Она была обыкновенной девочкой из бедной английской семьи. Ее родителям никогда не хотелось иметь дочь ведь и с уже рожденными четырьмя сыновьями хватало проблем. От плохого питания и грязи дети постоянно болели. Мальчики становились все слабее, их тела съедали лихорадки, глаза пожелтели и цвет губ становился земляным. А девочка - росла, вопреки всему. Она привыкла терпеть голод, жажду и боль, грязь и пыль не ложились на ее черные волосы. Она жила и набиралась красоты и силы из окружающего мира. Братья не обижали ее, но в их душах все время сидела мысль о том, что это она, их нежеланная сестра, наводит на них болезни, крадет жизненную силу и питается ею. И вот однажды младший из братьев поделился с матерью своей мыслью. Мать - изможденная несчастная женщина, всю жизнь таскавшая в прачечной чужое грязное белье - поверила мальчику. Еще бы, ведь общественные правила нравственности считали женскую красоту дьявольским наваждением. Женщины - грязные похотливые ведьмы, вносящие в мир зло и обман.
Девочку отправили в школу-приют для трудных детей бедноты. Когда бидль пришел забрать ее из дома, из глаз девочки не упало ни единой слезинки. Она знала - не стоит желать вернуться туда, где ее никогда и никто не будет ждать.
Потянулись долгие месяцы обучения в школе. Строгие, чопорные учителя держали девочек в жестких рамках. Целыми днями они осваивали рукоделие и домоводство, распорядок дня, зубрили Библию. Каждый день во время утренней молитвы им напоминали длинный свод правил существования, основой которого было изречение "Нежелательно, по законам Божиим, чтобы девочки вообще появлялись на свет". Няни, в основном вдовы, относились к девочкам очень жестоко, ибо ненавидели своих воспитанниц так же, как ненавидели к концу жизни самих себя, растративших остатки женственности во имя нелепой морали. Одну из нянь - маленького роста, некрасивую женщину с иссохшим телом и запавшими желтыми глазами, никогда не снимавшую черный платок - девочка запомнила на всю жизнь. Эта няня была единственным существом, сохранившим в этом приюте разум и облик, хоть немного напоминавший человеческий. У остальных - вне их затянутых в крахмальную ткань тел - не осталось ни капли души. Темные комнатки, затхлая тень, скрипучие дубовые двери, рассыпающаяся ткань тяжелых портьер. В приюте у девочки появилась первая в жизни подруга - это была Джоан, дочь знатных родителей, сбежавшая из дома после того, как ее, двенадцатилетнюю красавицу, обручили с умственно отсталым сыном какого-то лорда. Родители нашли "непутевую", "опозорившую род" дочь и отправили ее в приют "для учения добродетели". Джоан, во время тщательно скрываемых от посторонних глаз ночных разговоров, рассказывала нашей героине о странных книгах, хранившихся в билиотеке ее отца - большого любителя неклассической литературы. В этих книгах говорилось о самых запретных темах - о женской красоте и привлекательности, о разных странах, верах и судьбах людей, над которыми почему-то не довлел в вечности раздутый до абсурда "закон Божий". Библиотека дала Джоан возможность почувствовать себя не безликим "сосудом греха", а разумным человеческим существом, и, по сути, именно она подтолкнула ее к попытке спасти свое и без того незавидное будущее.
Тянулись дни, месяцы и годы. Девочкам в приюте исполнялось 16, и приходила пора отдавать их в услужение в богатые дома или отсылать родителям. Юные существа - иногда всего лишь нашедшие смерть и упокоение своим страстям и желаниям, иногда - потерявшие последние остатки разума - разлетались по окутанной туманами и залитой дождем стране. Пришла пора и нашей девочке, к тому времени уже ставшей практически взрослой, не по годам рассудительной, доброй и красивой девушкой - отправляться горничной в далекий богатый дом. Черная карета, управляемая дряхлым полуслепым немым стариком-кучером, увезла ее из стен опостылевшего приюта. Ни разу, за все проведенные в этом склепе для живых людей восемь лет - никто из родных не послал ей ни единой весточки.
