Давненько хотела впихнуть куда-нибудь вот эту вот бредовинку... Этот человек когда-то был мне хорошим другом, но однажды он порвал те нити, что я между нами настроила... и в итоге получилось, что правильно сделал. Теперь пусть мир увидит, как я сходила когда-то с ума! Этот рассказик никогда не появится в печати, потому что я не хочу этого, а здесь, в инете, никто не видит моего лица.
Нет, я никогда не совершала таких рискованных поступков, как моя героиня, это всё произошло лишь в моих мыслях. И теперь я понимаю, какую ошибку сделала бы я, поступи как она...
.

Покорно повинуясь стуку своих железных колёс о замороженные зимой рельсы, медленно и торжественно, длинная зелёная гусеница поезда приближалась к конечной станции своего маршрута. Машинист устало зевал в микрофон, оповещая незадачливых пассажиров о том, что их путешествие завершается через несколько минут: его хриплый, грубый голос тонкими лучами разлетался откуда-то из-под потолка по всему вагону. Холодные стены тамбура враждебно обнимали её за плечи, свет зимних, запорошенных снегом, фонарей стелился ласковым ковриком невиданной красоты у её ног; стелился, и тут же исчезал, словно какой-то невидимый волшебник подчинил привокзальное электричество своей власти. Плавать в тёплом океане снов было так приятно, что она и не хотела выныривать из глубины его аквамариновых недр, но её слабые лёгкие снова и снова просили спасительной порции воздуха, и она с горечью осознавала: пора… пора просыпаться… иначе узы Другого Мира оплетут её тело прежде, чем она сумеет показаться в мире реальном. Разбиваясь об острые рифы реальности, которые внезапно вынырнули из глубины океана непроглядной мечты, она терзала себя лишь одной мыслью: '' Зачем? Зачем мне всё это?''
Её душа, подобно новому хрустальному кувшину, сияющему в золотистых солнечных лучах, в этот момент была абсолютно пуста, как будто бы она только что начала жизнь заново. Как будто бы до этого ничего не было… Но в то же время какая-то часть её рассудка с горестью помнила, и осознавала, что до этого была Целая Жизнь… До этого была практически бессонная, опутанная золотистым покрывалом звёздности, ночь на верхней полке плацкартного вагона… до этого была пересадка точно на середине этого таинственного пути, что она преодолевала… ещё раньше была долгая зимняя сессия, которую она, как ни странно, успешно преодолела. Да много чего ещё было! Но всего этого было так мало! А теперь мир как будто бы повернулся в её понимании другой стороной, распахнул специально для неё чистую страницу, и теперь ей предстояло взять в руки карандаш Вечности и неловко нацарапать на этой странице первое слово. Но почему-то она никак не могла решиться и поднести свою руку к этому мирно лежащему на столе Жизни карандашу. Каким-то неприятным, пронизывающим насквозь холодом веяло от его отлакированной поверхности, и рука невольно отдёргивалась, гонимая этой сухой враждебностью.
Теперь впереди, возможно, было нечто большее, чем целая жизнь; это что-то было настолько огромным и засасывающим, что, казалось, оно разрывает космическое пространство и своими краями уходит куда-то в глубь неизведанного, за край Вселенной. У этого не было имени, времени, локализации, это было глубоко в крови, это скрывалось в самых недрах Вселенских ''чёрных дыр'', это было вечным и закономерным… может быть, именно это мудрые люди и называют Богом?
Железный пол равномерно, ритмично вздрагивал, когда колёса вагона натыкались на стыки рельсов, а она всё молчала, прислонившись к заледеневшей от лютого мороза стенке тамбура. Три коротких дня… три дня, равные целой огромной жизни! Отрезок земной окружности остался позади, и теперь она не могла ничего изменить. Она не могла ни изменить, ни предугадать день завтрашний… и ей было, в принципе, плевать, что произойдёт с ней за этот короткий отрезок времени. Будущее расстелилось перед нею огромной широкой дорогой, дорогой в никуда, застланной покрывалом непроглядной ночной тьмы.
