Лунный свет – художник, рисующий призрачными красками.
Лунный свет – обманщик. Самый большой обманщик на свете.
Его творения всегда нереальны, сказочны и лживы.

Зимний сад кажется отдельным, замкнутым в себе миром. Лунный свет льется в высокие витражные окна, татуируя белый мрамор пола тенями замысловатого орнамента. Она невольно задумывается о том, знал ли художник, придумавший витражный рисунок, как его творение будет смотреться лунной ночью? Знал. Не мог не знать. Впрочем, это не важно.
Она опирается левой рукой на прохладный мрамор бортика бассейна, на котором сидит. Закидывает ногу на ногу. Шелк юбки нежно скользит по коже, и его шелест в ночной тишине напоминает протяжный томный вздох. Смотрит на воду, заключенную в мраморный полукруг, любуется ее бархатной чернотой, переливающимися лунными бликами и распустившимися кувшинками. Где-то в глубине, она этого не видит, но точно знает, танцуют неспешный минует золотые рыбки. Всего на пару мгновений она замирает, не в силах оторваться от этой чарующей красоты, а потом переводит взгляд на свою ладонь сложенную лодочкой. Последние минут пять, это единственное, что ее волнует.
В лунном свете кожа тонкого запястья и длинных пальцев кажется неестественно белой. Писатель непременно назвал бы ее алебастровой. И в контраст этой холодной, призрачной белизне, жидкость, скопившаяся в ладони, кажется черной. Но она знает, что ее истинный цвет – темно алый.
Она сама не знает, почему делает это. Может всему виной сегодняшний день. День ее рождения. День ее совершеннолетия. Сегодня она в последний раз надела белое платье, прощаясь с беззаботным детством и невинной юностью. Может ее поступок – всего лишь протест, рожденный желанием не взрослеть. Она не знает. Она смотрит на черную жидкость в белой ладони и в голове только одна мысль – скоро все закончится.
С тихим щелчком поворачивается ручка. Дверь открывается с удивительно нежным и музыкальным скрипом, пропуская в тихий мирок шум празднества и легкое, быстрое стаккато шагов.
Она не поворачивает голову, что бы посмотреть на вошедшего. Зачем? Она и так знает, кто это. Только один человек мог найти ее здесь.
Он останавливается перед ней. Его взгляд скользит по ее хрупкой фигуре и останавливается на сложенной лодочкой ладони. Темная жидкость просочилась между пальцем и тонкими струйками стекает по тыльной стороне ладони, собираясь в капли. Падая, они оставляют на белом мраморе алые пятна. Неестественно яркие в лунном свете.
Опустившись на одно колено, он окунает пальцы в импровизированную чашу, удивительно красивым и плавным жестом подносит ко рту. Кто бы мог подумать, что пальцы можно облизать так естественно и чувственно? Губы раздвигаются в улыбке.
- Вкусно!
Девушка медленно поворачивает голову. Ладонь дрожит, и на белом шелке расплывается алое пятно. Голубые глаза на одно долгое, мучительно долгое мгновение встречаются с зелеными.
Ее губы еле заметно подрагивают, пока она тянется к полу, где стоит, прячась под белой юбкой, глиняная, оплетенная тонкой лозой, бутыль. Под тонкой кожей хрупкого запястья явственно проступают напрягшиеся мышцы, когда она с видимым усилием вздергивает бутыль вверх, по пути перехватывая за горлышко для большего удобства.
Улыбка обнажает ровные зубы, в голубых глазах пляшут, как пылинки в солнечном свете, золотистые искорки, и пронзительная, почти уже невыносимая тишина лопается, словно мыльный пузырь, рассеиваясь и растворяясь в тихом плеске, с которым льется в ладошку старое терпкое до тягучести вино. Лучшее из отцовского погреба.

20.12.2008