Безвестного хозяина далекого дома звали Говард Стивенс. Он оказался высоким, худым человеком с правильными чертами лица, тонкими анемичными пальцами, пронизывающим взглядом темно-карих глаз и растрепанной черной шевелюрой, тронутой преждевременной сединой. Одет он был в классический сюртук и брюки, но без белых манжет. На вид мистеру Стивенсу можно было бы дать не более сорока лет, а спрашивать о возрасте у едва знакомого господина девушке было невежливо. Дом, в который она попала - был перестроенным старинным особняком работы XVIII века, со множеством комнат и последними техническими новшествами - паровым генератором в подвале, "дьявольским" светом дуговых ламп, электрической кухней и внутридомовым водопроводом.
Через два дня после приезда в дом, наша героиня узнала, что мистер Стивенс - доктор. Однако, он не был тем обычным доктором, который изредка приезжал к ним в приют для "осмотра барышень по части приличий". У этого врача было мало пациентов, и всех их обычно привозили не в открытых пролетках и фаэтонах, а в черных казенных каретах и заносили в дом на носилках. Среди пациентов бывали женщины, и девушка всегда искренне удивлялась, не видя в кабинете мистера Стивенса белой ширмы с отверстиями для рук, через которую врачу только и дозволялось осматривать наощупь благородных дам. Принимал своих пациентов мистер Стивенс после очень короткой беседы - в небольшой ярко освещенной комнате, в которую горничной не дозволялось заглядывать - даже убирал в ней таинственный доктор сам. Прием этот тоже был необычен - больные никогда не выходили из той комнатки своими ногами - доктор Стивенс всегда выкатывал их на расшатанной скрипучей каталке. Приемы длились иногда до нескольких часов - и во все их время из-за плотно закрытой тяжелой двери комнаты доносились мучительные стоны. Девушка всегда поражалась, глядя на лица отъезжающих больных - посеревшие, дернутые трупной бледностью, с выпученными глазами и бескровными губами - они напоминали лица мертвецов. Горничной не дозволялось разговаривать с больными - экономка мистера Стивенса, мисс Торк - высокая полная краснолицая женщина с хриплым голосом и редкими мужскими усиками - строго следила за спокойствием "благородных страдальцев". И природное любопыство молодой девушки стремилось к запретной тайне. Много раз, во время уборки или обеда, она пыталась намеками и как бы невзначай оброненными вопросами заставить мистера Стивенса проговориться (а мисс Торк - густо покраснеть), но тот оставался неприступен. Он и вообще был довольно странным, молчаливым и замкнутым человеком, практически никогда не покидал дом, дни вне приема больных проводил в своей обширной библиотеке, а ночи - в спальне, куда молодой горничной также не было доступа - спальню убирала каждое утро сама мисс Торк.
Прошел год. Мистер Стивенс и мисс Торк привыкли к молодой горничной, иногда все же сетуя в беседах с редкими гостями на "некроткий" нрав девушки и "привычку задавать интригующие вопросы". Прием больных продолжался. Любопытство, сжигавшее девушку, постепенно становилось невыносимым. И вот однажды, когда мистер Стивенс вывез на каталке из своей приемной комнаты очередного больного - совсем молоденького мальчика, поседевшего, с запавшими глазами и искусанными губами - у нее созрел план. Когда на следующее утро мисс Торк убиралась в спальне мистера Стивенса, наша героиня встала у двери, делая вид, что ждет указаний. Мисс Торк появилась из-за двери усталая, как всегда стремительная и озабоченная. Сказав какую-то срочную мелочь, девушка предложила экономке отдать ей ключи: она сама запрет дверь спальни мистера Стивенса. Мисс Торк, пошевелив верхней губой, покрытой жестким черным пухом, нехотя согласилась, отдала ключи и унеслась. Сердце девушки бешено заколотилось. Тайна, к которой она стремилась, была совсем близко! Она схватила ключи и заперла дверь спальни. Изнутри.
Спальня мистера Стивенса оказалась довольно большой комнатой, облицованной дубовыми панелями. Кроме большой кровати старинной работы здесь присутствовали стол с письменным прибором, старый облупившийся стул и два книжных шкафа, битком набитых книгами. Названия книг поразили девушку: это были сочинения Парацельса, Авиценны, Галена и других знаменитых врачей. Дрожащими руками она взяла с полки одну из книг, явно современной работы. Книга называлась "Антисептическая хирургия", автором значился некий Густав. Богатые иллюстрации изображали человеческие тела, разъятые на части стальными ножами и крючьями. Среди пространных текстов на латыни попадались английские вставки, повествующие о том, как проводить иссечение и зашивать рану, как уменьшать боль в рассекаемых тканях. Дрожа от страха и любопытства, девушка перелистывала одну страницу за другой. Взгляд ее внезапно упал на нижнюю полку шкафа - там стояла небольшая шкатулка черного дерева. Открыв ее, девушка увидела шприц и небольшую баночку с латинской надписью "Morphinum".
