Усы улеглись по плечам, потом взвились вверх от сквозняка пучками колосьев, зацепились за люстру, она закачалась. Я дёрнулась.
Я дёрнулся. Ведь я проснулся мужчиной. Наш уговор с Богом сработал. Да, вчера я ходила по улицам и недоумевала на лысые лица. «Будь я мужчина, я не упустила бы возможность шуршать усами, щекотать ими дам…» «Дам!» - гра-ахнул гром голосом Бога. Наверное, это «дам» можно считать ответом мне и нашим уговором. Он своё сделал, а мне что?
Пошевеливая пальцами, я оглядывался по сторонам, комната неприлично уменьшилась, мне захотелось что-нибудь сломать. «Сломай своё желание что-нибудь сломать! Посади дерево, построй дом», - властно произнёс внутренний голос. Вот так, у мужчин даже внутри идёт постоянная борьба. Я подпрыгнул и побежал на улицу садить деревья, строить дома, чтоб не успеть ничего разрушить. Люди расступались, злые собаки бежали прочь, я двигал подбородком, шёл, размахивая руками, на всё смотрел чуть свысока, прищурив левый глаз.
Я пел: «У меня в крови смесь Нитротолуола и смирны, каждая песня террористический акт! И это после двадцати лет обучения искусству быть смирным! Я говорил с медициной, она не в силах объяснить этот факт!» Я не очень понимал, что такое Нитротолуола, а смирна я знаю – это смола. А что Гребенщиков имел в виду под «обучением искусству быть смирным»? Может - детский сад-школу-институт? Ну да, как раз набирается двадцать лет… Я согласен! Я согласен! Я террорист! Да ещё мужик.
Пол дня я посвятил дамам - катался на городском транспорте и уступал им место, а кто не уступал как я – выпинывал их вон на ходу, выкрикивая вслед мужские проклятья. Дамы дивились моим усам. «Игнат, - представлялся я, чуть наклонив голову, - внезапен, не женат». Дамы неприятно краснели. Мне они вообще не импонировали, глубоко внутри-то я осталась прежней..
Потом я заскучал быть кавалером и захотел реальных подвигов. Прыгать с парашютом в горящие избы, укрывать плащом плачущих женщин, куда-нибудь ползти и взрывать, прикуривать от вулкана. На краю пропасти в окружении измождённых альпинистов бросить фразу: «Ништяк! Прорвёмся!» Крупным планом мой гордый профиль, непокорный ус. И сдержать слово.
Взведённым курком я искал приключений… Закрыл открытый люк тяжёлыми досками, расшатал телеграфный столб, сказал: «Ну и дерьмо!», прикурив у прохожего. Ещё я сказал: «Ну ты дебил!» дебилу, который разрисовывал стены. Потом я немного устал и просто ходил, рассекая плечами тёплый воздух.
Домой ночевать не пошёл, пожалел маму.
Хорошо мужчине – он может лечь и уснуть там, где только что стоял. Я уснул в лесу, обмотавшись усами.
«Может, не стоит изменять своей природе… И природе вообще,- думала я, засыпая,- а не то она вышвырнет тебя вон. Сломает как спичку без всякого сожаления, она ж природа… Может, ну нафиг мужчиной быть, ещё в армию заберут… Быть собой. И быть счастливой». Лес шумел всю ночь, рокотал, шевелился, как соринку из глаза пытаясь вытолкнуть меня, инородноё тело, из своего пространства.
Проснулась я оттого, что мне стало твёрдо. «Значит, я не Игнат, раз мне твёрдо, - решила я, - значит, я снова девочка. И мне это нравится».