех - это для тех, кто не может увернуться от
удара. _Или для тех, кто не хочет, вспомнила она Петра_. А этот... пф.
Монахиня смерила имперца взглядом с ног до головы. - Ну почемууу же, -
тянет она как можно более невинно - навряд ли эта штучка выдержит
попадание танкового снаряда... в отличие от тяжелых доспехов инквизиции.
- Деточка, видишь ли. Доспехи, в общем-то не для того, чтобы в них
подставляться под танковые залпы. Странно, что ты этого не знаешь. Но я
вот, в курсе. Так что с танковыми снарядами, если что, предпочту
сражаться иными способами. Более для них, для танковых снарядов,
подходящими. - Сташевский внешне сама любезность. И тон, такой
снисходительно-вежливый. - Вот против ваших скримеров такая броня в
самый раз. А уж против твоих коготков, птичка, ее и вовсе более чем
достаточно.
-Ах-ах. А по мне, так самое место в музее этому твоему... доспеху.
Восьмисотлетний лом... Как тебя вообще на службу в таком антиквариате
допускают, а? Не боишься, что украдут... вместе с тобой, сокровище?
- Деточка, поверь ты фатально недооцениваешь, как меня, так и этот как
ты изящно выразилась, антиквариат. Хочешь попробовать свои ножики на
моей броне? Так я бы тебе не советовал... - Орест уже не ухмыляется.
Сейчас и в самом деле немного не время для драки - но он уже слишком
зол, и не осознает, что фраза, сказанная таким тоном, скорей возымеет
обратное действие.
- Ну так, может, в порядке дружеской любезности покажешь, насколько хороша эта
рухлядь, ммм? Я даже обещаю тебя не очень сильно отшлепать... А то ты
весь такой напряжоооонный, аж смотреть жалко... Трет небось или тянет
где?
- Послушай, инквизитор... тебе не кажется, что сейчас не время и не
место для игр? - Орест уже едва сдерживается. Все таки она дрянь. Как и
все эти крестоносцы. - Или это тебе начальство приказало очередную
провокацию устроить? Тогда тем более извини. Отвечать на провокации нам
сейчас никак. К сожалению.
-Ну я ж не настаиваю прямо вот сейчас, я ж понимаю, ты таааак занят... -
Паула почти прикусывает язык, настолько бешено глядит на нее Орест. -
Как-нибудь потом. Когда освободишься, и найдешь время - я девушка
терпеливая.
- Ах, так, да? Неймется? Ну что ж... Сейчас начальство закончит
беседовать, я еще раз обойду караулы и до заката буду совершенно
свободен. И если леди инквизитор соизволит спуститься в подвал, в зал
для тренировок. я так уж и быть уделю минут пять на то, чтобы обьяснить,
в чем именно она неправа. Исключительно в рамках дружеской беседы. Для
развития взаимопонимания. - Он вежливо кланяется. Улыбается. Не разжимая
губ.
-Ну вот, другой разговор... Я-то уж думала, ты совсем...
загружен. - Паула сверкнула улыбкой и неторопливо направилась к двери -
хотя ей показалось, что в комнате что-то посвежело. Иначе откуда бы
взяться мурашкам по спине...
Орест проводил ее бешеным взглядом. Ну я ж тебе устрою....
Айче, появившийся пару минут спустя, и начавший было докладывать
обстановку, почти сразу прервался.
- А с тобой что такое?
- А? Да нет, ты говори, я слушаю... меня просто приятельница твоя
достала опять.
- Инквизиторша? А они что тут делали? - лицо Йоахима было тревожным.
- А кто их знает... может и провоцировали, опять. - Сташевский
скривился. - Да нет, кажется, все в норме. Синеволосый проторчал в
кабинете минут пятнадцать, а эта... я ей не нравлюсь. - Печально
сообщил он.
- А может, наоборот? - Айче усмехнулся.
- Иди ты! - Сташевский взвился как метеор. - Да с ней вообще невозможно
дольше пяти минут разговаривать! Не понимаю, как тебе это удается?
- Мне проще. У меня клыки не растут, и вообще, я, когда злюсь, не такой
обаятельный. - Айче засмеялся уже в открытую. - Шеф, а я между прочим,
серьезно. Дали бы вы уже девушке то, в чем она так явно нуждается.
Сколько проблем бы решилось...
Орест вдохнул, выдохнул... И рассмеялся сам.
- Нет, шел бы ты, в самом деле.... к ней. Сам.
- Я не могу. - Айче погрустнел. - Мне не дают. А тебе, вполне возможно, что и дали бы.
- Тфу ты. Слушай, прекрати, а? Вот только твоих шуточек мне не хватало для полного счастья. И вообще, ты что-то там собирался докладывать?
Айче выдал еще одну ухмылку. И продолжил доклад.
…Паула спустилась в подвал. Помещение посольству предоставил АКС (кто бы сомневался!), из тех, где обитали сами - так что спортзал действительно имелся, и был весьма неплох. Тренажеры, беговые дорожки, турники и прочие штучки... Девушка представила себе делающую отжимания Мирку, и тихонько хмыкнула. Сейчас в зале никого не было, в углах притаились довольно-таки густые тени - и почему-то эта неприятная зябкость сохранялась даже здесь, хотя уж в таких старых зданиях вся система отопления обычно закладывалась именно в нижних ярусах подвалов... Тут-то холодно быть, по идее, не должно.
Орест появился достаточно скоро. Ощущение мурашек по спине резко усиливается, и обернувшись, Паула видит темный силуэт в дверях.
- Так на чем мы остановились в прошлый раз, госпожа инквизитор? - Он тоже видит только ее черно-белый силуэт. Слабые блики света выхватывают контуры брони, заставляют фосфоресцировать глаза. Впрочем, этого вполне достаточно.
-Если мне не изменяет память, то была дискуссия о нехватке времени... и сравнительных достоинствах доспехов, господин полковник. ...Вы мне вроде как что-то показать хотели, ммм? - Паула слегка склоняет голову набок, стараясь не смотреть на освещенный квадрат коридора - чтобы глаза к свету не привыкли.
- Да, о времени. Надеюсь, сейчас нам никто не помешает. А показать... - Он улыбается. Явно улыбается. Паула, как не вглядывается, не может разглядеть сверкания клыков - хотя чего это стоит Оресту, знает только он один. ...И опять метоселан не отследил, откуда взялось у нее в руках это варварское оружие. ...Усмехнулся, снял перевязь с обоими клинками и уложил куда-то на пол: - Мне не понадобится сталь, чтобы выпороть нахальную терранку.
Паула прикусывает губу. Ах, кровосос... все благородного играешь, ну-ну. До-иг-ра-ешь-ся. Мягкий перекат с пятки на носок, одна нога, как в танце, идет назад, чуть пригнуться - и в сумраке подвала рассекает воздух стальная птица с лезвиями вместо перьев. …Вот только там, куда она целилась, вампира больше нет. Пошла потеха...
Орест крутанулся волчком, пропуская мимо взбесившуюся сталь. Остутствие клинков в руках бесит. Заставляет нервничать.
Но иначе нельзя. Не поддаваться на провокации.... Поворот, поворот, еще раз... Она злится. Хорошо.
Неужели инквизитор и правда не представляет, что такое хорошая метоселанская броня?
Выпад, выпад, еще один... Он только уворачивается - пока. Танцуй, наглая девчонка. Стерва. Покажи, на что ты способна.
Посмотрим еще... чья возьмет...
Разворот, прыжок, разворот, ритм все быстрее, она прорвыается ближе, двойной выпад, разворот, - и наруч, подставленный под прямой удар.
Искры на миг очерчивают лица - ее глаза, его, доля секунды, он успевает улыбнуться, не разжимая губ - и уже ей приходится прыгать, спасаясь от бронированного кулака в лицо.
Миг - застыть на максимуме расстояния друг от друга.
- Я же говорил, эта броня не по твоим коготкам. Птичка.
Она снова прыгает вперед. Бешенно. Отчаянно. Выпад, разворот, укол, она метит в лицо, в сочления доспеха: не выйдет, не поможет - посмотрим, кто быстрее.
…Петр увидел, как блондинчик в броне спускается в подвал. А вот свет так и не включился – забавно. Учитывая, что туда же парой минут назад прошла Паула… более чем занятно. Знакомый металлический стук - похоже, есть смысл хотя бы присмотреть за происходящим. Вмешаться – по ситуации. …Нет, в данном случае вмешиваться не стоит, решает глава департамента. Петр наблюдает за зрелищем, прислонившись к косяку; похоже, драчуны слишком заняты друг другом и не замечают зрителя. И славно. Бой честный… но чутье опытного бойца подсказывает, что сестра выбрала себе кусок не по зубам. Может, искры от доспеха, может, отсутствие оружия у вампира. Он ведь тоже солдат, как-никак – не стал бы рисковать зря… Да, Петру не очень нравится этот танец, похоже, сегодня инквизиции не поддержать свою репутацию… но вмешиваться Разрушитель не будет. Это честный поединок; это научит сестру оценивать свои силы здраво… и это не смертельно для нее – метоселан полностью контролирует себя. Петр молчит и смотрит; как бы ему ни хотелось прервать поединок, но этот бой только для двоих.
…Разворот, еще, еще, Орест позволяет противнице прорваться ближе, удары сыплются градом, их приходится блокировать руками снова и снова, а сочления здесь закрыты, и очень даже хорошо. Паула быстро понимает это, и переключается только на лицо, на рожу, ненавистную сейчас до дрожи в коленях - прыжок, разворот, быстрее, еще быстрее; удар, враг ошибается на долю секунды, долю миллиметра, и на миг захлестывает восторгом - достала!.. Но он банальным приемом выворачивает ей плечо. Монахиня пытается крутануться, вывернуться из захвата – поздно. Вторая рука тоже поймана и прижата к плечу, Паула бьет ногой назад, под колено - бесполезно...
- Попалась.
Паула делает последнюю, отчаянную попытку свести клинки у себя за спиной - но добивается только того, что лезвия касаются ее собственного горла.
- Тише, тише, птичка. Не дергайся. Не то поранишь шейку, выйдет нехорошо.
Правильнее всего сейчас застыть и не двигаться. Положиться на милосердие...
...милосердие вампира?
Мысль заставляет сделать еще один отчаянный рывок.
- Какая плохая девочка. Невоспитанная. Совсем не умеет себя вести. - Рычание. Выпустил клыки. Она чувствует это спиной, вздыбившимися волосками на коже.
А Орест в это время отчаянно сражается с собой. Бьющееся в руках тело, адреналин, поле боя, и горло врага - инквизитора - под клыками....
От-ставить!... Это было неправильно еще тогда. И уж совсем неправильно - теперь.
Она замирает наконец.
- Так вот, - уже нормальный, человеческий шепот. - Порядочные, воспитанные девушки так себя не ведут. Не хамят, не провоцируют, и не отвлекают людей, занятых на службе...
- И что теперь? Так хочешь моей крови, упырь?
Смешок.
- Благодарю за предложение..., - и Паула леденеет от ужаса, на миг почувствовав обжигающе-холодное касание губ за ухом, чуть выше ошейника - но уже в следующую секунду она свободна, разворачивается в боевую стойку, только чтобы увидеть невозмутимо и церемонно кланяющегося упыря.
- ... Но к сожалению, по известным нам обоим причинам, никак не могу согласиться.
Орест завершает поклон, разворачивается - и только теперь замечает массивную фигуру в дверях.
Брат Петр отстраняется, давая дорогу, и кивает баронету, не говоря ни слова. А что тут, собственно, говорить-то… Вместо этого инквизитор проходит к одиноко стоящей в комнате фигурке Паулы.
-Пойдем, сестра. Дела не ждут, и нам время к ним возвращаться. – Не то, чтобы в этом была необходимость, но Петр все же берет девушку под локоть и ведет к выходу.
обратно... Тоже мне, вырядился, как на парад. Броню надел загодя... ха.
У нас первогодки, как им в первый раз в ручки тяжеляк попадает, тоже
норовят везде в нем таскаться. ...Крутость свою показывают.
Он смотрит на нее ледяными светлыми глазами.
- Знаешь ли, демонстрировать, как ты сказала? Крутость, да? - минутная
пауза, во время которой вампир, демонстративно морщать, каткет слово на
языке. - Оно порою очень даже полезно. Но судя по твоей реакции,
действительно напрасно. Видимо, у вас не принято смотреть древние
хроники... или не на чем. - Он ухмыляется. - А зря.
