Я дурак, а ты-то как?
Родом так.
Я в узде, а ты-то где?
В пустоте.*

Вместо эпиграфа.
Аббревиатура ГОЭЛРО с детства ассоциировалась у меня с горлом (с ударением на второе "О", причем с горлОм больного человека, издающим кашель, бульканье и другие нездоровые звуки; также с прокуренной и пропитой глоткой алкаша, бомжа и отщепенца. И я вымарывал, затирал ненавистную аббревиатуру везде, где только видел...

* * *

Холодный ветер кусаче забирался под обтерханную, обвислую куртенку. Жирная слякоть под ногами то хрустела, как таракан под каблуком, то хлюпала, как дедушка Хошимин, пьющий чай из блюдца. Минет Ссыглер, волоча ноги, сгорбившись и засунув руки в дырявые карманы, уныло брел домой по неопрятному, загаженному тротуару: долгая и тяжелая смена в сарае, где расположился пункт по приему стеклотары, наконец-то завершилась.

Как каждый уважающий себя люмпен-интеллигент, Минет начинал пить рано утром, придя на работу, и не заканчивал никогда. Именно поэтому шел он сильно пошатываясь, оступаясь и, чтобы окончательно не потеряться на грани «яви мира» и «яви снов», считал фонарные столбы. Фонари тускло светили грязно-желтым, мутноватым светом через один, а то и через два.

Поскользнувшись на растекшейся по асфальту вязкой жиже, Ссыглер забалансировал, размахивая руками и, глядя на двоящиеся разбитые фонари, возмущенно каркнул: «Ебаные хулиганы, блять!»
Поймав равновесие, он прошаркал зигзагами еще несколько шагов и приостановился.
- ГОЭЛРО, блять, - выругался Минет и, хрипя и кашляя, прочистил свое гоэлро, отхаркав накопившиеся в гоэлре слизь и мокроту – результат непрерывного курения. Затем смачно сплюнул и побрел дальше.

Неровный ритм чередования светлых и темных полос завораживал, словно калейдоскоп. Дойдя до площади с возвышающимся в центре гранитным памятником Вождю мирового пролетариата и трансформаторной будкой, Ссыглер почувствовал, что начинает куда-то уплывать и, постепенно отделяясь от тела, воспарять

...над деревьями, под могилами,
ниже кладбища, выше Солнышка...**

Мокрая площадь, с нелепо раскоряченной и покрытой многолетними наслоениями голубиного гуано гранитной статуей, вытягивалась, колыхаясь, уходила и исчезала вдали. Силуэты близлежащих зданий как бы теряли плотность, пропуская расширяющуюся площадь-Вселенную сквозь себя к размытому и неопределенному горизонту событий…

Сидевший на полу трансформаторной будки бродячий кот, который совершенно не помнил, что в одной из своих реинкарнаций был эсеркой Фанни Каплан, трясся от холода. Жрать хотелось дико, ободранный в драке с превосходящим в весе котом Федей бок ныл и чесался, кусали блохи.

Вдруг сверху раздался легкий шорох, мелькнуло маленькое мышиное тельце и, в ту же секунду, кот Фаня голодной пантерой набросился на добычу, немножко, правда, не рассчитав прыжок. Пушистый комок вмиг прикипел к какой-то важной обмотке, со времен ГОЭЛРО не ведавшей профилактики и ремонта, раздались неимоверный треск и грохот, трансформатор изверг снопья искр с клубами черного дыма и взорвался.

Так завершилась девятая, и последняя, жизнь вождеубийцы, а тем временем адский грохот из рванувшей трансформаторной будки вышиб мгновенно протрезвевшего Ссыглера из мира грез, словно…

…досадный сор из мясной избушки…**

…и, когда квартал погрузился в кромешную тьму, молния, вдруг сорвавшаяся с одной из здоровенных клемм на крыше, с шипением ударила Минета прямо в Вишудха-чакру, то бишь в область его многострадального гоэлра.

