Капли преющей, мутной воды медленно, вереницей вечности падали с оглушающим грохотом вниз, на промозглый, укрытый разлагающимися и источающими зловоние тростниковыми венками глиняный пол. Всякий звук, наполняющий залитую тьмой и дурными запахами хижину приводил каждый мускул ее в содрогание. С жадностью, похожей на безумство, она вслушивалась, утопая в каждом шорохе, каждом стоне чего-то неизведанного и неясного человеческому разуму, чего-то, что находилось снаружи… Она же уже несколько проклятых небесами часов прижималась озябшей спиной к влажной и липкой стене старой хибарки, руки ее окоченели и лопнувшие от напряжения и холода сосуды залили ее руки багряными водами крови. Из щелей и углов шипел и визжал на нее южный ветер, огромные, покрытые сотканным из пыли мехом крысы мерещились ей повсюду, в каждом звуке ночи ее слышались неизменно только одни слова: «Казнь неверной!!»… «Казнь!» - шипел в полутьме среди тростниковых веток мохнатый паук, «Казнь!» - выкрикивал за стенами хижины обезумевший от вечной свободы ветер, «Казнь…» - шептали ее губы в такт ночному ритму, всхлипами и стонами отвечая на нападки тварей… Капли заструились по полу, темные воды направили свое течение к ней. Громовой раскат заставил ее броситься в сторону, но крепко связанные плетеной веревкой ноги не подчинились ей, и она упала на ледяной пол, захлебнувшись в слезах. Она не должна была делать этого… Как она посмела противиться воли бога, она, безродная нищенка?! Кто, ну кто же позволил ей прикасаться к самому божеству!!!? Зачем же она не подчинилась… Теперь ее ждет казнь… Но божество было так прекрасно, так величественно оно стояло в самом сердце жалкой деревни, окруженное мириадами электрических цветов. Когда поутру она просыпалась, ежедневно видела, как переливается в солнечных лучах идол, сияя туманным, призрачным светом, наполняя поселок ощущением причастности к небесным сферам… Днем же его словно не замечали, проходили мимо, лишь изредка шепча молитвы, и бросая к ногам его плоды. Никогда она не поймет, почему божество теряло свою силу днем, если ночью его чествовали ежечасно? Днем все погружалось в работу, но ночью приходил великолепный, наполненный дыханием свободы и силы Рассвет Полуночи, и вокруг идола разжигали священный костер, который не угасал до тех пор, пока светили на темном небе звезды. Статую обливали зельями и соком дурманов, поджигали резко пахнущие травы, жрецы приходившие из соседнего селения подали к ногам божества, простой люд бесновался за границей божественного огня, в исступлении выкрикивая имя идола. Но ничто не вечно, и на смену вакханической ночи неизменно приходил полный заботами день. Она скучала нескончаемыми часами, когда полуденное солнце жаркими лучами опаляло ее душу, и трепетно ждала наполненной огнями счастья ночи, помня чувства, обостренные магией идола… И сейчас, медленно умирая на мокром полу хибары, она вспоминала минуты небесного прозрения, когда под утробный вой ведунов и топот десятков ног, священный дух вселялся в нее, неизменно принося блаженство. Она чувствовала себя ветром, легким и свободным, она поднималась над землей, стучась в окна и двери домов, пролетала по деревне, радостно воя. Затем, она загоралась, столкнувшись в необузданном полете с чуждым ей Северным ветром, обращалась в огонь, чувствовала неутолимую жажду и голод, и сколько бы она не ела, не могла насытиться, ни лесом, ни домами… Ей хотелось вспыхнуть, догореть, жажда становилась невозможной, в неистовстве она катилась огненным клубком по лесным тропом опаляя зеленые побеги… Искала воды… И едва коснувшись обожженными губами жемчужной капли, вспыхнув, затухала… Пеплом, теплыми струями речной воды она спускалась все ниже, чувствуя как проходит голод и стремительным течением уносится в глубины джунглей непереносимая жажда. По телу ее разливается тепло, она опускается все ниже… И вновь, уже каплями цветущей влаги достигает бренной земли, сливается с ней в единую массу, впитывается в эту размокшую жижу ее душа… Она вновь земля, ограниченная, тяжелая и безрадостная. Чувства меркнут, разум притупляется… Она вновь среди людей, одна из многих, но лишь сама она знает, насколько она им чужда… Вновь дрожь прокатилось колючим клубком по ее телу, острыми коготками в мозг впилось безумие… Зачем, зачем они не замечали, когда несколько недель к ряду двери ее дома оставались закрытыми, окна заколоченными, а крики и плач сотрясали ее безвольное тело?!... Они проходили мимо, не думая, не оглядываясь, они привыкли не замечать ничего днем, ночью же они просто забывали себя… Она же медленно умирала, все меньше сил у нее оставалось, все больше ощущалась потребность в помощи, страхи и ужасы атаковали ее ночами, днем она просто сидела, забившись в угол, неотрывно наблюдая за солнечными бликами, неуверенно пробивавшимися сквозь тяжелые оконные ставни, прикрытие хворостом. Внутренне она знала, что никто не придет на помощь, слишком далека они им сейчас…. Никто, никто… Она одна, наедине с болью, тоской и безумием… Потребность ее в неуловимой магии тех ночей, в отрешенности и свободе, в сознании