Паула пожимает плечами. Для нее древние хроники - это то, что было лет
пятьдесят назад, и поэтому намек пропадает втуне.
- Ну, особенной крутости я тут не вижу. Тем более что вас пока что даже
не собираются штурмовать - так только, если тухлыми помидорами
закидают... А вообще да, как же я забыла. У нас детишки тоже обожают
папины-дедушкины вещи надевать... Выглядит ужасно смешно, но обычно,
когда подрастают, у них это проходит. Со временем.
Орест поджимает губы. Ухмыляется еще злее. Дедушкины вещи, значит.
Ну-ну.
- Да, я понял, что этой самой крутости ты не видишь. Хотя зачем-то
упоминаешь. А дедушкины вещи, они, знаешь ли, разные бывают. В
частности, круче конкретно этой дедушкиной вещи мне мало что известно.
Паула ухмыляется в ответ. Ей очень нравится доставать этого дворянчика.
Больше, чем любого другого - видимо, сублимация, вспоминает она умное
слово из монастырских уроков. Когда хочешь сильно чего-то, например,
дать по роже, а нельзя, тогда и получается такое... Метоселан явно
весьма гордится своей цацкой. Ну да, занятная. Но, с точки зрения Паулы,
такой доспех должен сильно ограничивать мобильность, а хороший клинок
его все равно пробивает. Поэтому-то она сама ограничивалась минимальным
количеством брони - разве что на корпусе и суставах, как самых критичных
точках организма. Доспех - это для тех, кто не может увернуться от
удара. _Или для тех, кто не хочет, вспомнила она Петра_. А этот... пф.
Монахиня смерила имперца взглядом с ног до головы. - Ну почемууу же, -
тянет она как можно более невинно - навряд ли эта штучка выдержит
попадание танкового снаряда... в отличие от тяжелых доспехов инквизиции.
- Деточка, видишь ли. Доспехи, в общем-то не для того, чтобы в них
подставляться под танковые залпы. Странно, что ты этого не знаешь. Но я
вот, в курсе. Так что с танковыми снарядами, если что, предпочту
сражаться иными способами. Более для них, для танковых снарядов,
подходящими. - Сташевский внешне сама любезность. И тон, такой
снисходительно-вежливый. - Вот против ваших скримеров такая броня в
самый раз. А уж против твоих коготков, птичка, ее и вовсе более чем
достаточно.
-Ах-ах. А по мне, так самое место в музее этому твоему... доспеху.
Восьмисотлетний лом... Как тебя вообще на службу в таком антиквариате
допускают, а? Не боишься, что украдут... вместе с тобой, сокровище?
- Деточка, поверь ты фатально недооцениваешь, как меня, так и этот как
ты изящно выразилась, антиквариат. Хочешь попробовать свои ножики на
моей броне? Так я бы тебе не советовал... - Орест уже не ухмыляется.
Сейчас и в самом деле немного не время для драки - но он уже слишком
зол, и не осознает, что фраза, сказанная таким тоном, скорей возымеет
обратное действие.
- Ну так, может, в порядке дружеской любезности покажешь, насколько хороша эта
рухлядь, ммм? Я даже обещаю тебя не очень сильно отшлепать... А то ты
весь такой напряжоооонный, аж смотреть жалко... Трет небось или тянет
где?
- Послушай, инквизитор... тебе не кажется, что сейчас не время и не
место для игр? - Орест уже едва сдерживается. Все таки она дрянь. Как и
все эти крестоносцы. - Или это тебе начальство приказало очередную
провокацию устроить? Тогда тем более извини. Отвечать на провокации нам
сейчас никак. К сожалению.
-Ну я ж не настаиваю прямо вот сейчас, я ж понимаю, ты таааак занят... -
Паула почти прикусывает язык, настолько бешено глядит на нее Орест. -
Как-нибудь потом. Когда освободишься, и найдешь время - я девушка
терпеливая.
- Ах, так, да? Неймется? Ну что ж... Сейчас начальство закончит
беседовать, я еще раз обойду караулы и до заката буду совершенно
свободен. И если леди инквизитор соизволит спуститься в подвал, в зал
для тренировок. я так уж и быть уделю минут пять на то, чтобы обьяснить,
в чем именно она неправа. Исключительно в рамках дружеской беседы. Для
развития взаимопонимания. - Он вежливо кланяется. Улыбается. Не разжимая
губ.
-Ну вот, другой разговор... Я-то уж думала, ты совсем...
загружен. - Паула сверкнула улыбкой и неторопливо направилась к двери -
хотя ей показалось, что в комнате что-то посвежело. Иначе откуда бы
взяться мурашкам по спине...
Орест проводил ее бешеным взглядом. Ну я ж тебе устрою....
Айче, появившийся пару минут спустя, и начавший было докладывать
обстановку, почти сразу прервался.
- А с тобой что такое?
- А? Да нет, ты говори, я слушаю... меня просто приятельница твоя
достала опять.
- Инквизиторша? А они что тут делали? - лицо Йоахима было тревожным.
- А кто их знает... может и провоцировали, опять. - Сташевский
скривился. - Да нет, кажется, все в норме. Синеволосый проторчал в
кабинете минут пятнадцать, а эта... я ей не нравлюсь. - Печально
сообщил он.
- А может, наоборот? - Айче усмехнулся.
- Иди ты! - Сташевский взвился как метеор. - Да с ней вообще невозможно
дольше пяти минут разговаривать! Не понимаю, как тебе это удается?
- Мне проще. У меня клыки не растут, и вообще, я, когда злюсь, не такой
обаятельный. - Айче засмеялся уже в открытую. - Шеф, а я между прочим,
серьезно. Дали бы вы уже девушке то, в чем она так явно нуждается.
Сколько проблем бы решилось...
Орест вдохнул, выдохнул... И рассмеялся сам.
- Нет, шел бы ты, в самом деле.... к ней. Сам.
- Я не могу. - Айче погрустнел. - Мне не дают. А тебе, вполне возможно, что и дали бы.
- Тфу ты. Слушай, прекрати, а? Вот только твоих шуточек мне не хватало для полного счастья. И вообще, ты что-то там собирался докладывать?
Айче выдал еще одну ухмылку. И продолжил доклад.
…Паула спустилась в подвал. Помещение посольству предоставил АКС (кто бы сомневался!), из тех, где обитали сами - так что спортзал действительно имелся, и был весьма неплох. Тренажеры, беговые дорожки, турники и прочие штучки... Девушка представила себе делающую отжимания Мирку, и тихонько хмыкнула. Сейчас в зале никого не было, в углах притаились довольно-таки густые тени - и почему-то эта неприятная зябкость сохранялась даже здесь, хотя уж в таких старых зданиях вся система отопления обычно закладывалась именно в нижних ярусах подвалов... Тут-то холодно быть, по идее, не должно.
Орест появился достаточно скоро. Ощущение мурашек по спине резко усиливается, и обернувшись, Паула видит темный силуэт в дверях.
- Так на чем мы остановились в прошлый раз, госпожа инквизитор? - Он тоже видит только ее черно-белый силуэт. Слабые блики света выхватывают контуры брони, заставляют фосфоресцировать глаза. Впрочем, этого вполне достаточно.
-Если мне не изменяет память, то была дискуссия о нехватке времени... и сравнительных достоинствах доспехов, господин полковник. ...Вы мне вроде как что-то показать хотели, ммм? - Паула слегка склоняет голову набок, стараясь не смотреть на освещенный квадрат коридора - чтобы глаза к свету не привыкли.
- Да, о времени. Надеюсь, сейчас нам никто не помешает. А показать... - Он улыбается. Явно улыбается. Паула, как не вглядывается, не может разглядеть сверкания клыков - хотя чего это стоит Оресту, знает только он один. ...И опять метоселан не отследил, откуда взялось у нее в руках это варварское оружие. ...Усмехнулся, снял перевязь с обоими клинками и уложил куда-то на пол: - Мне не понадобится сталь, чтобы выпороть нахальную терранку.
Паула прикусывает губу. Ах, кровосос... все благородного играешь, ну-ну. До-иг-ра-ешь-ся. Мягкий перекат с пятки на носок, одна нога, как в танце, идет назад, чуть пригнуться - и в сумраке подвала рассекает воздух стальная птица с лезвиями вместо перьев. …Вот только там, куда она целилась, вампира больше нет. Пошла потеха...
Орест крутанулся волчком, пропуская мимо взбесившуюся сталь. Остутствие клинков в руках бесит. Заставляет нервничать.
Но иначе нельзя. Не поддаваться на провокации.... Поворот, поворот, еще раз... Она злится. Хорошо.
Неужели инквизитор и правда не представляет, что такое хорошая метоселанская броня?
Выпад, выпад, еще один... Он только уворачивается - пока. Танцуй, наглая девчонка. Стерва. Покажи, на что ты способна.
Посмотрим еще... чья возьмет...
Разворот, прыжок, разворот, ритм все быстрее, она прорвыается ближе, двойной выпад, разворот, - и наруч, подставленный под прямой удар.
Искры на миг очерчивают лица - ее глаза, его, доля секунды, он успевает улыбнуться, не разжимая губ - и уже ей приходится прыгать, спасаясь от бронированного кулака в лицо.
Миг - застыть на максимуме расстояния друг от друга.
- Я же говорил, эта броня не по твоим коготкам. Птичка.
Она снова прыгает вперед. Бешенно. Отчаянно. Выпад, разворот, укол, она метит в лицо, в сочления доспеха: не выйдет, не поможет - посмотрим, кто быстрее.
…Петр увидел, как блондинчик в броне спускается в подвал. А вот свет так и не включился – забавно. Учитывая, что туда же парой минут назад прошла Паула… более чем занятно. Знакомый металлический стук - похоже, есть смысл хотя бы присмотреть за происходящим. Вмешаться – по ситуации. …Нет, в данном случае вмешиваться не стоит, решает глава департамента. Петр наблюдает за зрелищем, прислонившись к косяку; похоже, драчуны слишком заняты друг другом и не замечают зрителя. И славно. Бой честный… но чутье опытного бойца подсказывает, что сестра выбрала себе кусок не по зубам. Может, искры от доспеха, может, отсутствие оружия у вампира. Он ведь тоже солдат, как-никак – не стал бы рисковать зря… Да, Петру не очень нравится этот танец, похоже, сегодня инквизиции не поддержать свою репутацию… но вмешиваться Разрушитель не будет. Это честный поединок; это научит сестру оценивать свои силы здраво… и это не смертельно для нее – метоселан полностью контролирует себя. Петр молчит и смотрит; как бы ему ни хотелось прервать поединок, но этот бой только для двоих.
…Разворот, еще, еще, Орест позволяет противнице прорваться ближе, удары сыплются градом, их приходится блокировать руками снова и снова, а сочления здесь закрыты, и очень даже хорошо. Паула быстро понимает это, и переключается только на лицо, на рожу, ненавистную сейчас до дрожи в коленях - прыжок, разворот, быстрее, еще быстрее; удар, враг ошибается на долю секунды, долю миллиметра, и на миг захлестывает восторгом - достала!.. Но он банальным приемом выворачивает ей плечо. Монахиня пытается крутануться, вывернуться из захвата – поздно. Вторая рука тоже поймана и прижата к плечу, Паула бьет ногой назад, под колено - бесполезно...
- Попалась.
Паула делает последнюю, отчаянную попытку свести клинки у себя за спиной - но добивается только того, что лезвия касаются ее собственного горла.
- Тише, тише, птичка. Не дергайся. Не то поранишь шейку, выйдет нехорошо.
Правильнее всего сейчас застыть и не двигаться. Положиться на милосердие...
...милосердие вампира?
Мысль заставляет сделать еще один отчаянный рывок.
- Какая плохая девочка. Невоспитанная. Совсем не умеет себя вести. - Рычание. Выпустил клыки. Она чувствует это спиной, вздыбившимися волосками на коже.
А Орест в это время отчаянно сражается с собой. Бьющееся в руках тело, адреналин, поле боя, и горло врага - инквизитора - под клыками....
От-ставить!... Это было неправильно еще тогда. И уж совсем неправильно - теперь.
Она замирает наконец.
- Так вот, - уже нормальный, человеческий шепот. - Порядочные, воспитанные девушки так себя не ведут. Не хамят, не провоцируют, и не отвлекают людей, занятых на службе...
- И что теперь? Так хочешь моей крови, упырь?
Смешок.