Закрыв шкатулку и поставив на место книги, девушка приготовилась открыть дверь, незаметно выскользнуть наружу и запереть за собой спальню. Но, когда ее рука уже тянулась к замочной скважине, там внезапно загремел второй ключ. Поняв, что ее проделка раскрылась, девушка застыла перед дверью с ключом в руках. Из глаз ее покатились слезы. Дверь скрипнула, раскрылась и на пороге появился мистер Стивенс. Воцарилось долгое, нездоровое молчание. А когда доктор наконец заговорил, его голос вдруг стал глухим и хриплым, и серым облаком разносился по комнате.
- Итак, молодая мисс. Смею предположить, что вы воспользовались занятостью мисс Торк чтобы проникнуть в мою комнату и провести в ней некоторое время в моем отсутствии. О нет, я никоим образом не смею обвинять вас в том, что вы имели некоторый корыстный интерес к моим личным вещам! Наоборот, я не сомневаюсь, что найду все вещи в спальне на своих местах. Вас влекло сюда всего лишь любопытство, не так ли? Желание узнать, что же делает по ночам в своей спальне такой странный человек как я. Возможно, по ночам я приношу в жертву Сатане нерожденных младенцев, а по утрам - пью вместо воды их кровь! Возможно...
Внезапно мистер Стивенс поразительно изменился. Его пронзительные глаза стали огненными, он захлопнул и запер дверь, потом подошел к стоящей неподвижно девушке и вырвал у нее из рук ключи мисс Торк. Взяв за плечи свою юную горничную, доктор с полубезумным лицом уставился ей в лицо.
- Ты, любопытная гадкая девчонка... , - медленно, вкрадчиво заговорил мистер Стивенс. - Ты хотела всего лишь узнать, чем же занимается в своей операционной странный мистер доктор. Так знай же, я - причиняю боль. Я инквизитор, я палач, я - хирург! Всю жизнь я занимаюсь тем, что режу живую плоть! И не думай, что делать то, что делаю я - легко! Хочешь знать, что за баночка стоит у меня в шкафу?! Это - морфий! Концентрированное удовольствие, оно помогает мне не чувствовать чужую боль и забывать собственную!!!...
- Да, мистер Стивенс. Я знаю про морфий. И еще знаю, что он хорошо снимает боль. Так почему же вы не даете его своим больным?! Ведь боль под вашим ножом отнимает у них больше жизни, чем возвращает лечение!
- Ты многого не знаешь... милая девочка... Морфий коварен! Дав его больному один раз, я должен буду потом давать еще, еще и еще! Морфий дает такое наслаждение, от которого никто не в силах отказаться. И если откажешься - тебя ждет боль во много раз сильнее, чем от моего ножа! Я сам - раб этого морфия, раб этого неземного наслаждения! Наслаждение сильнее может дать только женщина... Боже!!!... Как давно я не видел настоящей женщины! Ты стоишь передо мной как на ладони, твое лицо залило румянцем, ты боишься меня!!! Я мог бы сейчас разорвать, разрезать твое платье, а под ним!... Плечи, покрытые розовыми пятнами от смущения, грудь - полная, молочная, разрывающая шелк!! Я бы разорвал твою одежду сверху донизу и увидел бы... Вот оно! То, чем ты отплатишь мне за мою тайну! Ты подаришь мне то наслаждение, о котором я так долго мечтал!