Поздний вечер тусклой непрозрачной дымкой колотился в застеклённые окна тамбура, словно испуганная грозой птица. Паутина тусклого звёздного света сковывала его своими путами со всех сторон; казалось, что непрозрачный вечерний воздух пресыщен висящими в пространстве скупыми их искрами. За окном плыли, подобно линкорам в морской дали, бесконечные цепи товарных вагонов. Станция теперь была совсем близко, возможно, метрах в шестидесяти-семидесяти отсюда… секундах в трёх-четырёх. Сердце болезненно стучало у неё в груди, дико, встревожено билось, подобно крошечной канарейке в тесной клетке. Что-то интригующее готовила для неё Госпожа Судьба, застелившая специально для неё дорогу в Будущее чёрной вуалью непроглядной мглы. Возможно, в этот долгий, тянущийся, словно резина, миг, ей хотелось умереть мгновенной смертью, раствориться в ледяном зимнем воздухе, что просачивался в тамбур сквозь узкие щели дверей, провалиться сквозь железный пласт пола; лишь бы не выходить из вагона, лишь бы не начинать путь навстречу Судьбе, таинственный путь в Никуда.
Неожиданно её с ног до головы окутала внезапная колючая волна холода, перемешанная с миниатюрными кристалликами снежинок. Это молоденькая проводница старательно распахнула тяжёлую дверь тамбура и опустила лестницу к перрону. Теперь будущее было так близко, что, казалось, она могла коснуться его заледеневшими кончиками своих пальцев. Нога осторожно нащупала первую ступеньку и послушно приняла перенесённый на неё вес тела. Шаг за шагом она преодолевала пропасть разрыва, сшивала её хрупкие края, вычёркивая из прошлого раз и навсегда почти два тоскливых года, что она провела в призме бетонных стен где-то далеко от этого города. Теперь слёзы тоски, тяжкие бесконечные переживания и грусть остались где-то далеко, позади, и, возможно, уже никогда не вернутся к ней.
Ботинки осторожно ступили на землю. Всё! Теперь лишь бесконечная свобода, лишь долгая, всепоглощающая радость ждали её впереди. Окна вокзала приветливо светили ей, обнаруживая где-то внутри огромный зал ожидания и билетные кассы. Несмотря на поздний вечер, шустрые бабульки ещё вели на перроне бойкую торговлю пирожками и варёной картошкой. Она робко посмотрела вслед их укутанным, темнеющим в ночи силуэтам и сделала ещё один шаг. Необъяснимый страх сковал её душу железными оковами, а практически незнакомый город, подхватив её на руки, пронзительно звал, тащил её в глубину таинственной ночи. Тысячи, нет, миллионы окон распахнулись перед её затуманенным взором, когда она, скрипя ботинками по неглубоким снежным сугробам, пересекла перрон и вышла на огромную привокзальную площадь, окружённую со всех четырёх сторон старинными силуэтами жилых домов.
Прямо у стен старинного здания вокзала стояли, выстроившись в стройную колонну, такси и машины частников. Окна многих были распахнуты: незадачливые водители проветривали глубину освещённых электрическими лампочками салонов от назойливого запаха табачного дыма. Из распахнутой двери белой ''шестёрки'', что стояла к ней ближе всего, летел, струясь по воздуху, натыкаясь на бесконечные преграды снежинок, пронзительный голос певицы Юты. Юта не просто пела, она пронзительно орала - кто-то заботливо вывернул ручку громкости радио до предела – ноты мелодии извивались в ночи, струились, подобно грозовому ливню, на стены домов. ''Это – его любимая исполнительница, - промелькнуло у неё в голове, - Хотя, не знаю, что он в этом нашёл: просто песенки, обычные песенки, как и у всех''.
- Подвезти, красавица? – из двери, подобно грибу после дождя, выросла голова молодого парнишки весьма сомнительной внешности, - Родители в деревне!
- Я лучше пешком, - произнесла она с несвойственной ей гордостью, попутно удивляясь, что, проехав какую-то тысячу километров, она из обычной серой мышки превратилась в красавицу - Мне рядом.
- Ну, смотри, - голова опять засунулась в тёплый салон, и, уже спустя несколько секунд, голосу Юты начал вторить другой: хриплый, мужской, немного пьяный.
''Вот идиот, - подумала она, с трудом преодолевая отвращение, - Неужели в каждом городе таких предостаточно?'' Промёрзший насквозь привокзальный ветер вторил её мыслям, пронзительно подвывая в полночной темноте. '' Куда же мне теперь идти, если даже подвезти некому?'' – появилась в её голове новая мысль, пугающая и волнующая, словно ледяная вода озера на исходе августа, когда солнце уже остыло и не может разогреть её до приятной теплоты парного молока. Где-то там, вдалеке, на другом конце практически незнакомого города ждал её одинокий номер в дешёвой старой гостинице. Как туда добираться она абсолютно не имела понятия, да это и не имело бы смысла в столь поздний час: все автобусы и троллейбусы давно уже разъехались по депо, оставив улицы города в заманчивой снежной пустоте наедине с фонарными столбами и метелью.