Пальцы свело
голову выжгло
тело вынесло
душу вымело
долой за околицу...**

...и Минет Ссыглер, судорожно дернувшись, сполз по стене трансформаторной будки прямо на тротуар, на мокрый асфальт.

- Расстояние от Ленина до ануса пострадавшего - восемь. От проезжей части – десять,*** - пронзительно зазвенел в голове Минета мерзкий женский голос который все повышался и повышался в тоне, переходя почти в ультразвуковой визг…

…обдав Ссыглера удушливой вонью дешевых духов и прогорклого пота, над ним склонился воплощенный кошмар - врачиха непонятного возраста из районного психдиспансера, пытавшаяся его соблазнить. Сумасшедший взгляд налитых кровью, бегающих глаз обжигал лицо, сквозь вырез засаленной блузки болтались тряпочки, имитировавшие, видимо, молочные железы, скрюченные пальцы с обломанными ногтями протянулись, казалось, прямо к гоэлру…

Отрубившись, Ссыглер так и не успел увидеть вторую молнию, ударившую прямо в макушку каменного Ильича.

Очнулся Минет в полной темноте и, даже ничего не видя, почему-то понял, что стоит на пьедестале, подняв с какой-то неизвестной целью руку, которую, как оказалось, уже никогда не сможет опустить и засунуть в рваный карман. Было холодно и сыро, с гранитной лысины стекала ночная роса, сконденсировавшаяся на камне. Постояв несколько минут, Ссыглер попытался почесать зазудевший с адской силой нос, и тут он внезапно понял, что не может двинуться с места – каменное тело совершенно не подчинялось воле и было абсолютно недвижимым. Темнота была кромешной, холод давил и нос невыносимо чесался. Ссыглер, собрав всю свою силу, напрягся и еще раз безуспешно попытался шевельнуться. От осознания полнейшей беспомощности и невозможности что-либо изменить его охватил неописуемый ужас.

«Вот тебе и ГОЭЛРО, блять» - промелькнула отчаянная мысль. Каменное гоэлро было точно таким же холодным, неуправляемым и неживым, как и все тело. Накопившаяся слизь, так до конца и не откашлянная Минетом, затвердела и стала холодной слюдой. Безуспешно попытавшись сделать хоть шаг или, хотя бы, позвать на помощь, Минет Ссыглер понял что завяз. Завяз по самые яйца, превратившиеся в холодные и мертвые гранитные шары.

…врачиха считала Минета способным к целительству и мечтала излечиться посредством его магической силы от генитального герпеса, совсем разъевшего ее вульву, некогда мягкую и упругую. Действительно, посмотрев на нездорового человека и перемещая стрелки на шкалах внутри своей головы, Ссыглер мог исправлять и перенаправлять потоки энергии пациента. Лишь с электроприборами, лампочками и проводкой была незадача: в особо волнующие моменты, связанные с эякуляцией, а также картежными победами и поражениями, лампочки Ильича иногда просто взрывались, а радио начинало нести неимовернейшую чепуху, передавать прогноз погоды по-уйгурски или играть гимн Великой Ичкерии...

Вдруг, как будто по кодовому сигналу, в голове Минета Ссыглера зажглась мягкая фиолетовая подсветка, шедшая от Сахасрара-чакры и осветившая приборы, шкалы и верньеры, а также маленький, старомодного вида, экранчик. На экранчике виднелись поначалу лишь неясные тени и полосы помех, но Минет, внимательно вглядевшись в размытое черно-белое изображение, понял, что видит всю ту же площадь, куда выходила улица, по которой он шел, с теми же фонарями, изливавшими вместо света черную субстанцию энтропии. Изображение, сфокусировавшись, стало вполне удовлетворительным.

