Легенда о Рабисе
В 20-х годах сидел как-то в одном ереванском кафе Егише Чаренц, уже знаменитый поэт. Подошел к нему кто-то из молодых поэтов, спросил, куда бы ему отнести свои стихи.
— Тебе нужен Рабиc, он поможет. Я напишу записку, отнесешь! Сможешь его найти? Иди в Шилачи, там всякий покажет.
Ничего бы не значила эта сценка, описанная самим Чаренцем в автобиографической повести, если бы не это странное имя — «Рабиc», которому в 70-е годы суждено было стать наименованием уникального явления в культуре Армении.
…Еще до войны, говорят, возникло такое «Объединение работников искусств», сокращенно — Рабис. Было оно чем-то вроде помеси концертной организации со службой быта. Рабис обслуживал свадьбы и похороны, направляя туда музыкантов с народными инструментами. Да и по дворам ходили не какие-нибудь бродячие певцы и канатоходцы, а организованные «работники искусств». В послевоенное время организацию пополнили инвалиды, склонные к музыцированию, или просто не нашедшие другой работы мигранты из далеких деревень.
Но больше всего влилось в Рабис людей, освобожденных из лагерей после смерти Сталина, которым найти работу было труднее всех.
Играли на аккордеонах, кяманче, зурне и дооле, пели, даже выступали в роли организаторов каких-то из групповых мероприятий, когда самим людям не хватало опыта.
Так создался первичный образ человека-«рабиса» (или «рабиза») — музыканта или певца, чаще — хромого или слепого, обычно безысходно-унылого. Tо плаксивого, то склонного лезть ко всем со своими советами, вечно тянущего на себя внимание окружающих, некультурного, однако стремящегося изобрести свою манеру поведения при незнакомых людях взамен непонятных ему правил вежливости.
Получалось слащавое манерничанье, с вычурными ритуалами, которое вскоре сложилось в устойчивый стиль.
Создался образ особой «рабизной» музыки — из разных стилей, слитых вместе для того, чтобы, вроде как «нравиться всем» и «быть современными».
Пел певец песню, говорил: «Автор — гусан Аваси», «гусан Шерам», «Саят-Нова»… А это что за песня: куплет — по-армянски, куплет — по-русски, да все неграмтно. И поется так «жалестно», с восточными подвываниями… Слова — как у воровской, мелодия — от популярной эстрадной песни, а горловое клокотатье голоса — как в азербайджанском «баяты»… Кто автор? «А автор — Рабиз!».
— Может, и был такой гусан, может его и имел в виду Чаренц, а только был он в опале, как и сам Чаренц, вот и скрывается, и не видел его никто…
— А может и правда это «Работники искусств» сочинили, да только где помещается эта организация, ее ведь тоже, как ни странно, никто не видел сам. Все говорят, что другие, мол, видели. А ведь из текста Чаренца нельзя однозначно заключить, куда он направлял молодого поэта — к известному ему певцу или в концертную организацию…
Рабизные песни синтезировались из очень разнородной музыки: из гусанских песен Шерама, Аваси и запрещенного Ашота, из довоенных джазовых песен-шуток Артемия Айвазяна, из песен греческого композитора Микиса Теодоракиса, из испанских, молдавских, азербайджанских народных песен. Слова песен чаще всего представляли какое-то самодеятельное творчество на стыке русской воровской лирики, песен тбилисских кинто начала 20 века, западной и реже — армянской эстрады. А вот армянские народные песни в этой смеси присутствовали очень редко: рабизы считали их «деревенскими»! Переиначивая чужие песни, рабиз-музыкант считал, что приближает их к людям, делает их пригодными для застолья, на обслуживание которого он ориентировался.
«Наша Таня очень громко пла-а-чет!
Уронила Таня в речку мя-а-чик!
Скоро выйдет на свободу Ха-а-чик,
вай, мама-джан,
И достанет Тане новый мя-а-чик!»
— со щемящей дрожью в голосе пел рабиз в городе, где уголовная преступность была чуть ни на самом низком уровне в Союзе…
В шестидесятые годы никто мог предполагать, что из обыкновенного «китча», безвкусицы и музыкальных самоделок вырастет оригинальная и даже — по ереванским меркам — агрессивная контркультура, которая станет драмой целого десятилетия и отразится на нескольких поколениях…
С сокращениями слито отсюда
Музычка: Tori Amos - A Sorta Fairytale
Настроение доброе