Мистер Стивенс схватил девушку и повлек ее к кровати. Очутившись в его объятиях, она внезапно почувствовала обволакивающее тепло, отдалась ему и обвисла всем телом на могучих руках врача. Бросив на кровать покорную девушку, мистер Стивенс сорвал с себя сюртук и крахмальную сорочку. Облик его поразительно изменился. Он перестал быть тем респектабельным господином, который с достоинством принимал пациентов внизу, в приемной. Теперь он был уже не господином, даже не человеком - он был только мужчиной, наполовину животным, изнемогающим от многолетнего неудовлетворенного желания. Его пронзительные глаза потухли, губы напряглись и растянулись, обнажив мелкие желтоватые зубы. Изо рта его вырывалось судорожное, хрипящее дыхание, тонкими нитями на полурасстегнутое платье тянулась слюна. Он одним движением разорвал все слои ткани, покрывавшие тело девушки, его руки легли на ее грудь, сдавили до боли, и вскоре она уже чувствовала яростно бьющую насквозь ее тело твердую, горячую плоть. Внезапно из памяти начали вырываться образы, рассказы, услышанные когда-то в забытом прошлом, жутким грохотом бились в мозг. Страх, грязь... Девушка закричала, стала вырываться, но ей ответил лишь страшный, торжествующий рев, исторгнутый мистером Стивенсом. Еще через минуту он уже лежал поверх нее и запах его разгоряченного тела неприятно щекотал ее ноздри.
- Отпустите! Мистер Стивенс, отпустите! Я не люблю вас, вы мне не нужны, оставьте меня, отпустите! Мне больно!
Одеваясь, мистер Стивенс набросил на обнаженное тело девушки полуразорванную одежду, за руку поднял ее с постели, оставив на запястье синяк.
- Идем со мной! Я покажу тебе, что значит настоящая боль!
Мистер Стивенс протащил девушку по всему дому за несколько секунд. Открыв дверь, он впустил ее в свое святая святых - ту самую приемную комнату. Обомлевшая девушка увидела блистающие метлахской плиткой стены, светящиеся хромом инструменты, трубки, колбы. Посередине команты стоял операционный стол - большой, со множеством регулировок, со стальными площадками под голову, руки и ноги. К площадкам были прицеплены толстые, широкие кожаные ремни.
- Я покажу тебе!!! Пусть я тебе не нужен, пусть ты никогда не сможешь меня полюбить, мне плевать! Но мое искусство ты сейчас узнаешь!!! Скажи, вот скажи мне, тебе было приятно со мной, наглая, грязная девчонка?!! Так вот знай: теперь: Я. Сделаю.Так. Чтобы. Ты.Никогда.Больше.Этого.Не.Испытала!!!...
Девушка попыталась закричать, но мистер Стивенс отработанным, умелым движением вставил ей в рот какую-то палку и привязал ее двумя плотными веревками на затылке. Через минуту она уже лежала на операционном столе, ее руки распластались по площадкам, ноги были раздвинуты и накрепко притянуты ремнями. Мистер Стивенс мыл руки. Он обтирал их какой-то противно панущей жидкостью, смывал водой и снова обтирал. Когда он наклонился над ее ногами, она подняла голову и увидела, как в руках врача сверкнул металлический инструмент...
А потом было... неизвестно сколько минут, просто вечность. Невероятно долгая вечность несперпимой, заполняющей все тело, сжирающей боли. Девушка не могла кричать, она только вращала выпученными, покрасневшими глазами и издавала хриплые стоны.
Когда мистер Стивенс вывез ее на каталке из своей приемной комнаты, она уже не могла ничего. Даже думать. Ее черные волосы, еще два часа назад завязанные замысловатым узлом, теперь безвольно свисали вниз, и в них стали заметны седые прядки. Седые волосы семнадцатилетней девушки.
Она полностью поправилась только через неделю, но стала молчаливой и замкнутой, такой, каким когда-то был мистер Стивенс. Она все так же служила в его доме, уже полностью заменив ушедшую к другим хозяевам мисс Торк. Каждое утро молодая экономка стучала в дверь спальни. Мистер Стивенс всегда встречал ее довольной улыбкой, протягивал шприц и баночку морфия. Она брала баночку, шевеля слова благодарности бескровными губами, сбрасывала верхнюю сорочку, ремешком перевязывала руку и вводила иглу в локтевой сгиб. Потом некоторое время сидела неподвижно, позволяя мистеру Стивенсу любоваться своей красотой. На ее лице начинал разгораться румянец и губы растягивались в улыбке. Мистер Стивенс нежно поглаживал девушку по обнаженной груди, преждевременно начинавшей обвисать, помогал надеть сорочку и провожал в дверь. Он знал - на следующее утро она обязательно придет к нему еще раз. За новой дозой лишь однажды испытанного, но теперь доступного только в виде мутной желтоватой жидкости - удовольствия.
- Да. Она придет еще. За новой дозой. Того, что мне теперь уже не нужно. За дозой. Концентрированного удовольствия.
В наушниках: Nightwish - Gethsemane
Состояние: иронического спокойствия