- Такси надо? – услышала она позади себя хриплый голос. Повернувшись на прозрачном льду привокзальной площади, она заметила неподалёку от себя пожилого мужчину, который нервно курил, стоя у своего старенького ''Москвича''. Отметив где-то в глубине своего рассудка, что этому дяденьке, наверное, можно доверять, она тихо пролепетала замёрзшими на морозе губами:
- Да, желательно бы.
- Ну так садись, - мужчина ловким движением руки бросил окурок в сугроб: тот рассерженно зашипел, разбрасывая вокруг оранжевые крошечные звёздочки искр, - Куда ехать прикажешь?
- Гостиница ''Урал'' – пробормотала девушка неуверенно, - Это далеко?
- Минут за двадцать доедем, - отозвался водитель, садясь на переднее сидение своего автомобиля.
Машина резко тронулась: кружки фар расплескали по бездонным сугробам потоки электрического света. Её тряхнуло на мягком диванчике заднего сидения: в какой-то момент она даже подумала, что потеряет сознание от такой резкой нагрузки на вестибулярный аппарат. Но вот машина помчалась по площади, подобно скутеру, разрезая упругий морозный воздух, и это странное чувство отступило куда-то в пустоту, оставив в память о себе лишь натянутую до предела нить головокружения. Старый, но всё ещё не лишённый первозданной резвости ''Москвич'' мчался, пересекая узкие улочки города и разметая за собой острый шлейф снежных хлопьев, что заманчиво серебрились в лучах света ночных фонарей. Воспоминания нахлынули на неё глубоким, всепоглощающим потоком: она вспоминала эти улицы, окутанные свежей ледяной дымкой морозной ночи; эти старинные дома, штукатурка стен которых облупилась от бесконечных проливных дождей… Она знала, что если машина завернёт за угол, то её взору предстанет драматический театр, а если она проедет чуть подальше и свернёт направо, она наконец-то увидит до боли знакомую ей улицу – единственную, наверное, широкую улицу в этом городе. В душе она даже называла этот город ''городом узких улиц'': настолько неестественно близко к проезжей части располагались здесь пешеходные тротуары. Сердце беспечно замирало у неё в груди, когда она ласкала взглядом силуэты до боли знакомых старинных зданий, когда она улыбалась из окна автомобиля случайным прохожим, видимо, не успевшим что-то сделать за день. Город узких улиц плыл за окном, размазывая по стеклу свет приветливых, огромных, похожих на чьи-то жёлтые глаза, окон, и волочил за собой густое покрывало звёздной, необычайно красивой ночи. Ледяное бескрайнее поле тротуаров болезненно сияло, озаряемое пронзительным оранжевым светом ночных фонарей. '' Похоже на сказку, - подумала она, стараясь сдержать неумолимо подступающий к глазам поток слёз ностальгии, - Только что ждёт меня здесь?''
Этот мир был другим, он совершенно не походил на тот, который она покинула день назад. Объятый лёгким, свежим дыханием старой волшебной легенды, он ласково струился вокруг прорывающейся сквозь метель машины, обволакивая её приятно леденящей душу таинственностью, величественностью. На миг она даже почувствовала себя пресловутой Золушкой, старый заезженный ''Москвич'' внезапно превратился в сияющую золотом и жемчугами карету, а снежная вуаль метели, летевшая где-то впереди, обрела вид прекрасной белой тройки стройных коней. Бал… прекрасный бал ждал её впереди, а наградой за все прошлые горести и переживания для неё станет бесконечная любовь прекрасного принца. И она даже знала его имя!