- Благодарю за предложение..., - и Паула леденеет от ужаса, на миг почувствовав обжигающе-холодное касание губ за ухом, чуть выше ошейника - но уже в следующую секунду она свободна, разворачивается в боевую стойку, только чтобы увидеть невозмутимо и церемонно кланяющегося упыря.
- ... Но к сожалению, по известным нам обоим причинам, никак не могу согласиться.
Орест завершает поклон, разворачивается - и только теперь замечает массивную фигуру в дверях.
Брат Петр отстраняется, давая дорогу, и кивает баронету, не говоря ни слова. А что тут, собственно, говорить-то… Вместо этого инквизитор проходит к одиноко стоящей в комнате фигурке Паулы.
-Пойдем, сестра. Дела не ждут, и нам время к ним возвращаться. – Не то, чтобы в этом была необходимость, но Петр все же берет девушку под локоть и ведет к выходу.
23:48 16-10-2007
- И все таки, мне хотелось бы продолжить разговор.
Прошло мгновение , - думает Петр. Все приличия соблюдены, они снова одеты и сидят друг напротив друга. Врагами.
- Я не сомневался. – Вздыхает он. – Но не могла бы ты просто сказать, что именно тебе нужно? Не делая из меня предварительно идиота?
- Ты и сам с этой задачей великолепно справляешься, инквизитор…. Ну хорошо, хорошо. Говорю прямо. Мне нужна девчонка. В личное пользование.
С минуту он тяжело молчит.
- Зачем? – резкий вопрос.
- Именно затем, о чем ты подумал.
- Нет.
- Нет?
Да, напряжение ушло. Искры не сыплют, огонь не горит. Но противостояние от этого слабее не становится.
- Нет. Она предстанет перед официальным судом. И только так.
- Ты правда настолько наивен? - Она усмехается.
- Есть такое. И всеми силами стараюсь претворять свою наивность в жизнь.
- Ну-ну… А как насчет того, что она пыталась меня убить?
- Наказание она понесет…
- Адекватное?
- Да.
- А ты можешь себе представить что-то адекватное… такому? Это знаешь ли, хуже, чем просто попытка убийства…
- Могу. Я, видишь, ли, инквизитор. А это предполагает господом данное право определять степень виновности грешника.
- Меня в данном случае как-то не слишком волнует ваша концепция греха. Она задолжала мне лично. И слишком много.
- Тебе так хочется ее крови? – Петр слегка повышает голос. Смотрит сумрачно. Янтарные глаза сужаются - она задета. Но инквизитор не останавливается, бьет наотмашь.
- Она – несчастная, замордованная девчонка. Со сломанной психикой. Сломанной такими как ты – теми, кто вырезал ее семью, а ее саму искалечил. И если уж говорить о долгах, то с вашей породой счет у нее выйдет почти равный.
- Почти. – Холодно роняет Милка. – И она явно так не считает. Ходит за тобой хвостом. Любуется на твою работу. На казни. Экзекуции. Наверняка ведь и в подвалы ваши пробирается. И лепечет себе под нос что-то о каре – такая же пьяная от крови, как и твои клиенты. От метоселанской крови... даром, что терранка. – Она наклоняется вперед, продолжает негромко. - Это мусор, милый. Такой же мусор, как тот, что ты кромсаешь на операциях. Отработанный материал. И – нет, мне не жаль отработку. Особенно, тогда, когда она становится на моем пути, да еще и смеет считать отработкой меня. – Она откидывается назад в кресло. – Нет, мне не нужна ее кровь. Достаточно будет и головы.
- Люди не бывают мусором. – Он стискивает зубы.
- Неужели?... И, кстати, ты опять меня с подобным мусором равняешь. Не думай, что я не заметила.
- Люди не бывают… Чего ты хочешь от нее? Если не крови?
Она вздыхает.
- Вечно не могу разобрать, когда ты и правда не понимаешь, а когда только прикидываешься. Она может что-то знать. Что –то конкретное.
- Что-то, чего еще не знаешь ты?
- Возможно.
- Например?
- Например. – Злой и насмешливый огонек в глазах. – Ты и правда хочешь, чтобы я озвучила все свои… предположения? А претензий к беспочвенности обвинений – не будет?
- Ради такого случая я потерплю.
- Ну хорошо. – Она секунду молчит, собирается с мыслями. – За покушением может стоять твой патрон. Его исполнитель, его возможности – через твою голову. Его стиль. И специфическое отношение к нашей расе. Единственное, что мне не понятно, с чего вдруг такая спешка… почему просто срыв договора перестал его устраивать.
Он слегка кивает. Взгляд тяжелый, каменный.
- Это первый вопрос. А второй… мне не нравится сам яд. У твоего патрона, по слухам, богатая коллекция…- Небольшая пауза.
- Возможно. Продолжай.
Она усмехается.
- Но тем не менее яд скорее наш, имперский. Переработанный, необычный способ введения… я уж не говорю о том, что так его применять - это надо обладать весьма, ммм, специфическим складом характера. Для метоселана. Но тем не менее яд - наш.
- Интересно. Уж не подозреваешь ли ты кардинала в сговоре со своими заклятыми имперскими друзьями.
- Согласна, звучит не очень. Потому-то мне и нужна девчонка. Слишком много "если". А она может что-то знать.
- Хорошо. – Петр встает. – Я задам ей нужные вопросы. И если всплывет хотя бы намек на имперский след – ты будешь в курсе.
- Думаешь, знаешь, какие вопросы нужно задавать?
Он скалиться.
- Сомневаешься в моей способности вести допрос? ...В любом случае, это все, что я могу обещать.
Мирка еще секунду сверлит его взглядом.
- И надавить на тебя, к сожалению, нечем. Ну что ж, хотя бы это. Надеюсь, ты не забудешь о разговоре, как только выйдешь за дверь.
- Можешь не сомневаться. – Бурчание. – Буду помнить по гроб жизни.
Он делает шаг к двери… и снова останавливается. Но не поворачивается, просто стоит спиной. Слегка сутулится, словно у него болят плечи.
- Ты… великолепно держалась. Не думал, что такое возможно….
Она пытается что-то сказать, но инквизитор резко заканчивает:
- Прими мое восхищение.
И быстро выходит. Словно боится того, что может услышать.
Милка только качает головой. Ах, милый… как же все-таки с тобой трудно...
Еще несколько минут она сидит в кресле с закрытыми глазами, расслабившись. А потом произносит в сторону закрывшейся двери:
- Йон, хватит там страдать. Зайди, пожалуйста, ко мне. Поговорим.
Прошло мгновение , - думает Петр. Все приличия соблюдены, они снова одеты и сидят друг напротив друга. Врагами.
- Я не сомневался. – Вздыхает он. – Но не могла бы ты просто сказать, что именно тебе нужно? Не делая из меня предварительно идиота?
- Ты и сам с этой задачей великолепно справляешься, инквизитор…. Ну хорошо, хорошо. Говорю прямо. Мне нужна девчонка. В личное пользование.
С минуту он тяжело молчит.
- Зачем? – резкий вопрос.
- Именно затем, о чем ты подумал.
- Нет.
- Нет?
Да, напряжение ушло. Искры не сыплют, огонь не горит. Но противостояние от этого слабее не становится.
- Нет. Она предстанет перед официальным судом. И только так.
- Ты правда настолько наивен? - Она усмехается.
- Есть такое. И всеми силами стараюсь претворять свою наивность в жизнь.
- Ну-ну… А как насчет того, что она пыталась меня убить?
- Наказание она понесет…
- Адекватное?
- Да.
- А ты можешь себе представить что-то адекватное… такому? Это знаешь ли, хуже, чем просто попытка убийства…
- Могу. Я, видишь, ли, инквизитор. А это предполагает господом данное право определять степень виновности грешника.
- Меня в данном случае как-то не слишком волнует ваша концепция греха. Она задолжала мне лично. И слишком много.
- Тебе так хочется ее крови? – Петр слегка повышает голос. Смотрит сумрачно. Янтарные глаза сужаются - она задета. Но инквизитор не останавливается, бьет наотмашь.
- Она – несчастная, замордованная девчонка. Со сломанной психикой. Сломанной такими как ты – теми, кто вырезал ее семью, а ее саму искалечил. И если уж говорить о долгах, то с вашей породой счет у нее выйдет почти равный.
- Почти. – Холодно роняет Милка. – И она явно так не считает. Ходит за тобой хвостом. Любуется на твою работу. На казни. Экзекуции. Наверняка ведь и в подвалы ваши пробирается. И лепечет себе под нос что-то о каре – такая же пьяная от крови, как и твои клиенты. От метоселанской крови... даром, что терранка. – Она наклоняется вперед, продолжает негромко. - Это мусор, милый. Такой же мусор, как тот, что ты кромсаешь на операциях. Отработанный материал. И – нет, мне не жаль отработку. Особенно, тогда, когда она становится на моем пути, да еще и смеет считать отработкой меня. – Она откидывается назад в кресло. – Нет, мне не нужна ее кровь. Достаточно будет и головы.
- Люди не бывают мусором. – Он стискивает зубы.
- Неужели?... И, кстати, ты опять меня с подобным мусором равняешь. Не думай, что я не заметила.
- Люди не бывают… Чего ты хочешь от нее? Если не крови?
Она вздыхает.
- Вечно не могу разобрать, когда ты и правда не понимаешь, а когда только прикидываешься. Она может что-то знать. Что –то конкретное.
- Что-то, чего еще не знаешь ты?
- Возможно.
- Например?
- Например. – Злой и насмешливый огонек в глазах. – Ты и правда хочешь, чтобы я озвучила все свои… предположения? А претензий к беспочвенности обвинений – не будет?
- Ради такого случая я потерплю.
- Ну хорошо. – Она секунду молчит, собирается с мыслями. – За покушением может стоять твой патрон. Его исполнитель, его возможности – через твою голову. Его стиль. И специфическое отношение к нашей расе. Единственное, что мне не понятно, с чего вдруг такая спешка… почему просто срыв договора перестал его устраивать.
Он слегка кивает. Взгляд тяжелый, каменный.
- Это первый вопрос. А второй… мне не нравится сам яд. У твоего патрона, по слухам, богатая коллекция…- Небольшая пауза.
- Возможно. Продолжай.
Она усмехается.
- Но тем не менее яд скорее наш, имперский. Переработанный, необычный способ введения… я уж не говорю о том, что так его применять - это надо обладать весьма, ммм, специфическим складом характера. Для метоселана. Но тем не менее яд - наш.
- Интересно. Уж не подозреваешь ли ты кардинала в сговоре со своими заклятыми имперскими друзьями.
- Согласна, звучит не очень. Потому-то мне и нужна девчонка. Слишком много "если". А она может что-то знать.
- Хорошо. – Петр встает. – Я задам ей нужные вопросы. И если всплывет хотя бы намек на имперский след – ты будешь в курсе.
- Думаешь, знаешь, какие вопросы нужно задавать?
Он скалиться.
- Сомневаешься в моей способности вести допрос? ...В любом случае, это все, что я могу обещать.
Мирка еще секунду сверлит его взглядом.
- И надавить на тебя, к сожалению, нечем. Ну что ж, хотя бы это. Надеюсь, ты не забудешь о разговоре, как только выйдешь за дверь.
- Можешь не сомневаться. – Бурчание. – Буду помнить по гроб жизни.
Он делает шаг к двери… и снова останавливается. Но не поворачивается, просто стоит спиной. Слегка сутулится, словно у него болят плечи.
- Ты… великолепно держалась. Не думал, что такое возможно….
Она пытается что-то сказать, но инквизитор резко заканчивает:
- Прими мое восхищение.
И быстро выходит. Словно боится того, что может услышать.
Милка только качает головой. Ах, милый… как же все-таки с тобой трудно...
Еще несколько минут она сидит в кресле с закрытыми глазами, расслабившись. А потом произносит в сторону закрывшейся двери:
- Йон, хватит там страдать. Зайди, пожалуйста, ко мне. Поговорим.