Из динамика под экранчиком вдруг раздался четкий, высокий командирский голос, речетативом прооравший:

Мой хуй - бледный, как Ленин!
Мой хуй – железный, как Сталин!
Мой хуй встанет,
Мой хуй встанет,
Мой хуй встанет, как Сталин!!!**

И тут, вслед за задорным фальцетом, грянул могучий хор луженых мужицких глоток:

Мама, я Ленина люблю!
Мама, я за Ленина пойду!
Ленин - он весны цветенье,
зори новых поколений -
и за это его люблю!
Ленин - гордость и краса,
все четыре колеса.
Не пришедши он с полей
превратился в журавлей.
Там, на розовых ветвях,
соловей он, славный птах.*

Из темного зева улицы показался разношерстный взвод красноармейцев во главе с командиром. Солдаты шагали в кромешной темноте, громко топая сапогами по асфальту. Никто из маршировавших, даже комвзвода в фуражке и с болтающимся на портупее «маузером» в деревянной кобуре, так и не обратил внимание на старый, обильно политый голубиным пометом памятник, возвышавшийся мокрым черным пятном посреди площади…

«Алё-о-о-о-о-о-о, команди-и-и-и-иры!!!» - гоэлро Ссыглера разрывалось от натуги, не в силах издать ни одного звука.
«Эге-ге-е-ей! Спаси-и-ите! Това-а-арищи милиционе-е-еры!» - бесполезно надрывал свое гоэлро Минет Ссыглер. «Помоги-и-ите, мать вашу ёб, су-уки!» - в отчаянии кричал Минет, однако крики раздавались лишь в его голове.
Каменные губы не смогли и шевельнуться, язык намертво приварился к гортани.
Тупой, глубокий ужас вновь охватил Минета. Он мысленно крутанул верньеры и направил поле зрения камеры на крепкие, худые зады орущих свою песнь призрачных солдат, удалявшихся на свою войну и срать хотевших на какую-то мокрую статую. Серый клочковатый туман постепенно стер их силуэты.

По военной по дороге
шел в борьбе он и в тревоге.
Ленин - гордость и краса,
все четыре колеса * –

донеслись сквозь динамик последние обрывки солдатской песни, как вдруг Минет увидел среди приборов микрофон, которого раньше не было.

"Ёбаный рот, приехали!" - выругался Ссыглер, и тут в каменной груди медленно заворочался зеленый глаз Анахата-чакры, затеплилась надежда и Минет заорал, как резаный, в новообретенный микрофон. «Лю-ю-ю-ю-ди! По-о-о-омо-о-оги-и-ите!» - прогремел над пустой площадью, словно раскаты гнева Зевса-громовержца, глас Вождя и Учителя.

Неожиданно из тумана, практически возле Минета, материализовался со спины тощий тип, нагруженный всякой армейской хренью. Развернувшись и бросив на мокрый асфальт площади свое снаряжение, мужичонка постоял в оцепенении минуту, затем подобрал что-то, похожее на камень, с земли. Минет, в полнейшем недоумении посмотрел на него...

Насильно мобилизованного в части ЧОНа красноармейца Дрыща замучила и извела жара. Колоссальным напряжением воли собрав последние силы, Дрыщ ковылял по булыжной мостовой в самом конце орущей песню колонны солдат. Застегнутый под самое гоэлро воротник натер до крови черную, заскорузлую, немытую шею, застарелые чиреи вспухли в бороде и на затылке буграми, источая гной. Котелок, набитый вещмешок, свернутая шинель и ржавый пистоль времен Бородино, конфискованный в буржуйском музее и выданный, за нехваткой ружей и винтовок, для устрашения контры, стучали по жопе и яйцам красноармейца, делая продвижение вперед невыносимым. Голова кружилась, вокруг мелькали красные звезды и маленькие серпики с молоточками…

«Лю-ю-ю-ю-ди! По-о-о-омо-о-оги-и-ите!» - внезапно взревел из-за спины низкий, тягучий голос. «Спаси-и-и-и-те, бля-а-а-а-ать!»

Резко остановившись, Дрыщ рванул на себе ворот, освободив гоэлро, и глубоко вдохнул тухлый горячий воздух. Бросив снаряжение на мостовую, солдат обернулся – над площадью, которую они только что миновали, над разбитыми крышами вознесся гигантский Владимир Ильич Ленин, звавший Дрыща на помощь громоподобным голосом.