самой себя так полно, как никогда прежде, возрастала, но она не могла выйти к костру. Теперь встать в плотный круг охваченных забытьем людей стало для нее недостижимой целью, мечтой, позабытым однажды по утру сном… Слишком слабы стали ее мышцы, всякое движение пронзающей болью отдавалось во всем теле, руки тряслись, ступни вероломно подкашивались, лишь она пыталась подняться с гнилого пола, каждая попытка становилась испытанием, каждое движение приводило к судорогам и душераздирающему крику, от которого еще долго во рту оставался горький, колючий привкус безысходности ... Силы покидали ее, слезы не высыхали на ее уже невидящих глазах, душу сотрясала тоска и чувство отчуждения, безумство все чаще пыталось настигнуть ее, в такие минуты, забывая про боль, она каталась кубарем по полу, кричала и словно зараженный чумой зверь вскакивала, ломилась в окна, подобно штормовому ветру, затем, обмякшее ее тело падало вновь…. Теперь, лежа на мокром полу, упиваясь болью и слезами, она ощущала лишь обреченность. Но она знала, что выхода тогда не было, и сейчас она понимала, что единственный шанс она попыталась использовать правильно. Когда ранним утром поселок едва просыпался, у нее начались судороги, несколько дней без питья и еды стали ее палачами. Она чувствовала, как ее плечи и живот сдавливают скользкие, жаркие лапы лихорадки, потребность в ночном полете над джунглями сжимает внутренности калеными тесками… Мысли ее, мечущиеся в воспаленном мозгу, безумные воспоминания и мечты, слитые болью и одиночеством в единую симфонию бедствования, направленные на заветную цель – спастись, породили дикий и опасный бред, неожиданно ставший ее судьбой. В то несчастное, скованное страхом смерти утро, на нее вновь хлынули обжигающе холодные струи безумия, в яростном припадке она с воплем выкатилась во двор, выбив спиной хрупкую соломенную дверь хибарки. По усеянной камнями, песком и глиняными черепками дороге она скатилась в ров, ограждающий селение от полосы леса. Внезапно, почувствовав под своим телом прохладу листвы, преющее тепло земли, и ощутив дуновение ветра, залетевшего к самой низине с высокого полога джунглей, она не заснула, а словно упала в глубокую мягкую пропасть тяжелого, словно коматозного сна. Где-то загремели раскатистым басом тамбуры шаманов, с треском пожирал ненасытный огонь охапки сухого хвороста, люди в предвкушении празднества суетились вокруг своих домов, громко топая по грязевой жиже. Очнувшись от беспокойного сна, она вновь ощутила, как боль возвращается к ней, с каждой секундой становясь все сильнее и подчиняя себе все ее существование безраздельно. С трудом удалось поднять голову, и взглянуть сквозь завесу листвы на копошащихся в тени огненных бликов людей, когда же ей удалось сфокусировать взгляд, туман и расплывчатые образы не исчезли, но ее мысли неожиданно приняли ясные очертания. Люди уже встали в плотный круг, утробно воя и причитая, они раскачивались в такт грохоту барабанов. Медлить нельзя…. Ей нужно прикоснуться к нему, нужно…. Она умрет, если ее пальцы не коснуться холодного камня, принявшего облик божества…. Откуда он появился в центре селения? Какому богу служит изваяние? Что за сила заключена в нем? Никто не знал, или не помнил, но все верили что неизменно, каждую ночь идол подарит им свободу и минутное забвение, которого они так жаждут…Обреченные, его сила нужна ей больше чем кому-либо из них сейчас!!! Она должна, хотя бы в последние минуты жизни достичь его, и возможно благословение снизойдет к ней, и излечиться ее бренное тело от всеодолевающего безумства?.... О, нетленный, вечно прекрасный и сияющий нефритом, о, идол судеб и времен, властный по всей земле, на небесах, в царстве мрака и в глубинах раболепных тварей, подчиненных тебе высшим провидением, о, великий, прошу о твоей милости, ничего более не желая… Под оглушающий, лишающий чувств и мыслей грохот тамбуров, сквозь пыльную завесу боли и потных тел, она бросилась к священному идолу – сквозь огонь и свет, дым и пыль, прах и пепел…. Яркая вспышка, вырвавшаяся из земли, словно последний, предсмертный крик, тяжелый вздох, нечаянный порыв ветра, острые копья безумия, холодные капли, омывшие лицо ее, молитвы и проклятия, запах огня и дыма, шорох птичьих крыльев, взрезающих воздух, подобно стрелам….Острые, ледяные колья из металла, встретили ее грудь полоснули по плечам, со свистом вгрызлись в спину…. Сильные, смазанные маслом и глиной руки выхватили ее из круга, ноющую от боли и отчаяния, опалили огнем факела губы ее, и подхватив за запястья поволокли по грязному песку… С руганью и криками, люди бросили ее на пол темницы, не замечая воплей и мольбы ее, с надеждой она тянула руки в строну божества, вскрикивала и утирая с лица кровь молила о помощи, когда дверь беззвучно захлопнулась…. Теперь, охваченная безумством, она взывала к идолу, прося его смилостивиться… Как она посмела рассчитывать на его помощь?!!. Что возомнила о себе безродная нищенка!.... Просить Нефритового Идола о избавлении!!!.... Безвольная, сумасшедшая…. Бренное тело ее не заслуживает излечения, дарованного божеством!..