02:13 29-10-2007
Петр ощущал, насколько мучителен для княгини каждый шаг. Даже с серебром в венах - особенно с серебром в венах. Отрава. Эта гордячка вряд ли сама рискнула бы впасть в берсерк в столь людном месте - да Господи, ведь она сама станет первой гарантированной жертвой... Отрава. Действительно изящный ход - но кто, кто мог попытаться сорвать ход и без того нелегких переговоров настолько жестко и продуманно?.. Импровизация, безусловно, но чья? Кто здесь настолько хорошо разбирается в биохимии нелюдей? ...И яд следовало еще как-то вводить, это тоже должно было стать проблемой для покушающихся... Еда и питье отпадают - княгиня однозначно почувствовала бы посторонний привкус. Слишком тонкое чутье для таких оплошностей. Следовательно, это либо контактный яд - одежда? Прикосновение? Исключено. Метоселанку слишком хорошо охраняют, как и ее вещи... Либо это распылено в воздухе. Мирка единственная здесь, на кого может подействовать специфически-вампирский яд... Петр про себя пообещал, что хвалу Господу за это обстоятельство он вознесет чуть позже. Стая взбесившихся упырей... только этого не хватало.
Проповедь заканчивалась. Потерпи. Еще немного…
Проповедь заканчивается. Еще немного, еще пара минут… Нет. Нет уж.
Вы мне еще за все… заплатите…
Мучительную судорогу сменила ватная слабость. Тело – чужое, будто накачанное желатином, пить-пить-пить-крови – терпи!!!! Зато не надо следить за клыками-когтями, спасибо, милый, чтоб тебя… А пламя в горле никуда не делось.
Переживешь.
Папа спускается с возвышения.
Значит, вы так уверены, что я сорвусь. Не сомневаетесь ни секунды… ла-адно…
Мирка идет навстречу Его Святейшеству.
- Стой! Куда?…- шепот за спиной, бешеный, слишком громкий. – Убью!!!…
- Сорвусь – убьешь. – Я не сорвусь. А вот выдержит ли автор столь утонченного гамбита? Если он здесь… Здесь. Мирка это чувствует. Хорошо, что не надо отвлекаться на беснующееся тело. Можно сосредоточиться на лице. На дыхании.
А боль – это почти… не страшно…
Вдох. Выдох. Раз, два, три…
Ровнее шаг. Размеренней. Благожелательней улыбка. За левым плечом идет смерть. Дышит в одном с тобой ритме.
Это хорошо. Помогает собраться.
Мирке удается незаметно сделать знак в ту сторону, где остался Йоахим – готовность… Жаль, не видно, что он заметил.
Княгиня останавливается перед молодым человеком в белых одеждах. Делает короткий реверанс.
Выдох. Вдох.
- Надеюсь, вам понравилась проповедь, Ваша светлость. – Мальчишка улыбается. Натянуто. Понял.
- Да, Ваше святейшество, вы были великолепны. Должна отдать должное… – хвала этикету. Хвала заученным, гладким фразам. Возможности ронять их с языка, почти не вникая в смысл.
- ...Не сомневаюсь, ваши прихожане тоже в восторге.
- Спасибо за комплимент, – взгляд понтифика дрейфует с лица княгини за ее левое плечо. – Надеюсь… это не слишком вас утомило? Я имею ввиду, сегодня такой солнечный день… - Умница. Спасибо, я непременно воспользуюсь.
- Благодарю за заботу, ваше святейшество… - и тут это происходит. Запах, от которого на миг совсем темнеет в глазах ударяет в ноздри – не смей, не смей, не смей! Даже поморщиться, даже сбить дыхание - не смей. Твоя смерь слишком нервничает. Вдох. Выдох. Проглотить очередной спазм, и говори же, чтоб тебя. – …Вы правы. Сейчас действительно не мое время, так что, с вашего разрешения, я вас покину. Еще раз благодарю за то, что позволили мне присутствовать.
Мальчика, бледный, слегка кивает. Милостиво дозволяет удалиться. Слишком коротко, скомкано… правильно. Умница. Потерпи, моя смерть. Уже почти все.
Мирка делает прощальный реверанс, оборачивается…
Не вижу. Ничего не вижу. Кровь, кровь, только кровь, пятна крови, бурдюки… Один из них, на самом краю, почти у выхода – слишком яркий.
Глаза. Безумные, черные. Бусины четок... красные, измазаные кровью, свежей, ладони без перчаток, алеют царапины... И белое – платье и лицо. И шепот – княгиня почти видит, как падают черно-красно-белые слова: «Иди же… иди сюда… тва-арь…»
Мирка улыбается. Не разжимая губ.
Бело-черно-красный мир…
- Ты ее видишь? – Почти беззвучно. Не услышит – будут его проблемы.
- Кого, ваша светлость? - голос женский. Справа. Катерина. Откуда она взялась?
- Девушку. У выхода…
- Ваша светлость, что происходит…
Мирка улыбается. Улыбается. Улыбается.
- Поднимайте своих людей, дорогая.
Смерть за левым плечом молчит.
Еще немного. Еще несколько метров. Мирка спускается по ступенькам, вниз. Там в подвальном этаже, стоит карета. Йоахима по прежнему не видно. Зато рядом с экипажем обнаруживается Орест. Видит ее… глаза расширяются.
- Госпожа!..
Шаг. Еще шаг. И еще один. Вот уже дверца кареты.
- Свяжись с моим медиком. – беззвучно. - Скажи ему… "Гнев Гекаты"… производная, способ введения… неизвестен… плюс ампула святой воды… и убираемся отсюда!
Открыть дверцу. Забраться. Закрыть….
И только тогда позволить себе завыть, скорчившись на бархатных подушках.
Когда смерть успела пропасть из-за левого плеча, она не заметила.
Петр едва не взвыл сам, когда понял, что именно Мирка собралась сделать. Только не... Папа... Господи, не допусти! ...Не допустил. Хвала Тебе, что хранишь слуг своих в жуткий час...
Солнечные лучи. Полдень. Белое, алое, черное, белое, алое, черное, зачем ей это было нужно, тварь, Господи, женщины суть дьяволицы во плоти, но ведь не полная же она идиотка? ...Провокация. Провокация провоцирующего, вот что это такое. Тот, кто задумал этот ход, наверняка... знает упырей. Но не знает метоселан. Не Эй-Икс. Не террористы. Нет. Толпа вокруг - все еще под впечатлением от слов наместника Божия - Ты простишь ведь мне, что я не слышал ни единого слова, Господь, я отмолю грех, сейчас важнее другое... Все - добрые католики. Кто-то один - нет.
Как мне тебя отыскать, убийца? А ты ведь уже заранее взял на себя грех чужой смерти - как же мне тебя найти среди тысячной толпы... Ты хорошо спрятался, но ты не знал, что воля моей леди сильнее... для тебя она - чудовище, какой была и для меня еще неделю назад... Солнце, жаркое, щедрое, Господи, смотришь на нас, грешных - подскажи недоумку, КТО... Кто ведет себя хоть граном иначе, чем все? В чьих глазах не благоговение - но азарт, любопытство, холод охотника... Кто? Ну покажись же, сволочь, моя леди не зря рискует своей жизнью, давай же, мусор... Озарение почти сменяется мгновенным отрицанием. Отвращением к самой мысли - почти... Но все же истина во всей своей уродливости несомненна. Не может быть. Нет...
Женщина, протискивается сквозь толпу, белые одежды сестры-послушницы, белое лицо, сумасшедшие глаза - в них не осталось ничего, кроме готовности умереть, здесь, сейчас - Анна, Господи, сестра Анна, что же ты делаешь... Как же ты можешь - нет, ТЫ можешь, сестра, но как же это тяжело... Простите меня, княгиня, прости, сестра Анна - Господи, даруй мне прощение, ибо выбор этот между чужими жизнями, вверяю невинных Тебе, раз уж мне не разорваться... Поравнявшись с фанатичкой, брат Петр делает шаг в сторону. Моя леди, не подведи меня, пожалуйста. Будь крепче стали, мое чудовище... Не смей срываться, ты уже почти справилась, это всего лишь отрава, ты все сделаешь правильно, любовь моя...
Петр хватает обе ладони сестры Анны, пачкает перчатки кровью из свежих, сочащихся царапин. Монашка еще не понимает, шипит сквозь зубы - "Брат, оставь, это мой крест!"
Нет, милая, не твой, и не крест. В душе Петра медленно разворачивает кольца гнев. Не на эту дурочку, повинную лишь в потворстве своей скорби. Кто-то другой придумал адский замысел, кто-то, кто дал сошедшей с ума от горя сестре яд и разъяснил, что надо сделать... Кто-то использовал инквизицию. Кто-то, кому сестра поверила. ...Перехватить обе ладони в одну свою, никаких объяснений - здесь слишком много чужих глаз и ушей, это внутреннее дело Инквизиции, господа и дамы. Имперец, Йоахим Айче, проталкивается поближе - не до тебя, парень, иди к госпоже, хотя нет, пока лучше не ходи, потом, все потом... Анна тихо ойкает - похоже, хватка слишком крепкая.
Монахиня почти бежит за Петром, лепечет что-то; как же хочется взять мстительную девчонку за шиворот, встряхнуть, заорать на нее... Нет. Она не виновата. Она такая же жертва, как и все здесь... Увести. Такие операции не делаются без страховки, Анна здесь не одна, ее должны ликвидировать, чтобы правда не всплыла...
Следить, чтобы несостоявшейся исполнительнице никто не устроил столь же оперативно несчастный случай. Краткой скороговоркой:
- Сестра Анна, вы задержаны по обвинению в злоумышлении против Святого Престола, следуйте за мной не сопротивляясь, и милосердие Церкви да пребудет с вами.
Непонимание. Молящие - требующие - взгляды. Тяжело вот так, почти на бегу, чего-то требовать. Лучше молчи, сестра Анна. Лучше - молчи. Говорить ты будешь чуть позднее. И мне твои слова, скорее всего, не понравятся.
Кто-то мешает пройти, что-то говорит, пытается остановить. Брат Петр свободной рукой просто отстраняет их - извините, ребята, потом. Все потом. После. Вот закончу с предательством в собственном департаменте, и сразу же. Благо что до штаб-квартиры от площади перед Собором недалеко, пешком можно дойти - Петр и идет, молясь про себя о том, чтобы ничего не случилось, чтобы все его домыслы остались домыслами, чтобы можно было, как прежде, верить в хоть какую-то чистоту собственного департамента...
Только похоже, на сегодя квота чудес выбрана.
Двое пересекают порог Департамента.
-Брата Бартоломео ко мне, немедленно. - Дуо здесь, и он ничуть не удивлен: так, будто брат Петр каждый день по сто штук притаскивает сюда монахинь, и всех почти что волоком. Впрочем, Петру неизвестно событие, которое могло бы киборга изумить или смутить.
- Сестра Анна подлежит аресту и помещению в камеру. Под твою личную ответственность, Дуо, никаких визитов, никаких передач, жесточайший режим. Никаких посещений, хоть для самого Папы - не пускать. Есть хороший шанс, что арестованную попытаются убить... Постарайся не допустить этого. - Старый добрый брат Бартоломео. Если бы его не удалось завербовать в свое время, все сложилось бы гораздо, гораздо сложнее. И вероятно, печальнее.
А теперь - самое тяжелое. Виновница покушения посажена под замок - "отравительницу не оставляй в живых!" А придется.
...Время повидать жертву отравления.
Проповедь заканчивалась. Потерпи. Еще немного…
Проповедь заканчивается. Еще немного, еще пара минут… Нет. Нет уж.
Вы мне еще за все… заплатите…
Мучительную судорогу сменила ватная слабость. Тело – чужое, будто накачанное желатином, пить-пить-пить-крови – терпи!!!! Зато не надо следить за клыками-когтями, спасибо, милый, чтоб тебя… А пламя в горле никуда не делось.
Переживешь.
Папа спускается с возвышения.
Значит, вы так уверены, что я сорвусь. Не сомневаетесь ни секунды… ла-адно…
Мирка идет навстречу Его Святейшеству.
- Стой! Куда?…- шепот за спиной, бешеный, слишком громкий. – Убью!!!…
- Сорвусь – убьешь. – Я не сорвусь. А вот выдержит ли автор столь утонченного гамбита? Если он здесь… Здесь. Мирка это чувствует. Хорошо, что не надо отвлекаться на беснующееся тело. Можно сосредоточиться на лице. На дыхании.
А боль – это почти… не страшно…
Вдох. Выдох. Раз, два, три…
Ровнее шаг. Размеренней. Благожелательней улыбка. За левым плечом идет смерть. Дышит в одном с тобой ритме.
Это хорошо. Помогает собраться.
Мирке удается незаметно сделать знак в ту сторону, где остался Йоахим – готовность… Жаль, не видно, что он заметил.
Княгиня останавливается перед молодым человеком в белых одеждах. Делает короткий реверанс.
Выдох. Вдох.