Дрыщ остолбенел, нижняя челюсть съехала вниз, рот широко раскрылся, а свиные глазки часто заморгали, в надежде, что мираж вот-вот рассеется. «Едрит твою налево!» - выругался солдат, и, сплюнув, размашисто перекрестился. Усталость от испуга как рукой сняло и Дрыщ, подняв с развороченной мостовой булыжник-оружие пролетариата, с силой метнул его во взбесившегося вождя. Подобрав котелок и древний пистоль, красноармеец развернулся и побежал, догоняя скрывшуюся за поворотом орущую колонну.

...как вдруг, будто вылетевший из ниоткуда округлый предмет с чудовищной силой врезал Ссыглеру по каменным яйцам. Острая боль пронзила Минета, отдаваясь в живот, захотелось схватиться за яйца и согнуться, чтобы боль поскорее утихла, однако мертвая, хотя и сохранившая полнейшую чувствительность гранитная плоть не позволяла и дернуться. От обиды, ярости, отчаянья и боли Минет Ссыглер разозлился не на шутку и попробовал, все-таки, пошевелить ногой. Ничего не получилось и, для еще большей злости, Минет представил себе свою подругу Катю, вылизывающую мокрый хуй кого-то из своих корешей. Толстый и осклизлый ствол Муни Жозла, извечного друга и соперника Минета в алкогольных, картежных и любовных делах, словно поршень, заходил в рот Катюхи. Прямо в ее гоэлро. По самые гланды.

Несмотря на то, что боль в ушибленной мошонке уже почти прошла, переместившись в живот, злость и ревность распалили Ссыглера, зарядили гранитное тело энергией, красная и оранжевая чакры бешено завращались, воздух вокруг статуи загудел и, наконец, случилось невероятное - правая нога медленно, но верно сдвинулась вперед. Окрыленный успехом, переполняемый яростью и всесокрушающей энергией, Минет Ссыглер дернул одной ногой, потом другой, со скрежетом вырвал из пьедестала непропорционально огромную ступню, а затем… Тяжеленная каменная махина, поначалу медленно накренившись, грохнулась с покосившегося пьедестала, сокрушив символический бортик. Гранитная башка, ударившись о землю, отломилась от шеи и встала, как ванька-встанька, на макушку.

Казалось бы, пора уже произнести сакраментальное «Такие дела», однако история на этом еще не заканчивается.

Накопившаяся энергия Кундалини вырвалась из шейного разлома статуи и многоцветной радугой вернулась в бездыханное тело (о котором все, между делом, позабыли), так и лежавшее в луже мочи и блевотины возле почерневшей, закопченной трансформаторной будки. Тело осознало себя, приподнялось и уселось на землю, опершись спиной о стену. Подняв голову, тело разлепило закисшие, но вполне живые, глаза, посмотрело на наливающееся синевой небо, втянуло в себя городской воздух и, со скрипом в суставах, поднялось. Тело медленно побрело домой, клацая от утреннего холода зубами и совершенно не глядя на лежащую статую и стоящую на макушке голову рядом с ней, тем более на валявшееся рядом оружие пролетариата.

Когда Минет дополз до середины следующего квартала, он споткнулся о какую-то хреновину. Матюгнувшись, Ссыглер приостановился, прочистил по привычке прокуренное гоэлро и, примерившись, зафутболил эту штуку в ближайший куст. Смачно сплюнув, Минет побрел, шатаясь, дальше, мимо оживающих окон и враз потухших, по причине начинающегося утра, уличных фонарей. Хотелось курить, но сигарет в мятых карманах грязной, изгаженной одежды словно след простыл.

Хреновиной, о которую споткнулся Минет Ссыглер, была солдатская фляжка образца 191* года, раритет эпохи Гражданской Войны, который можно было бы задвинуть ебанатам со сходки коллекционеров за определенный "лавандос", а выручку - пробухать и проебать, однако это - совсем другая история.


* - Тимур Кибиров
** - Игорь "Егор" Летов
*** - Юз Алешковский

©2007 Александр Козаченко, Борис Ленский.