Очень нежная и любимая мною вещица, обращайтесь с ней бережно.
Она проснулась, а за окном шел тихий дождь. Так легко можно было не открывать глаз и представить, что он сидит сейчас на подоконнике и смотрит на нее, слегка прищурившись. И в руках у него стакан с апельсиновым соком и кусочек сыра, джинсы неровно закатаны, а босые ступни выстукивают какую-то незатейливую мелодию. Так легко можно было вслушиваться в ритм его дыхание, сливающееся с шумом капель по крыше. Так легко, что она не поверила в это…
Она глубоко вздохнула, чувствуя, как легкие наполняются прохладным утренним воздухом, натягивая упругую диафрагму и расправляя лепестки ребер. Ощущение собственного тела было утрачено, оно воспринималось как бы со стороны, изнутри и извне одновременно. Смешивая в восприятии абсурдную реальность и прихотливую фантазию, как он смешал всю ее жизнь.
Однако сегодня его не было, ни рядом с ней, согревая плечи дыханьем, ни в бескрайности существующей вселенной. Нигде. Мягко высвободившись из ладоней реальности , она погрузилась обратно в туманность сна, единственного на этой планете умеющего возвращать прошлое, было ли оно на самом деле или только казалось.
В душе было пусто, мучительно пусто, внешнее давление безжалостно комкало ее в маленькую материальную точку, лишая какой бы то ни было формы и поверхности. Постоянное бегство в почти осязаемую плоскость сна было ее единственным спасением.
Она стала вспоминать. Его. О Нем.
У него была дерзкая челка и сияющие глаза. Даже тогда Он казался ей странно высоким и загадочным, будто только один и был живым на фоне картонных декораций толпы.
А еще были руки. Ладони. Ладони были красивые, очень красивые, будто сделанные из мрамора: белые, холодные и сильные. Она любила его руки, их аккуратные прикосновения к ее волосам и коже. Когда он водил подушечками пальцев, вычерчивая сложные узоры, она казалось самой себе какой-то книгой, куда он вкладывал потаенные знания.
Его голос и манеру речи – плавную, легкую, обладающую стройной логичностью, безыскусной легкостью и естественным изяществом. Он много расспрашивал ее о настоящей жизни и почти никогда – о прошлом. Он говорил о своих снах и соображениях о текущих событиях, взглядах на крутящийся мир, не затрагивая своего местоположения, будто был лишь сторонним наблюдателем…
Сторонним наблюдателем…
Цепь восприятия сбилась, наткнувшись на сгусток эмоций, сильных и нестерпимо реальных.
И она легко сошла с ума, как сходят люди на нужной им трамвайно остановке.
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\
Тогда она, наверно, была другой – странной девочкой, застрявшей в детстве и библиотечных стеллажах, уставленных огромными томами сказок, собранных со всех концов мира. Тяжеленных, пыльных, с жесткими страничками, покрытыми мелким-мелким шрифтом. Годы летели один за другим, но она по-прежнему оставалась в плену этих странных историй с неправдоподобными сюжетами и нелогичными концовками. Поэтому даже когда она выросла, она, в отличие от своих сверстников, не покинула, не забыла их – она не представляла себе жизни вне этого чудесного мира, таившегося в каждом шорохе листьев, в каждом лучике солнца, в каждой капле дождя… Она знала, что если сможешь побыть в нем хоть чуть-чуть, то всю жизнь будет мучить желание оказаться там снова. А она просто не захотела расставаться – она стала его творцом и жителем одновременно, она сама стала писать сказки.
Она почти всегда писала про себя: про то, какой была, какая есть, какой мечтала или боялась быть. Она не умела придумывать историй, ей просто хотелось рассказать обо всем, что окружало ее, языком волшебства. Все ее друзья были поражены тремя смертельными проклятьями: неизлечимыми болезнями, страстью к музыке и безответной любовью. Она говорила о них, изменяя имена, лица, места, преломляя их через волшебный камень своих слов и иллюзий
С собой она всегда носила только одну вещь: толстую синюю папку со множеством кусочков сказок, записанных на отдельных листочках. Ей почему-то казалось, что все это – большая-большая мозаика, рассыпавшийся паззл, в котором пока даже не хватает кусочков. Когда-нибудь, она в этом твердо была уверена, она соберет его и картина сложится, оживет, заиграет красками и обретет совсем иной смысл, которой невозможно заметить в отдельных частях.