- Надеюсь, вам понравилась проповедь, Ваша светлость. – Мальчишка улыбается. Натянуто. Понял.
- Да, Ваше святейшество, вы были великолепны. Должна отдать должное… – хвала этикету. Хвала заученным, гладким фразам. Возможности ронять их с языка, почти не вникая в смысл.
- ...Не сомневаюсь, ваши прихожане тоже в восторге.
- Спасибо за комплимент, – взгляд понтифика дрейфует с лица княгини за ее левое плечо. – Надеюсь… это не слишком вас утомило? Я имею ввиду, сегодня такой солнечный день… - Умница. Спасибо, я непременно воспользуюсь.
- Благодарю за заботу, ваше святейшество… - и тут это происходит. Запах, от которого на миг совсем темнеет в глазах ударяет в ноздри – не смей, не смей, не смей! Даже поморщиться, даже сбить дыхание - не смей. Твоя смерь слишком нервничает. Вдох. Выдох. Проглотить очередной спазм, и говори же, чтоб тебя. – …Вы правы. Сейчас действительно не мое время, так что, с вашего разрешения, я вас покину. Еще раз благодарю за то, что позволили мне присутствовать.
Мальчика, бледный, слегка кивает. Милостиво дозволяет удалиться. Слишком коротко, скомкано… правильно. Умница. Потерпи, моя смерть. Уже почти все.
Мирка делает прощальный реверанс, оборачивается…
Не вижу. Ничего не вижу. Кровь, кровь, только кровь, пятна крови, бурдюки… Один из них, на самом краю, почти у выхода – слишком яркий.
Глаза. Безумные, черные. Бусины четок... красные, измазаные кровью, свежей, ладони без перчаток, алеют царапины... И белое – платье и лицо. И шепот – княгиня почти видит, как падают черно-красно-белые слова: «Иди же… иди сюда… тва-арь…»
Мирка улыбается. Не разжимая губ.
Бело-черно-красный мир…
- Ты ее видишь? – Почти беззвучно. Не услышит – будут его проблемы.
- Кого, ваша светлость? - голос женский. Справа. Катерина. Откуда она взялась?
- Девушку. У выхода…
- Ваша светлость, что происходит…
Мирка улыбается. Улыбается. Улыбается.
- Поднимайте своих людей, дорогая.
Смерть за левым плечом молчит.
Еще немного. Еще несколько метров. Мирка спускается по ступенькам, вниз. Там в подвальном этаже, стоит карета. Йоахима по прежнему не видно. Зато рядом с экипажем обнаруживается Орест. Видит ее… глаза расширяются.
- Госпожа!..
Шаг. Еще шаг. И еще один. Вот уже дверца кареты.
- Свяжись с моим медиком. – беззвучно. - Скажи ему… "Гнев Гекаты"… производная, способ введения… неизвестен… плюс ампула святой воды… и убираемся отсюда!
Открыть дверцу. Забраться. Закрыть….
И только тогда позволить себе завыть, скорчившись на бархатных подушках.
Когда смерть успела пропасть из-за левого плеча, она не заметила.
Петр едва не взвыл сам, когда понял, что именно Мирка собралась сделать. Только не... Папа... Господи, не допусти! ...Не допустил. Хвала Тебе, что хранишь слуг своих в жуткий час...
Солнечные лучи. Полдень. Белое, алое, черное, белое, алое, черное, зачем ей это было нужно, тварь, Господи, женщины суть дьяволицы во плоти, но ведь не полная же она идиотка? ...Провокация. Провокация провоцирующего, вот что это такое. Тот, кто задумал этот ход, наверняка... знает упырей. Но не знает метоселан. Не Эй-Икс. Не террористы. Нет. Толпа вокруг - все еще под впечатлением от слов наместника Божия - Ты простишь ведь мне, что я не слышал ни единого слова, Господь, я отмолю грех, сейчас важнее другое... Все - добрые католики. Кто-то один - нет.
Как мне тебя отыскать, убийца? А ты ведь уже заранее взял на себя грех чужой смерти - как же мне тебя найти среди тысячной толпы... Ты хорошо спрятался, но ты не знал, что воля моей леди сильнее... для тебя она - чудовище, какой была и для меня еще неделю назад... Солнце, жаркое, щедрое, Господи, смотришь на нас, грешных - подскажи недоумку, КТО... Кто ведет себя хоть граном иначе, чем все? В чьих глазах не благоговение - но азарт, любопытство, холод охотника... Кто? Ну покажись же, сволочь, моя леди не зря рискует своей жизнью, давай же, мусор... Озарение почти сменяется мгновенным отрицанием. Отвращением к самой мысли - почти... Но все же истина во всей своей уродливости несомненна. Не может быть. Нет...
Женщина, протискивается сквозь толпу, белые одежды сестры-послушницы, белое лицо, сумасшедшие глаза - в них не осталось ничего, кроме готовности умереть, здесь, сейчас - Анна, Господи, сестра Анна, что же ты делаешь... Как же ты можешь - нет, ТЫ можешь, сестра, но как же это тяжело... Простите меня, княгиня, прости, сестра Анна - Господи, даруй мне прощение, ибо выбор этот между чужими жизнями, вверяю невинных Тебе, раз уж мне не разорваться... Поравнявшись с фанатичкой, брат Петр делает шаг в сторону. Моя леди, не подведи меня, пожалуйста. Будь крепче стали, мое чудовище... Не смей срываться, ты уже почти справилась, это всего лишь отрава, ты все сделаешь правильно, любовь моя...
Петр хватает обе ладони сестры Анны, пачкает перчатки кровью из свежих, сочащихся царапин. Монашка еще не понимает, шипит сквозь зубы - "Брат, оставь, это мой крест!"
Нет, милая, не твой, и не крест. В душе Петра медленно разворачивает кольца гнев. Не на эту дурочку, повинную лишь в потворстве своей скорби. Кто-то другой придумал адский замысел, кто-то, кто дал сошедшей с ума от горя сестре яд и разъяснил, что надо сделать... Кто-то использовал инквизицию. Кто-то, кому сестра поверила. ...Перехватить обе ладони в одну свою, никаких объяснений - здесь слишком много чужих глаз и ушей, это внутреннее дело Инквизиции, господа и дамы. Имперец, Йоахим Айче, проталкивается поближе - не до тебя, парень, иди к госпоже, хотя нет, пока лучше не ходи, потом, все потом... Анна тихо ойкает - похоже, хватка слишком крепкая.
Монахиня почти бежит за Петром, лепечет что-то; как же хочется взять мстительную девчонку за шиворот, встряхнуть, заорать на нее... Нет. Она не виновата. Она такая же жертва, как и все здесь... Увести. Такие операции не делаются без страховки, Анна здесь не одна, ее должны ликвидировать, чтобы правда не всплыла...
Следить, чтобы несостоявшейся исполнительнице никто не устроил столь же оперативно несчастный случай. Краткой скороговоркой:
- Сестра Анна, вы задержаны по обвинению в злоумышлении против Святого Престола, следуйте за мной не сопротивляясь, и милосердие Церкви да пребудет с вами.
Непонимание. Молящие - требующие - взгляды. Тяжело вот так, почти на бегу, чего-то требовать. Лучше молчи, сестра Анна. Лучше - молчи. Говорить ты будешь чуть позднее. И мне твои слова, скорее всего, не понравятся.
Кто-то мешает пройти, что-то говорит, пытается остановить. Брат Петр свободной рукой просто отстраняет их - извините, ребята, потом. Все потом. После. Вот закончу с предательством в собственном департаменте, и сразу же. Благо что до штаб-квартиры от площади перед Собором недалеко, пешком можно дойти - Петр и идет, молясь про себя о том, чтобы ничего не случилось, чтобы все его домыслы остались домыслами, чтобы можно было, как прежде, верить в хоть какую-то чистоту собственного департамента...
Только похоже, на сегодя квота чудес выбрана.
Двое пересекают порог Департамента.
-Брата Бартоломео ко мне, немедленно. - Дуо здесь, и он ничуть не удивлен: так, будто брат Петр каждый день по сто штук притаскивает сюда монахинь, и всех почти что волоком. Впрочем, Петру неизвестно событие, которое могло бы киборга изумить или смутить.
- Сестра Анна подлежит аресту и помещению в камеру. Под твою личную ответственность, Дуо, никаких визитов, никаких передач, жесточайший режим. Никаких посещений, хоть для самого Папы - не пускать. Есть хороший шанс, что арестованную попытаются убить... Постарайся не допустить этого. - Старый добрый брат Бартоломео. Если бы его не удалось завербовать в свое время, все сложилось бы гораздо, гораздо сложнее. И вероятно, печальнее.
А теперь - самое тяжелое. Виновница покушения посажена под замок - "отравительницу не оставляй в живых!" А придется.
...Время повидать жертву отравления.
11:51 14-11-2007
Мирка не слишком-то любит солнце, и это, в общем, взаимно. Но сейчас она признает, что пасмурная погода лишила бы зрелище того привкуса варварской роскоши... того блеска, которое оно несет сейчас. Впрочем, нет, решает княгиня. Варварская роскошь - это не совсем тот термин. Алое и черное, и сверкающий металл, и грохот - в этом нет утонченности, нет изящества, но есть сила. Есть потенциал. И... в чем-то даже красота. По сравнению с метоселанскими войсками то, чем ее сейчас пытаются - напугать? смутить? - впечатлить, конечно же... Особого впечатления это не производит. Но солнце сияет на доспехах, заклепках, металлических навершиях хоругвей. Алые накидки, черные сутаны... Это зрелище не понравилось бы очень многим из Тайного Совета - и все же метоселанка находит его в чем-то привлекательным. Может быть, оттого, насколько четко и слаженно, послушно и беспрекословно движется вся эта масса людей. Оттого, что каждый из них воспринимается не отдельным винтиком, а частью неукротимой машины - такой, какой хотела бы видеть Империю Сэт. Такой, какой вряд ли уже увидит Империю сама Мирка.
Кардинал Сфорца стоит рядом с послом; чуть поодаль, как всегда, присутствует ее бесменный страж. Патер Трес Икус, священник-машина. Неужели церковным иерархам даже в сердце их Доминиона нужны телохранители, думает Мирка отстраненно. А затем вспоминает о собственной недавно обретенной тени... отсутствие кого-то за правым плечом кажется настолько непривычным, что это почти раздражает. Княгиня снова переводит взгляд на разворачивающуюся внизу панораму.
...Не слишком сложно найти среди тысячи одинаковых солдатиков одного, что на две головы выше остальных. Того, у кого из-под шлема видны пряди небесно-синего цвета, и кто выглядит настолько бесполезным в тишине кабинетов - и настолько уместным среди... ватиканских убийц, подсказывает разум. Своих людей, поправляет этикет; а княгиня с удивлением обнаруживает, что второй вариант ей нравится куда больше. Люди? Да нет же, терране. С ними можно общаться, иметь дело, даже подписывать какие-то соглашения, но ведь не ставить же их на одну доску с собой? Терране... Люди, вновь мягко возражает что-то внутри.
Кардинал Сфорца стоит рядом с послом; чуть поодаль, как всегда, присутствует ее бесменный страж. Патер Трес Икус, священник-машина. Неужели церковным иерархам даже в сердце их Доминиона нужны телохранители, думает Мирка отстраненно. А затем вспоминает о собственной недавно обретенной тени... отсутствие кого-то за правым плечом кажется настолько непривычным, что это почти раздражает. Княгиня снова переводит взгляд на разворачивающуюся внизу панораму.
...Не слишком сложно найти среди тысячи одинаковых солдатиков одного, что на две головы выше остальных. Того, у кого из-под шлема видны пряди небесно-синего цвета, и кто выглядит настолько бесполезным в тишине кабинетов - и настолько уместным среди... ватиканских убийц, подсказывает разум. Своих людей, поправляет этикет; а княгиня с удивлением обнаруживает, что второй вариант ей нравится куда больше. Люди? Да нет же, терране. С ними можно общаться, иметь дело, даже подписывать какие-то соглашения, но ведь не ставить же их на одну доску с собой? Терране... Люди, вновь мягко возражает что-то внутри.
18:20 03-01-2008
Мирка еще раз перечитала записку Катерины. Десять строчек ни о чем; и лишь в конце, поскриптумом, важное. «…Мне очень неудобно просить вашу светлость об одолжении, но не могли бы вы известить нашего верного стража, что он тоже должен присутствовать на сегодняшней встрече? Его святейшество будет очень рад его видеть…» Мирка улыбается - его святейшество, как же… ну что ж, терран, посмотрим, будешь ли ты таким же неприступным в сиятельном присутствии.