Теперь она сама была хозяйкой своего будущего. Она, и никто другой. Мечты должны сбываться, иначе зачем мы постоянно думаем о сокровенном, зачем мы прикладываем неимоверные усилия, чтобы достичь заветной, манящей своим таинственным сиянием, цели? Она не читала Богу священных молитв по десять раз на дню, ибо она не верила в него: одна мысль о том, чтобы спихнуть ответственность за собственную жизнь на широкие, сильные плечи Всемогущего Доброго Папы-Творца, который живёт на небе, при этом, обвинив его во всех своих несчастьях, внушала ей странное отвращение. Недаром ведь Христос строго сказал: ''Не сотвори себе кумира!'' Поверить в миф и в какой-то мере облегчить собственное существование очень просто, но как нелегко научиться жить самому, осознавая, что никто не поможет! Она сама несла груз ответственности за свою жизнь на собственных хрупких плечах, и благодарила себя за это.
Обветшалая штукатурка старых зданий искрилась, покоряясь таинственному свету уличных фонарей, что дрожал на карнизах, спасаясь от всепоглощающего уральского холода, а машина всё ехала и ехала по узким улицам старого города, слегка скользя на жёстком льду дорог. По обочине поднимались белые, сияющие пёстрыми искрами в ночи, бугры сугробов: ей казалось, что они горят серебристым пламенем. Радио надрывалось в тёмном салоне автомобиля, разбрасывая брызги нот по сторонам. ''Ну что ж ты страшная какая, ты такая страшная, - беззаботно пел хрипловатый мужской голос, - И накрашенная страшная, и ненакрашенная…'' В очередной раз подумав, что песенка-то, наверное, посвящена ей, она горестно усмехнулась в насыщенной темноте. Хотя, её внешности во многом можно было позавидовать, парни редко подходили к ней знакомиться, словно они боялись её. Но ей и не нужны были знаки их внимания: для неё во всём мире существовал лишь один мужчина, один из многочисленных жителей Города Узких Улиц, города, который ещё неделю назад был так далёк… А теперь?.. Теперь она с величием царицы ехала на заднем сидении обшарпанной машины по его улочкам и проспектам, ехала, полностью доверившись Судьбе. Весь огромный мир в её подсознании сжался до размеров спичечной головки: сейчас для неё существовал лишь Город Узких Улиц, этот старый величественный город, что струился толстыми волокнами света вокруг. Ещё год назад она страдала, думая, что никогда больше не увидит этих древних величавых стен, этого неба, которое здесь кажется подвешенным чуть ниже, этих ярких степных звёзд. Теперь же перед её глазами проплывали давно знакомые образы и картины, и она была неизмеримо счастлива.
Машина резко развернулась, заскрипев промёрзшей резиной колёс о ледяное поле дороги, и внезапно остановилась у высокого здания, нижний этаж которого озарял мутноватый электрический свет множества тусклых ламп.
- Вот мы и приехали, - окликнул её водитель, - С вас – сто рублей.
- Спасибо, - отозвалась она, выкладывая ему на ладонь деньги.
- Вы – нездешняя? – догадался тот, аккуратно складывая сторублёвую бумажку вчетверо.
- А разве у меня это на лбу написано? – удивилась девушка, открывая дверь автомобиля. Снаружи пронзительно подвывала метель, гоня вслед за собой крупные сияющие хлопья рассыпчатого снега.
- Говорите вы не по-нашему, - объяснил мужчина, заботливо захлопывая за нею дверь.
Теперь она осталась совсем одна посреди незнакомой улицы, сплошь занесённой серебристым покрывалом снега. Гостиница ''Урал'' возвышалась перед нею непокоримым десятиэтажным пиком, который чем-то напомнил ей могилу неизвестного солдата у неё в городе.
…Могилу?…
Она не спеша окинула взором небольшую площадку, на которой её высадил таксист. Узкая, заботливо протоптанная кем-то дорожка плавно пересекала глубину серебристого сугроба и, извиваясь, словно уж, вела к небольшому стеклянному подъезду здания. Над входом горделиво возвышалась красная неоновая надпись: ''Гостиница Урал'', а под ней письменные синенькие буквы гостеприимно приглашали: ''Добро пожаловать в Климовск!'' Ещё раз, оглядев затуманенным от долгой, утомительной дороги, взглядом небольшую заснеженную улицу, она с неловкостью ступила ногой на тропинку. Снег вымученно хрустел под подошвами её ботинок: пронзительный звук взлетал яркой птицей в упругую вышину морозного неба, и пугая, и волнуя одновременно. Прямо над её головой с тёмно-синего покрывала небес сорвалась и полетела куда-то за крыши замёрзших домов искорка-звезда, оставляя за собой длинную светящуюся вуаль золотистых брызг. Желание не заставило себя долго ждать: оно было тут как тут уже почти два года, и лишь ждало случая, чтобы загадаться и исполниться. Улыбнувшись свежему жёлтому яблоку луны, что сияло над крышами, убаюкивая беспокойных жителей Климовска, она осторожно приотворила тяжёлую стеклянную дверь и протиснулась в тёплое помещение.