Так она и жила – снимала небольшую квартирку на верхнем этаже старого дома. По ночам из окна кухни было видно огромное, усеянное звездами небо и прогуливающихся по крышам серые, удлиненные лунным светом силуэты кошек. На подоконнике в горшочке рос небольшой кустик петрушки, а иногда по вечерам ему составлял компанию позеленевший медный подсвечник. И по вечерам, и по утрам здесь задорно свистел чайник и пахло поджаренным хлебом. А она улыбалась рваным клочьям облаков, что озорной ветер гонял по небосводу. И была вполне счастлива, несмотря на недоуменных, презрительные и жалостливые взгляды окружающих, у которых не было даже этого.
Пожалуй, она не смогла бы назвать точную дату их знакомства. И приблизительную тоже. Просто потому что они были знакомы всю жизнь. Когда она была еще совсем маленькой девочкой, он осторожно трогал ее своими мокрыми пальчиками, а потом, осмелев, задорно щелкал по носу. И она смеялась в ответ и вместе с ним неистово кружилась, с босыми ногами отплясывая какой-то дикий танец в расплескавшихся лужах. Он всегда был рядом – провожал в школу, уютно устроившись на плече, сидел на карнизе, прижавшись лбом к стеклу, и смотрел, как она делает уроки, и, словно поддразнивая, выводил уравнения на запотевшем стекле. Он стирал с ее лица грубый и кричащий, совершенно не подходящий ей макияж, смазывал со щек горящие отпечатки пощечин и смягчал горькие и грубые слова, рвущиеся с губ. Он был с ней рядом всю жизнь, и в какой-то из дней, он наконец-то осмелел настолько, что в ту минуту, когда она задумавшись смотрела в окно, он прикоснулся и вывел дрожащими буквами «Я люблю тебя».
Когда-то она свято верило в то, что все было именно так. Сейчас она не помнила, не хотела уверяться или разочаровываться. Пусть все было, как было, остается, как есть – зыбкое и туманное. Верно, было то, что она влюбилась в дождь.
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\
Она как одержимая записывала короткие фразы, обрывки случайных видений, наполненных его слезами, улыбками, взглядами, звуками его голоса, все четче и четче вырисовывая его образ, касаясь мельчайших черточек, легчайшего дыхания. Она уже не отдавала себе отчета в том, кем он стал для нее – литературным героем, мечтой об идеальном мужчине или больной, навязчивой страстью к незнакомому ей человеку. Она потеряла покой и уверенность в чем-либо, ее сердце стало похоже на птицу, проснувшуюся и обнаружившую, что ее крылья спеленаты паутиной.
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\
Он тряхнул головой так, что светлые пряди защитной челкой укрыли лицо, и медленно растянул тонкие губы в улыбке джокера.
- Разве ты не узнала меня?
Ей стало страшно – внутри что-то сжалось в комочек и стремительно ухнуло вниз. И волны ледяного вещества, выбрасываемого в кровь, пробежала по телу, подталкивая его к действию, к защите нападением.
- Разве я знаю тебя? – медленно, стараясь подавить дрожь в голосе, ответила она.
- Конечно, просто сама не догадываешься об этом.
Несколько секунд они просто стояли и смотрели друг на друга – она, с бессильно сжатыми кулаками и губами, и он – с покачивающейся загадочной улыбкой, источая уверенность и таинственность. Напряжение росло, пеленало их тела крепкими полосками, начиная потихоньку сводить с ума. И тут он рассмеялся, и мир разлетелся россыпью радужных брызг от звука его голоса:
- Хочешь для тебя я буду дождиком – раскрывать яркие цветы-зонтики?
И она улыбнулась в ответ – тепло-тепло… Они наконец-то встретились.
Где-то рядом закончилась реальность, и началась мечта.
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\
- Тебе все это только приснилось, - уверенно сказал он, и болезненная дрожь тронула ее сознание – у него был такой острый взгляд, такие твердые и точные очертания губ, слишком резко проступавших сейчас на бледном лице, настолько четко, что их контуры полностью поглощали все произносимые ими звуки. Она читала в тишине падающих с неба капель…
- Тебе все это снится. Он тебе приснился. Как и я.
- Ты_мой_дождь_ты_мой_любимый – так же, отчетливо-неслышно, произносила она, чувствуя, как слезы затуманивают глаза и медленно смазывают его образ. Она уже не различала слов и могла лишь осторожно, замирая от ужаса неизбежности, протянуть вперед руку – она наткнулась на холодную, мокрую пустоту, так схожую с его телом.