Надо бы уже начать переодеваться к аудиенции, но сначала придется проследить, чтобы инквизитор тоже успел привести себя в порядок.
В дверь постучали. Мирка нахмурилась – стук был слишком тихим…
- Ваша светлость, прошу меня простить, – на пороге возникла Сильва Рейншлоссе. Секретарь выглядела бледной. – Но господин инквизитор отказался подняться к вам… Несколько недипломатично отказался, должна сказать. Прошу прощения... – Сильве было чудовищно неловко. Никому не понравится ни выслушать рычание в свой адрес, ни провалить поручение такой начальницы, как Мирка.
Метоселанка поджала губы.
- Печально, – сказала она наконец.
- Сейчас инквизитор в спортзале. Он высказался в том духе, что во время утренних упражнений его может отвлекать только Папа и господь Бог, – Сильва вытянулась едва ли не по-военному.
- Понимаю. И даже могу представить себе интонацию. – Мирка усмехнулась, а потом вздохнула. – Вы не виноваты, дитя мое. С господином инквизитором порой бывает слишком сложно.
Сильва промолчала. Мирка отпустила ее кивком головы.
_Что ж, придется самой решить эту проблему. А ведь времени не так уж и много._ Княгиня встала, поджав губы. Все-таки этот тип совершенно невыносим.
В тренировочном зале оказалось неожиданно светло. Электрический свет был слишком ярок.
Как и танцующая посреди зала фигура.
Да, больше всего это напоминало танец. Странный, дикий. Завораживающий.
Мирка остановилась на пороге, с любопытством наблюдая за инквизитором.
Шаг, еще один. Обманчивая мягкость. Кажущаяся расслабленность – и вдруг, без перехода, движение, бешеный вихрь, тяжелое тело вспарывает воздух, вспыхивает кометой хвост голубоватых, почти белых в таком свете волос – и остановка. Тишина. Каменная неподвижность. Перекат мышц, наливающийся усилием ком под кожей,– и снова расслабление, покой.
Мирка следит.
Пот блестит на коже серебристой чешуей. В некоторые моменты инквизитор кажется статуей. Такая же неподвижность, тот же отблеск металла. Напряжение, готовое взорваться буйной, несдерживаемой силой. _Хорошо, если направленной не на тебя_.
Немудрено, что Сильва испугалась.
А в следующий момент его хочется сравнить с текучей ртутью, бегущей, смертоносной…
По залу плывет запах. Легкий, терпкий. Смешанный с другими – дешевого мыла, дегтя, оружейной смазки, но они создают фон, почти незаметный. Почти все перекрывает его собственный запах, такой глубокий… _мужской_
Мирка вдыхает …
….И усмехается себе самой.
_Ну да. Красивый зверь. Красивый и сильный. И даже шрамы его не портят. Наоборот…_
Инквизитор явно ее не замечает. Продолжает - то стоять и каменеть тугими, литыми мышцами, то терзать воображаемую жертву. Его движения завораживают, не дают перевести взгляд.
Мирка фыркает тихонько.
_Ничего себе. Загляделась, милая моя? Так еще немного, и ты вовсе забудешь, зачем сюда пришла_
"...И если ты не будешь упражняться каждый день, то очень-очень быстро снова сляжешь. Навсегда. И я уже ничем не смогу помочь. Считай, что отныне бог желает от тебя по утрам не только молитвы, но и этих движений". Слова Симоны Петр запомнил накрепко, и доверял в этих вопросах Некроманту больше, чем кому бы то ни было еще. Поэтому каждый божий день - смотр, не смотр, парад, не парад, инспекция или рейд, или еще какой катаклизм из числа обыденных ии чрезвычайных - но Петр минимум два часа посвящал разогреву и отладке тела. В конце концов, тело суть Божий храм, и человек создан по образу и подобию Бога... а следовательно, нужно заботиться о том, чтобы не утратить это подобие.
Все ката и переходы от одного этапа к другому Петр давно уже мог повторять с закрытыми глазами, на память - но все равно снова и снова сосредотачивал внимание на "здесь и сейчас", на том, что творится с ним именно в эту секунду. Не снаружи - изнутри. Недруг, борьбе с которым инквизитор уделял столько времени каждый день, был глубоко личным, почти интимным... Верно говорят, что хуже врага, чем он сам, у человека нет.
...естественно, он предпочитал заниматься один. Мог себе позволить. И естественно, никто обычно не наблюдал за этим утренним танцем. Мало желающих вызвать гнев Разрушителя. Поэтому Петр привык и расслабился, и даже подсознательно не ждал в этот момент чужого взгляда; и тем не менее ощутил его - не враждебный, но безжалостно любопытный. Неприятное это ощущение, когда за тобой наблюдают. Монах остановился, плавно, как большой кот, и развернулся к наблюдателю... Ну разумеется. Кто еще мог быть настолько... беспардонно наглой. ...Впрочем, поправил себя Петр мысленно, она в конце концов на своей территории... кто знает, как у них здесь принято.
Он молча уставился на княгиню. Металлическая тяжесть скримера мягко коснулась пола, паркет скрипнул.
Подбирать выражения Петру было совсем неохота, а фраза "какого черта вам понадобилось?" казалась несколько... недипломатичной. Да и вообще греховно это, поминать черта.
Мирка еще секунду смотрела на него…. А потом едва заметно тряхнула головой, прогоняя странную задумчивость.
- И могу я узнать, зачем вы напугали моего секретаря?
Петр досадливо дернул уголком рта.
- Госпожа Фортуна, я просил не беспокоить меня два часа. Что случилось такого срочного и незапланированного, что с этим нельзя обратиться к сестре Пауле? Артобстрел Папского дворца, Армагеддон или отречение Императрицы? Если нет, то оно меня не интересует, и я хотел бы вернуться к своим... занятиям.
- Ну да, разумеется. Что может быть для воина важнее физической подготовки. - Мирка внимательно осмотрела инквизитора с ног до головы. - Вижу, как тщательно вы... о себе заботитесь. Но увы, как бы я ни уважала ваше стремление к совершенству, на сегодняшней аудиенции у его святейшества ждут именно вас, а не сестру Паулу. - Мирка еще раз смерила его насмешливым взглядом. - Аудиенция начнется всего лишь через два с половиной часа. Вы предпочитаете предстать перед понтификом в таком виде, или вовсе проигнорировать эту встречу?
Гигант провел ладонью по лицу, убирая прилипшие волосы.
- Когда дьявол наконец соскучится по своей родственнице, - процедил он сквозь зубы, - и заберет ее высокопреосвященство Сфорцу к себе в ад, в Риме настанет праздник. ...Если вы не планируете перед этой аудиенцией посетить десяток-другой магазинчиков, то полагаю, я вас не задержу.
- Какая, однако, экспрессия... чем вам не нравиться идея повидать понтифика? - Мирка нежно улыбается. - И почему вы решили, что это именно кардинал предложила вас пригласить?
- Элементарно. - Петр пялится на княгиню с нескрываемым раздражением. - Больше некому. - Выражение лица метоселанки являет собой смесь невинности и интереса, и взгляд Мирки то и дело дрейфует куда-то сильно ниже губ собеседника... Инквизитор опускает глаза и едва успевает проглотить рвущееся с языка ругательство. Только этого еще не хватало.
- И все же, не понимаю, почему вы злитесь. Боитесь, что все же не успеть привести себя в порядок? – Мирка улыбается еще нежнее. - Тогда не смею вас больше отвлекать... надеюсь, вы все же будете у моего кабинета через час. В надлежащем виде.
-Разумеется. Ваша. Светлость. - Добрый Боже, только не... судя по ощущениям, скулы заполыхали. Ну почему, почему именно сейчас проклятый организм вздумал продемонстрировать свою... форму? Душ. Холодный. Желательно ледяной. Патер Ностер, таблица умножения, катехизис и письма апостола Павла к коринфянам…
Мирка с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться. _Ах, какое бешенство. Просто смотреть приятно! А ведь всего-то стоило не упрямиться, и придти ко мне самому…._ Она слегка склоняет голову, прощаясь, выходит из зала... Но на лестнице не выдерживает, и начинает тихонько хихикать. Глупо, по-девчоночьи – но просто нет сил остановиться. _Какой же он еще мальчишка…_
...Ровно за двадцать секунд до назначенного срока Петр входит в кабинет княгини Молдавской - злющий, как черт, но в свежей отглаженной униформе и с влажными волосами. _Эти святоши ухитряются почти всегда и везде выглядеть как только что из прачечной...во всех смыслах._
Мирка стоит у окна. Она успела переодеться - теперь на ней белое парадное платье. Свет мерцает на заколках, на тяжелой серебристой вуали... И даже вуаль не может скрыть сияния ее волос.
Брат Петр тихо повторяет про себя Патер Ностер, и думает только о молитве.
С минуту метоселанка не двигается - словно не слышит, как кто-то вошел.
Пытается не рассмеяться снова.
А когда наконец оборачивается, инквизитор стоит навытяжку с совершенно отсутствующим выражением лица.
- Вижу, вы действительно успели привести себя в порядок, - усмехается она. - Что ж... надеюсь, аудиенция поднимет вам настроение.
Брат Петр четко, по военному, кивает. _Ты бы еще каблуками щелкнул._ Мирка снова усмехается, и идет к выходу из кабинета. Петр так же молча занимает место за ее плечом.
Их ждут в центральной резиденции.
Надо бы уже начать переодеваться к аудиенции, но сначала придется проследить, чтобы инквизитор тоже успел привести себя в порядок.
В дверь постучали. Мирка нахмурилась – стук был слишком тихим…
- Ваша светлость, прошу меня простить, – на пороге возникла Сильва Рейншлоссе. Секретарь выглядела бледной. – Но господин инквизитор отказался подняться к вам… Несколько недипломатично отказался, должна сказать. Прошу прощения... – Сильве было чудовищно неловко. Никому не понравится ни выслушать рычание в свой адрес, ни провалить поручение такой начальницы, как Мирка.
Метоселанка поджала губы.
- Печально, – сказала она наконец.
- Сейчас инквизитор в спортзале. Он высказался в том духе, что во время утренних упражнений его может отвлекать только Папа и господь Бог, – Сильва вытянулась едва ли не по-военному.
- Понимаю. И даже могу представить себе интонацию. – Мирка усмехнулась, а потом вздохнула. – Вы не виноваты, дитя мое. С господином инквизитором порой бывает слишком сложно.
Сильва промолчала. Мирка отпустила ее кивком головы.
_Что ж, придется самой решить эту проблему. А ведь времени не так уж и много._ Княгиня встала, поджав губы. Все-таки этот тип совершенно невыносим.
В тренировочном зале оказалось неожиданно светло. Электрический свет был слишком ярок.
Как и танцующая посреди зала фигура.
Да, больше всего это напоминало танец. Странный, дикий. Завораживающий.
Мирка остановилась на пороге, с любопытством наблюдая за инквизитором.
Шаг, еще один. Обманчивая мягкость. Кажущаяся расслабленность – и вдруг, без перехода, движение, бешеный вихрь, тяжелое тело вспарывает воздух, вспыхивает кометой хвост голубоватых, почти белых в таком свете волос – и остановка. Тишина. Каменная неподвижность. Перекат мышц, наливающийся усилием ком под кожей,– и снова расслабление, покой.
Мирка следит.
Пот блестит на коже серебристой чешуей. В некоторые моменты инквизитор кажется статуей. Такая же неподвижность, тот же отблеск металла. Напряжение, готовое взорваться буйной, несдерживаемой силой. _Хорошо, если направленной не на тебя_.
Немудрено, что Сильва испугалась.
А в следующий момент его хочется сравнить с текучей ртутью, бегущей, смертоносной…
По залу плывет запах. Легкий, терпкий. Смешанный с другими – дешевого мыла, дегтя, оружейной смазки, но они создают фон, почти незаметный. Почти все перекрывает его собственный запах, такой глубокий… _мужской_
Мирка вдыхает …
….И усмехается себе самой.
_Ну да. Красивый зверь. Красивый и сильный. И даже шрамы его не портят. Наоборот…_
Инквизитор явно ее не замечает. Продолжает - то стоять и каменеть тугими, литыми мышцами, то терзать воображаемую жертву. Его движения завораживают, не дают перевести взгляд.
Мирка фыркает тихонько.