***
Душ был холодным и скользким: его мощные струи кололи кожу, подобно толстым иголкам, отбивая всякую охоту спать. Поэтому когда махровые объятия полотенца согрели её кожу, она была счастлива, как никогда.
До номера девушка добиралась прямо так, завернувшись в полотенце, благо он был совсем рядом с душевой комнатой. Коридор завораживал своей щедрой шириной и богатыми бордовыми дорожками, что устилали пол; но это была лишь видимость. Как назло ей достался номер на последнем этаже гостиницы: мало ли того, что потолок в номере был ярко-оранжевого цвета от бесконечных проливных дождей, так она ещё и боялась ездить на лифте и отбила о ступеньки все ноги, пока поднималась до пункта назначения. Огромное окно огораживало, словно рамка для фотографий, потрясающий вид на ночной город: с высоты десятого этажа было видно практически всё в радиусе пятисот метров – и сияние неоновых вывесок магазинов, и приветливый свет окон на фоне темнеющих квадратов домов, и летящий с высоты снег, озарённый мутноватым свечением грустной луны. Небогатые синие шторы всё ещё обрамляли окно по краям, открывая в середине широкое пространство для постороннего любопытного взора, и она поспешила занавесить их. С железным визгом шторы проползли заслуженные полметра по карнизу и замерли, сомкнув свои края.
Надеть пижаму и юркнуть под тонкое шерстяное одеяло оказалось проще, чем думалось. Голова её измученно коснулась мягкой перьевой подушки, и она наконец-то позволила себе захлопнуть глаза. От наволочки разило приятным ароматом стирального порошка и гостиничной влажностью: так пахнет только что высохшее бельё, что развевается по весеннему ветру, прогибаясь на тонкой верёвке. Щёлкнув выключателем у себя над кроватью, она окутала комнату вуалью беспросветной темноты – лишь таинственное лунное сияние, что, пробиваясь сквозь шторы, окрашивалось в ярко-синий цвет, легко рассеивало её необъятную власть.
Перед её глазами плыли миллионы радужных картин и ярких образов: один за другим они сменяли друг друга, подобно череде кадров в старом кино. Она смотрела им вслед, немного сожалея о том, что некоторые из них уже больше никогда не возвратятся к ней, не согреют её рассудка и памяти каруселью своих сочных красок. Вздохнув, она с горечью осознала, что практически не помнит его лица: только так, в общих чертах – необыкновенно огромные глаза цвета капризного мартовского неба, по-детски курносый нос… Этих маленьких деталей ей явно не было достаточно… но в то же время они давали ей так много, сколько бы не дал никто на земле.
''Ничего страшного, - утешала она сама себя, - возможно, уже завтра с утра ты увидишь его. Ты увидишь его, подойдёшь, обнимешь, и скажешь, что не можешь жить без его насмешливого взгляда… и тогда он…''
В эту секунду бродяга-сон и взял её рассудок в свою власть, зацепив её своим железным гарпуном и потащив по дремучим, продушившимся тайными желаниями, коридорам подсознания…
***
Утро легко согревало Город Узких Улиц жадными лучиками своего холодного, скупого тепла; его свет отражался от железных подоконников гостиницы и взметался обратно вверх, подобно белой фантастической птице. Лёгкая дымка перистых облаков в глубине холодного океана неба с горечью предсказывала, что снега сегодня не предвидится. Сквозь расчерченное волшебными ледяными узорами окно нижнего холла, она едва различала серебристые горы сугробов, что сгрудились, подобно рифам, у самого подъезда гостиницы. Провод телефона-автомата, подобно металлической змее, обвивал одну её руку, вплотную соприкасаясь с замёрзшей кожей – вторая же её рука в это время торопливо нажимала на кнопочки, набирая давно знакомый номер. Рассудок девушки был взбудоражен одной лишь мыслью: а что, если он не примет её в Климовске, в его родном городе; что если его сердце уже согрето любовью другой девушки, гораздо более красивой, чем она сама?! Вдруг он давно уже позабыл о существовании скромной, никому не нужной девчонки, которая день ото дня в своём Арсанске ждёт его звонка и никак не может устроить свою личную жизнь? Дрогнет ли его сердце, когда он услышит её давно знакомый голос, или же ему ничего не скажет даже её простое имя и фамилия?
