Можно любить жену, женщину, мать, семью, Родину, работу, свой подъезд, дом, дачу, сад... Гриша был максималистом - он любил Октябрьскую Железную Дорогу.
Вернее не всю её, а участок от Москвы до маленькой деревушки, где Гриша был главой администрации. Уж как он пробрался в "государевы люди", то тайна для меня. Просто как то однажды позвонил и своим застенчивым, словно извиняющимся голосом сказал:

- Привет, старик. Слушай не смогу к тебе во вторник подъехать.
- Гриш, что случилось? Заболел?
- Да нет, всё в порядке.. В общем... назначили меня тут.

И надо сказать, что назначили не зря. При Грише деревушка преобразилась, словно стряхнув с себя кисею сна, пыли и пьянства. Дома утопали в зелени садов, улочки были чистыми, а сами дома будто улыбались. За зеленью никто не следил, Гриша запретил это строго настрого. "Зелень она таже живность. Пусть себе растёт." Поэтому буйство зелёных насаждений было теперь безудержным и деревне это было только на пользу. Ещё Гриша выгнал всех "москвичей-дачников, оглоедов и раздолбаев, прячущихся за бетонными заборами.". Просто взял и скупил из собственного кармана все их дома, участки и заборы. Всё снёс и передал в деревенский земельный фонд.
Местные сначала считали его за сумашедшего богача, захотевшего собственную деревеньку и купившего этот пост, потом за чудака, невесть как пробившегося в администрацию и теперь мотающего государственные деньги, а под конец уже души в нём не чаяли.
Гриша приходил на работу к 8 утра, покупал в ближнем ларьке сигарет и чаю, приходил в кабинет, заваривал чай, закуривал и начинал приём.
Работе он отдавался беззаветно. До ночи он мог решать чью нибудь проблему, куда то звонить, с кем то ругаться или просто угощать чаем какую нибудь расстроенную девушку или мать. Он стал для местных эдаким свойским парнем, который и посоветовать может и денег одолжить и приструнить более мелких чиновников и договориться с теми кто наверху. Едиственный вариант, когда от него ничего нельзя было добиться так это в вопросах строительства, где Гриша по его собственному выражению был "лохом панцирным". Или если это было воскресенье. В воскресение он садился на первую электричку, становился в тамбуре и ехал ко мне в Москву, отвлекать меня от сумашедшего ритма жизни и мелочной суеты.
До Москвы он добирался ровно в 10. В своей рубашке (неизменно очень дорогой) и джинсах (неизменно старых и затёртых), высокий и ссутулый, с вечно задумчивым выражением лица, он являл собой зрелище серьёзное и комичное одновременно. На него было невозможно сердиться. Впрочем, он и не давал поводов.
Была у Гриши одна странность. От него постоянно (всякий раз как я его видел) пахло бензином. Не так как на заправке, а чуть заметно, словно он вчера подушился одеколоном с бензиновым запахом.

продолжение следует.