_Ничего себе. Загляделась, милая моя? Так еще немного, и ты вовсе забудешь, зачем сюда пришла_
"...И если ты не будешь упражняться каждый день, то очень-очень быстро снова сляжешь. Навсегда. И я уже ничем не смогу помочь. Считай, что отныне бог желает от тебя по утрам не только молитвы, но и этих движений". Слова Симоны Петр запомнил накрепко, и доверял в этих вопросах Некроманту больше, чем кому бы то ни было еще. Поэтому каждый божий день - смотр, не смотр, парад, не парад, инспекция или рейд, или еще какой катаклизм из числа обыденных ии чрезвычайных - но Петр минимум два часа посвящал разогреву и отладке тела. В конце концов, тело суть Божий храм, и человек создан по образу и подобию Бога... а следовательно, нужно заботиться о том, чтобы не утратить это подобие.
Все ката и переходы от одного этапа к другому Петр давно уже мог повторять с закрытыми глазами, на память - но все равно снова и снова сосредотачивал внимание на "здесь и сейчас", на том, что творится с ним именно в эту секунду. Не снаружи - изнутри. Недруг, борьбе с которым инквизитор уделял столько времени каждый день, был глубоко личным, почти интимным... Верно говорят, что хуже врага, чем он сам, у человека нет.
...естественно, он предпочитал заниматься один. Мог себе позволить. И естественно, никто обычно не наблюдал за этим утренним танцем. Мало желающих вызвать гнев Разрушителя. Поэтому Петр привык и расслабился, и даже подсознательно не ждал в этот момент чужого взгляда; и тем не менее ощутил его - не враждебный, но безжалостно любопытный. Неприятное это ощущение, когда за тобой наблюдают. Монах остановился, плавно, как большой кот, и развернулся к наблюдателю... Ну разумеется. Кто еще мог быть настолько... беспардонно наглой. ...Впрочем, поправил себя Петр мысленно, она в конце концов на своей территории... кто знает, как у них здесь принято.
Он молча уставился на княгиню. Металлическая тяжесть скримера мягко коснулась пола, паркет скрипнул.
Подбирать выражения Петру было совсем неохота, а фраза "какого черта вам понадобилось?" казалась несколько... недипломатичной. Да и вообще греховно это, поминать черта.
Мирка еще секунду смотрела на него…. А потом едва заметно тряхнула головой, прогоняя странную задумчивость.
- И могу я узнать, зачем вы напугали моего секретаря?
Петр досадливо дернул уголком рта.
- Госпожа Фортуна, я просил не беспокоить меня два часа. Что случилось такого срочного и незапланированного, что с этим нельзя обратиться к сестре Пауле? Артобстрел Папского дворца, Армагеддон или отречение Императрицы? Если нет, то оно меня не интересует, и я хотел бы вернуться к своим... занятиям.
- Ну да, разумеется. Что может быть для воина важнее физической подготовки. - Мирка внимательно осмотрела инквизитора с ног до головы. - Вижу, как тщательно вы... о себе заботитесь. Но увы, как бы я ни уважала ваше стремление к совершенству, на сегодняшней аудиенции у его святейшества ждут именно вас, а не сестру Паулу. - Мирка еще раз смерила его насмешливым взглядом. - Аудиенция начнется всего лишь через два с половиной часа. Вы предпочитаете предстать перед понтификом в таком виде, или вовсе проигнорировать эту встречу?
Гигант провел ладонью по лицу, убирая прилипшие волосы.
- Когда дьявол наконец соскучится по своей родственнице, - процедил он сквозь зубы, - и заберет ее высокопреосвященство Сфорцу к себе в ад, в Риме настанет праздник. ...Если вы не планируете перед этой аудиенцией посетить десяток-другой магазинчиков, то полагаю, я вас не задержу.
- Какая, однако, экспрессия... чем вам не нравиться идея повидать понтифика? - Мирка нежно улыбается. - И почему вы решили, что это именно кардинал предложила вас пригласить?
- Элементарно. - Петр пялится на княгиню с нескрываемым раздражением. - Больше некому. - Выражение лица метоселанки являет собой смесь невинности и интереса, и взгляд Мирки то и дело дрейфует куда-то сильно ниже губ собеседника... Инквизитор опускает глаза и едва успевает проглотить рвущееся с языка ругательство. Только этого еще не хватало.
- И все же, не понимаю, почему вы злитесь. Боитесь, что все же не успеть привести себя в порядок? – Мирка улыбается еще нежнее. - Тогда не смею вас больше отвлекать... надеюсь, вы все же будете у моего кабинета через час. В надлежащем виде.
-Разумеется. Ваша. Светлость. - Добрый Боже, только не... судя по ощущениям, скулы заполыхали. Ну почему, почему именно сейчас проклятый организм вздумал продемонстрировать свою... форму? Душ. Холодный. Желательно ледяной. Патер Ностер, таблица умножения, катехизис и письма апостола Павла к коринфянам…
Мирка с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться. _Ах, какое бешенство. Просто смотреть приятно! А ведь всего-то стоило не упрямиться, и придти ко мне самому…._ Она слегка склоняет голову, прощаясь, выходит из зала... Но на лестнице не выдерживает, и начинает тихонько хихикать. Глупо, по-девчоночьи – но просто нет сил остановиться. _Какой же он еще мальчишка…_
...Ровно за двадцать секунд до назначенного срока Петр входит в кабинет княгини Молдавской - злющий, как черт, но в свежей отглаженной униформе и с влажными волосами. _Эти святоши ухитряются почти всегда и везде выглядеть как только что из прачечной...во всех смыслах._
Мирка стоит у окна. Она успела переодеться - теперь на ней белое парадное платье. Свет мерцает на заколках, на тяжелой серебристой вуали... И даже вуаль не может скрыть сияния ее волос.
Брат Петр тихо повторяет про себя Патер Ностер, и думает только о молитве.
С минуту метоселанка не двигается - словно не слышит, как кто-то вошел.
Пытается не рассмеяться снова.
А когда наконец оборачивается, инквизитор стоит навытяжку с совершенно отсутствующим выражением лица.
- Вижу, вы действительно успели привести себя в порядок, - усмехается она. - Что ж... надеюсь, аудиенция поднимет вам настроение.
Брат Петр четко, по военному, кивает. _Ты бы еще каблуками щелкнул._ Мирка снова усмехается, и идет к выходу из кабинета. Петр так же молча занимает место за ее плечом.
Их ждут в центральной резиденции.
18:41 03-01-2008
Неофициальная аудиенция проходила мило. Даже слишком мило, на вкус княгини.
О каких делах может идти речь, когда половина присутствующих явно чувствует себя не в своей тарелке?
Его святейшество смотрел на метоселанку чистыми, невинными глазами. Она бы даже сказала, незамутненными интеллектом глазами... если бы собственный внук не умел делать точно такие же. В точно таких же ситуациях.
Если Папа изображал аллегорию невинности, то брат Петр символизировал собой неудобство во плоти. От его позы так и веяло отсутствием комфорта, и весь вид давал понять каждому встречному, что он себя чувствует тут настолько же уместно, как слон в гостиной.
А Катерина и сама Мирка вынуждены были вдвоем создавать непринужденную обстановку за четверых.
Впрочем, они справлялись. Даже более чем успешно.
-Усердие Инквизиции в вопросах, касающихся Церкви, достойно более чем удивления. Я бы даже сказала, изумления... или даже другой термин будет здесь более уместным. Не правда ли, ваше высокопреосвященство? - Мирка стрельнула глазами на единственного присутствовавшего в гостиной инквизитора.
Катерина только усмехается тонко - она знакома с соседским департаментом куда дольше княгини Молдавской. А вот Алессандро принимает тон княгини за чистую монету.
- Брат Петр действительно один из лучших защитников Святого Престола, госпожа Фортуна...
...Или же малыш понимает все гораздо лучше, чем кажется? У него интересная манера разворачивать разговор в нужную сторону, думает метоселанка.
- Мне никогда не приходилось видеть кого-то более преданного догматам веры и Церкви! - Алессандро переигрывает, но лишь чуть-чуть. Почти незаметно.
...Катерина тихонько усмехается и поддакивает, мол, да, инквизиторы и впрямь считаются опорой церкви... Одной из.
Громадный монах стоит, потупив глаза в пол. _Не по чину отвечать, терран? Ах, какая досада._
...Его святейшество изволит перевести тему. _Ну что ж, давайте попробуем так и сделать._ Мирка снова кидает взгляд на главу инквизиции. Показалось, должно быть.
- Да, я действительно практически в восхищении. Стремление инквизиции к порядку впечатляет, не говоря уже о тщательности и аккуратности. А уж галантность отдельных ее представителей... это нечто особенное. - Ни капли ехидства, ни грана иронии...
...нет, не показалось. Одно из двух - или же освещение в гостиной дает столь забавный эффект, или же... _да нет, невозможно!_ Алессандро тем временем продолжает гнуть свое.
- Если познакомитесь с ним поближе, я уверен, вы тоже оцените брата Петра по достоинству! - поняв, что сказал нечто не то, Папа смущается... но удивительнее всего, что почти такой же краской медленно, но верно заливаются скулы Рыцаря Разрушения.
- Что ж, благодаря любезности кардинала и самого брата Петра у меня есть такая возможность. И можете не сомневаться, ваше святейшество, я ей воспользуюсь. Непременно, – Мирка улыбается юноше в папской тиаре. Тот радостно кивает в ответ. И снова одновременно с мальчиком, княгиня переводит на монаха взгляд – любопытный, заинтересованный… расчетливый.
Инквизитор как раз выбрал этот момент, чтобы посмотреть на присутствующих. Неудачно.
Столкновение с двумя парами невинных глаз для него явно слишком.
Кажется, монаху очень хочется провалиться сквозь землю. И только военная выправка не дает сопеть и переминаться с ноги на ногу.
_Какая прелесть. Терран, неужели ты воспринимаешь похвалы настолько всерьез? И чьи, хотелось бы мне знать – только его святейшества? Или мои тоже?_
- Вот видите, брат Петр. Идея поручить именно вам сопровождение княгини оказалась воистину превосходной, - поддерживает разговор кардинал. Она тоже смотрит на Петра, и в глазах заметно нескрываемое удовольствие.
_А румянец ему идет, надо сказать._
...Если бы это не был Алессандро, наместник Бога на земле - Петр решил бы, что над ним издеваются. То есть над ним и издевались - эта лживая, ехидная стерва, византийская хищница... И Катерина сидела тут же, поддакивала и кивала... Женщины! Насколько же проще было иметь дело с монстрами, клыкастыми и с когтями - те хотя бы не норовили оставить в дураках, а просто и незатейливо хотели жрать... эти же чудовища питались чужим смущением и неловкостью.
-Ваше святейшество... Вы слишком щедры по отношению ко мне. Поверьте, я не стою вашей похвалы, - это все, что удается выдавить Разрушителю, пока все в комнате глядят на него. Кто с любопытством, кто с надеждой, а кто и просто от души забавляясь.
- Это вы себя недооцениваете, брат Петр, – говорит Алессандро, тихо и очень искренне.
- Видимо, у вас на самом деле масса скрытых достоинств. Вас так ценят, - взгляд княгини не поддается истолкованию монаха. Хотя что там может быть, кроме насмешки?
Катерина улыбается.
Петр наконец не выдерживает и отводит глаза. Скулы у него горят так, как будто он получил пару хороших оплеух. Инквизитор бормочет что-то про свою недостойность и про веру - но это уже не может скрыть его растерянности.
_...Недостойность_, думает Мирка, щурясь довольной кошкой. _Значит, ты и близко не так самоуверен, как хочешь казаться. Во всяком случае, не перед своим понтификом. Что же, хорошо. Просто отлично_.
- У вас очень развито чувство долга, брат Петр. – Видимо, Катерину посетили те же мысли. – Уж это-то вы не можете отрицать?
-Думаю, у столь высокого собрания найдутся и другие темы для обсуждения... кроме моей недостойной персоны, - наконец выдавливает монах.
- Разумеется... – Алессандро порывается что-то сказать, но не успевает. Катерина не собирается давать инквизитору шанс отвертеться. – Но, я думаю, инквизицию в целом вы не сочтете слишком скромной темой для обсуждения? Видите ли, - кардинал обращается к княгине, – развитое чувство долга есть одно из основных качеств инквизиторов в целом. Я бы даже сказала, преданных Господу и матери Церкви людей вообще. Одно из формирующих качеств. Суть только в том, как исполнять этот самый долг, и не ошибиться, формулируя, в чем именно он состоит.