Гудки, холодные пронзительные звуки, врезались в её барабанные перепонки снова и снова, разрывая их наголо. Один, второй, третий… Четвёртый!.. После четвёртого гудка он обычно ставил автоответчик, если его не было дома, но сейчас железный голос почему-то не разорвал туго натянутую плёнку тишины. Пятый гудок,.. шестой! Отвратительные пронзительные звуки, чем-то напоминающие плач обиженного ребёнка, повторялись снова и снова, и она чувствовала, что если кто-то сейчас не возьмёт трубку, она разрыдается столь же истошно.
Какой-то треск… Ну, слава Богу, наконец-то кто-то соизволил встать с постели и поднять пронизывающе пищащую трубку!
- Алло, - раздался в трубке сонный женский голос, который тоже был ей до боли знаком.
( только не мама! Только не сейчас, не сейчас!!!)
- Здравствуйте, - вежливо поздоровалась она, стараясь сдержать волнение и не выдать его дрожанием голоса, - Не могли бы Вы позвать к телефону Андрея?
- Андрей ушёл, - беззаботно ответила Андреева мама, - Позвоните часа в три, или даже попозже.
- А где он? – проговорила девушка горестно.
- На экзамене, - доверчиво сообщила женщина, - Анатомию сдаёт. А кто это звонит, если не секрет?
- Одноклассница, - быстро нашлась она, - Мы собраться тут решили… Детство вспомнить…
- Хватит с него воспоминаний, - рассерженно пробормотала мама: видно было, что дружеские пьянки единственного ребёнка доводят её до белого каления, - И так недавно пришёл домой в стельку – это он, видите ли, химию так сдавал. А что это за одноклассница такая настойчивая? Я, наверное, тебя знаю!
- Марина меня зовут, - почему-то она решила назвать своё настоящее имя. Её рука судорожно задрожала, словно в предсмертной агонии, и тут же нажала на клавишу сброса. Дыхание вырывалось из горла резкими, судорожными толчками: казалось, что девушке приходится прикладывать значительные усилия, чтобы вытолкнуть сгустки воздуха из глубины своих лёгких. Всё оказалось значительно сложнее, чем ей казалось: от всего пережитого её отделяло нечто существенно большее, чем один телефонный звонок…
Серебристый мир, что спрятался от взора девушки за замороженным стеклом, казалось, не разделял её пронзительно горькой печали; лучи света, переливаясь всеми оттенками палитры, плясали в воздухе, легко переступая по снежным сугробам – им не было дано понять её всепоглощающей тоски. Проникая сквозь трещины ледяного узора в холл, они ласково ложились на её плечи, обнимая её тело золотистым фантастическим плащом, но она не обращала внимания на забавные проделки госпожи Погоды в это свежее январское утро. Этот день… он был создан совсем не для того, чтобы плакать и горевать, или бесцельно валяться в кровати с книжкой в руке, - было в его сущности нечто большее, и это самое ждало её впереди! Но подсознание как будто бы не знало этого, или просто не желало понять: оно яростно трясло за плечо заснувшую в глубине души девушки, на мягкой постели пролитых слёз, Грусть, старательно пытаясь её разбудить. И горячий солёный поток, похожий на кипящую лаву, что изливается из самого жерла проснувшегося вулкана, уже подступал к её глазам с неумолимой силой; а она всячески старалась удержать его в себе. Первые горячие струйки уже ползли по щекам, подобно каплям дождя, текущим по прозрачной преграде стекла. ''Не хватало ещё разреветься тут, при всех, '' – укоряла она себя, кусая в кровь потрескавшиеся губы; но мутный поток горести несбывшихся желаний всё ещё не желал оставить девушку в покое.
''Ничего, - подумала она, вытирая горячие ручейки слёз со своих щёк, - Ни-че-го! Всё ещё можно исправить! Этот день станет самым счастливым днём моей жизни, чего бы мне это ни стоило!''
Облако грусти, окутывающее её голову своей горячей солоноватой дымкой, постепенно развеивалось, оставляя в память о себе лишь неприятное чувство раздражения и злости. Но это была действенная злость, дерзкая злость, злость, которая побуждала к атаке и вела к победе!