Теперь она заключена в холодные объятия темницы, а душу ее обжигает, словно тлеющий пепел ощущение близости к свободе, полету, ночному ветру. Отчужденный взор ее мутных глаз бесцельно блуждал по сумрачным углам хижины, горло болело, во рту была горечь, словно от морской воды, слезы струились беззвучно, касаясь ее щек, остывая и стекая блестящими каплями по скулам, срывались вниз. Окровавленные пальцы крепко впивались в раны на ее теле, из последних сил удерживая отчаявшуюся душу, боль внезапно перестала определять ее действия, сознание снова вернулось к ней, позволив ощутить с полна бедствие, ее постигшее. Казнь… Жизнь потеряла смысл так давно, что казалось, его никогда и не было. Теперь ее терзает последняя мечта, словно безумный бред, вгрызающаяся в плоть с остервенением голодной львицы. Получить прощение у идола – значит, после смерти обрести свободу полета навечно, значит слиться с самим естеством воедино. Она умрет как нечистая, ослушница и безбожница, недостойная могилы и обреченная жить в обличье лемура, накликая на людей ее родной деревни болезни и несчастья. Но если дотронуться до святыни, она сможет получить избавление. Только дотронуться – и она больше не будет бояться богов и чудовищ – она станет ветром, который однажды принесет сюда, в жалкую деревеньку на окраине леса запах пожара, идущего за ней по пятам… Не простит, не забудет, она будет мстить. За эту боль, за страшные сны, за одиночество и отчаяние, за безразличие к ней, за ненависть и посредственность, за избитую грубыми палками предрассудков душу, за разум, пропитанный дымом жертвенного костра…. За счастье полета, однажды подаренного ей небесами и звездами, за невозможность проститься и просить о встрече вновь…. Боль с грохотом отворяющейся в дымке темноты двери ввернулась в ее тело подобно тупому древку копья. Полуодурманенные зельями из больших, кипящих котлов, выпускающими в ночной воздух ароматные пары, пятеро стражников вошли в хибару, покачиваясь и сыпля руганью без всякой причины. Ее измученное тело не шелохнулось, только костяшки пальцев слегка побелели, крепче сжав раны. Блуждающий в полутьме взгляд лишь на мгновение остановился на расплывчатых фигурах. Люди подхватили ее за плечи и выволокли из убежища, наполненного ужасом. Но только сердце защемило тоской, едва ее тело покинуло угрюмые стены, она знала – там, около костра и идола она - всего лишь жертва, тварь, недостойная и взгляда, незащищенная и открытая, теперь уже мертвая.
Языки пламени, подталкиваемые ветром, с неумолимостью лизали ее щеки, крик стал ее обычным состоянием, она устала ждать смерть и отчаялась в помощи. Жизнь ее, пустая и беззвучная, как этот крик, которого никто не слышал, проносилась мимо нее, она содрогалась от ледяного сумрака памяти, извивалась на огнище, пытаясь отстраниться, пораженная ужасом и болью. Череда непонятых чувств, сокрытых ото всех слез, безмолвной мольбы и стального отчаяния, значащаяся как ее жизнь, словно выжигала в сердце глубокие язвы, наполненные ядом. Она ощущала непреодолимый жар, она звала смерть, как верного и долгожданного друга, ее голос срывался и утопал в волнах огня, обнимавших ее и ласкавших, под грохот тамбуров и крики ведунов, она, словно в безвоздушном пространстве, так медленно и так четко увидела каждую секунду своей столь мучительной встречи со смертью. Каждый жест седой, грустной старухи, тянувшей к ее горлу свои костлявые руки она увидела неправдоподобно ясно. Наполненные отчаянием и скорбью темные и глубокие, такие унылые глаза, в которых она утопала, развевающиеся на жарком ветру черные одежды, снежно-белые волосы, которые медленно охватывал огонь. Она вырывалась, кричала, старуха подлетала все ближе, их руки встретились, костлявые пальцы сомкнулись на ее запястьях и потянули за собой. На секунду в лице смерти она увидела, словно в чистой воде пруда, свое лицо, и наполненные печалью глаза… Она умирала и в смерти своей тянула опаленные руки к идолу, в последней, уже ничего не значащей мольбе…