- Думаю, что понимаю. Хотя, как я вижу, трактовка долга и в самом деле может отличаться, но ведь главное наличие самого понятия… верно? – Мирка снова заинтересованно смотрит на инквизитора.
-Долг... - голос у инквизитора тихий, и слова он произносит медленно, как будто нехотя... но почему-то Мирка внезапно вспоминает старую, еще доармагеддоных времен хронику: как взлетали аппараты тяжелее воздуха. Долгий разбег - тяжелые стальные крылья не враз давали оторваться от земли... И тихий, сперва такой невинный гул турбин. - Долг, говорите ВЫ, Ваше Высокопреосвященство... Департамент Инквизиции знает, что такое долг. Мы несли его с честью, как крест и как знамя, долгие сотни лет, и не намерены бросать сейчас или впредь. А может ли департамент АКС сказать о себе то же самое? Департамент, в обязанности которого входит защита интересов Ватикана... Департамент, где служат уголовники и еретики... Департамент, который был создан для того, чтобы ВЫ, госпожа Сфорца, могли хоть как-то влиять на политику Доминиона? О да, я верю, что АКС также помнит про свой долг... вот только сомневаюсь, кому именно этот департамент задолжал. Не давайте мне лишних поводов усомниться в этом еще раз... Ваше Высокопреосвященство. Мы играем на одной стороне... и сейчас ВЫ не можете мне приказывать, хвала Всевышнему. Госпожа княгиня... приношу свои извинения, что продемонстрировал Вам наши маленькие межведомственные дрязги. Так уж получилось. - Инквизитор складывает руки на груди, и смотрит на Сфорцу взглядом не менее тяжелым, чем ее собственный. _Шутки кончились_.
Разумеется, никто не собирался давать тяжелому молчанию висеть в воздухе. Но на этот раз первым успел понтифик. Мирка услышала едва слышный вздох, и мальчишка со смущенной улыбкой выдал:
- Вот видите, княгиня, какие преданные своему делу люди меня окружают!
- Согласна, ваше святейшество. – Мирка смотрит на инквизитора – красного, злющего… кажется, только сиятельное присутствие удерживает его от непоправимой грубости. _Похоже, мы немного перестарались… или дело не в этом? …Что же с тобой делать, танк ты эдакий!_ А потом переводит глаза на папу. За смущенной улыбкой заметно что-то – усталость? Мирка улыбается ему сочувственно.
– Это, наверное нелегко, определять приоритеты для столь выдающихся личностей?
- Что вы, наоборот, – неожиданно серьезно отвечает мальчишка. – То есть, нелегко, конечно. Но это вообще не то дело, в котором имеет смысл думать, насколько оно легкое.
- Мне, право, даже жаль, что мой департамент не может похвастаться столетиями истории… Но мы стараемся, как можем, – Катерина улыбается брату, Мирке, шутливо разводит руками. И совсем не смотрит на брата Петра.
_Что ж, по крайней мере чего-то этот дуболом добился._
Мирка сияет одной из самых обворожительных своих улыбок.
- Думаю, с людьми, придерживающимися таких похвальных принципов, мы всегда сможем найти общий язык.
_Если, конечно, я правильно понимаю, кому и чему они преданы._
О каких делах может идти речь, когда половина присутствующих явно чувствует себя не в своей тарелке?
Его святейшество смотрел на метоселанку чистыми, невинными глазами. Она бы даже сказала, незамутненными интеллектом глазами... если бы собственный внук не умел делать точно такие же. В точно таких же ситуациях.
Если Папа изображал аллегорию невинности, то брат Петр символизировал собой неудобство во плоти. От его позы так и веяло отсутствием комфорта, и весь вид давал понять каждому встречному, что он себя чувствует тут настолько же уместно, как слон в гостиной.
А Катерина и сама Мирка вынуждены были вдвоем создавать непринужденную обстановку за четверых.
Впрочем, они справлялись. Даже более чем успешно.
-Усердие Инквизиции в вопросах, касающихся Церкви, достойно более чем удивления. Я бы даже сказала, изумления... или даже другой термин будет здесь более уместным. Не правда ли, ваше высокопреосвященство? - Мирка стрельнула глазами на единственного присутствовавшего в гостиной инквизитора.
Катерина только усмехается тонко - она знакома с соседским департаментом куда дольше княгини Молдавской. А вот Алессандро принимает тон княгини за чистую монету.
- Брат Петр действительно один из лучших защитников Святого Престола, госпожа Фортуна...
...Или же малыш понимает все гораздо лучше, чем кажется? У него интересная манера разворачивать разговор в нужную сторону, думает метоселанка.
- Мне никогда не приходилось видеть кого-то более преданного догматам веры и Церкви! - Алессандро переигрывает, но лишь чуть-чуть. Почти незаметно.
...Катерина тихонько усмехается и поддакивает, мол, да, инквизиторы и впрямь считаются опорой церкви... Одной из.
Громадный монах стоит, потупив глаза в пол. _Не по чину отвечать, терран? Ах, какая досада._
...Его святейшество изволит перевести тему. _Ну что ж, давайте попробуем так и сделать._ Мирка снова кидает взгляд на главу инквизиции. Показалось, должно быть.
- Да, я действительно практически в восхищении. Стремление инквизиции к порядку впечатляет, не говоря уже о тщательности и аккуратности. А уж галантность отдельных ее представителей... это нечто особенное. - Ни капли ехидства, ни грана иронии...
...нет, не показалось. Одно из двух - или же освещение в гостиной дает столь забавный эффект, или же... _да нет, невозможно!_ Алессандро тем временем продолжает гнуть свое.
- Если познакомитесь с ним поближе, я уверен, вы тоже оцените брата Петра по достоинству! - поняв, что сказал нечто не то, Папа смущается... но удивительнее всего, что почти такой же краской медленно, но верно заливаются скулы Рыцаря Разрушения.
- Что ж, благодаря любезности кардинала и самого брата Петра у меня есть такая возможность. И можете не сомневаться, ваше святейшество, я ей воспользуюсь. Непременно, – Мирка улыбается юноше в папской тиаре. Тот радостно кивает в ответ. И снова одновременно с мальчиком, княгиня переводит на монаха взгляд – любопытный, заинтересованный… расчетливый.
Инквизитор как раз выбрал этот момент, чтобы посмотреть на присутствующих. Неудачно.
Столкновение с двумя парами невинных глаз для него явно слишком.
Кажется, монаху очень хочется провалиться сквозь землю. И только военная выправка не дает сопеть и переминаться с ноги на ногу.
_Какая прелесть. Терран, неужели ты воспринимаешь похвалы настолько всерьез? И чьи, хотелось бы мне знать – только его святейшества? Или мои тоже?_
- Вот видите, брат Петр. Идея поручить именно вам сопровождение княгини оказалась воистину превосходной, - поддерживает разговор кардинал. Она тоже смотрит на Петра, и в глазах заметно нескрываемое удовольствие.
_А румянец ему идет, надо сказать._
...Если бы это не был Алессандро, наместник Бога на земле - Петр решил бы, что над ним издеваются. То есть над ним и издевались - эта лживая, ехидная стерва, византийская хищница... И Катерина сидела тут же, поддакивала и кивала... Женщины! Насколько же проще было иметь дело с монстрами, клыкастыми и с когтями - те хотя бы не норовили оставить в дураках, а просто и незатейливо хотели жрать... эти же чудовища питались чужим смущением и неловкостью.
-Ваше святейшество... Вы слишком щедры по отношению ко мне. Поверьте, я не стою вашей похвалы, - это все, что удается выдавить Разрушителю, пока все в комнате глядят на него. Кто с любопытством, кто с надеждой, а кто и просто от души забавляясь.
- Это вы себя недооцениваете, брат Петр, – говорит Алессандро, тихо и очень искренне.
- Видимо, у вас на самом деле масса скрытых достоинств. Вас так ценят, - взгляд княгини не поддается истолкованию монаха. Хотя что там может быть, кроме насмешки?
Катерина улыбается.
Петр наконец не выдерживает и отводит глаза. Скулы у него горят так, как будто он получил пару хороших оплеух. Инквизитор бормочет что-то про свою недостойность и про веру - но это уже не может скрыть его растерянности.
_...Недостойность_, думает Мирка, щурясь довольной кошкой. _Значит, ты и близко не так самоуверен, как хочешь казаться. Во всяком случае, не перед своим понтификом. Что же, хорошо. Просто отлично_.
- У вас очень развито чувство долга, брат Петр. – Видимо, Катерину посетили те же мысли. – Уж это-то вы не можете отрицать?
-Думаю, у столь высокого собрания найдутся и другие темы для обсуждения... кроме моей недостойной персоны, - наконец выдавливает монах.
- Разумеется... – Алессандро порывается что-то сказать, но не успевает. Катерина не собирается давать инквизитору шанс отвертеться. – Но, я думаю, инквизицию в целом вы не сочтете слишком скромной темой для обсуждения? Видите ли, - кардинал обращается к княгине, – развитое чувство долга есть одно из основных качеств инквизиторов в целом. Я бы даже сказала, преданных Господу и матери Церкви людей вообще. Одно из формирующих качеств. Суть только в том, как исполнять этот самый долг, и не ошибиться, формулируя, в чем именно он состоит.
- Думаю, что понимаю. Хотя, как я вижу, трактовка долга и в самом деле может отличаться, но ведь главное наличие самого понятия… верно? – Мирка снова заинтересованно смотрит на инквизитора.
-Долг... - голос у инквизитора тихий, и слова он произносит медленно, как будто нехотя... но почему-то Мирка внезапно вспоминает старую, еще доармагеддоных времен хронику: как взлетали аппараты тяжелее воздуха. Долгий разбег - тяжелые стальные крылья не враз давали оторваться от земли... И тихий, сперва такой невинный гул турбин. - Долг, говорите ВЫ, Ваше Высокопреосвященство... Департамент Инквизиции знает, что такое долг. Мы несли его с честью, как крест и как знамя, долгие сотни лет, и не намерены бросать сейчас или впредь. А может ли департамент АКС сказать о себе то же самое? Департамент, в обязанности которого входит защита интересов Ватикана... Департамент, где служат уголовники и еретики... Департамент, который был создан для того, чтобы ВЫ, госпожа Сфорца, могли хоть как-то влиять на политику Доминиона? О да, я верю, что АКС также помнит про свой долг... вот только сомневаюсь, кому именно этот департамент задолжал. Не давайте мне лишних поводов усомниться в этом еще раз... Ваше Высокопреосвященство. Мы играем на одной стороне... и сейчас ВЫ не можете мне приказывать, хвала Всевышнему. Госпожа княгиня... приношу свои извинения, что продемонстрировал Вам наши маленькие межведомственные дрязги. Так уж получилось. - Инквизитор складывает руки на груди, и смотрит на Сфорцу взглядом не менее тяжелым, чем ее собственный. _Шутки кончились_.
Разумеется, никто не собирался давать тяжелому молчанию висеть в воздухе. Но на этот раз первым успел понтифик. Мирка услышала едва слышный вздох, и мальчишка со смущенной улыбкой выдал:
- Вот видите, княгиня, какие преданные своему делу люди меня окружают!
- Согласна, ваше святейшество. – Мирка смотрит на инквизитора – красного, злющего… кажется, только сиятельное присутствие удерживает его от непоправимой грубости. _Похоже, мы немного перестарались… или дело не в этом? …Что же с тобой делать, танк ты эдакий!_ А потом переводит глаза на папу. За смущенной улыбкой заметно что-то – усталость? Мирка улыбается ему сочувственно.
– Это, наверное нелегко, определять приоритеты для столь выдающихся личностей?
- Что вы, наоборот, – неожиданно серьезно отвечает мальчишка. – То есть, нелегко, конечно. Но это вообще не то дело, в котором имеет смысл думать, насколько оно легкое.
- Мне, право, даже жаль, что мой департамент не может похвастаться столетиями истории… Но мы стараемся, как можем, – Катерина улыбается брату, Мирке, шутливо разводит руками. И совсем не смотрит на брата Петра.
_Что ж, по крайней мере чего-то этот дуболом добился._
Мирка сияет одной из самых обворожительных своих улыбок.
- Думаю, с людьми, придерживающимися таких похвальных принципов, мы всегда сможем найти общий язык.
_Если, конечно, я правильно понимаю, кому и чему они преданы._