Хорхе Луису Борхесу и моему армянскому дедушке (во имя отсрочки бесконечного распада) посвящается...
[изображение]
...Пронес отвагу через Анды. Не уступил ни бельгийцам, ни французам, ни болгарам... Моя рука не знала колебаний. Да и, увы, нога тоже….Вошел в финал Квинс-Клаба с желанием победить, закалив аргентинской кровью «пики» хорватов. Но пролилась чужая кровь… Теперь от меня осталось немногое: лишь былая слава и зола….
Подвожу итог пережитому в прозе сухой, как боевой сигнал рожка.
[изображение]
Этот случай перекроил мою жизнь. Стёрта повседневная судьба, и новый жестокий мир готов преобразить похищенное время, деньги и очки в проклятье рода….В границах корта текла иная жизнь. Лежала далекая Англия с горячкой ставок, риском оступиться , всевластьем меченосного туза — грядущего всесильного Уимблдона и кладезем надежд — семеркой черв - Квинса. Неспешный мате умерял слова, перипетии партий повторялись — и вот уж нынешние игроки копируют забытые сраженья...
Забвение стирает долг дисквалифицированных, оплаченный натурою; удел наш питать Время, чей тайный суд губит род ( Зы. - а в моей крови такой кипучий коктейль, что никакой шейкер не нужен) и в чьей отворенной ране — вся кровь всех линейных арбитров всего мира. Не знаю, был ли этот англичанин слепым клинком, как верили в Квинсе; я думаю, он был как и я — одним из многих, крутясь в тупой вседневной суете (он в своей – судейской, я в своей – игротской) и взнуздывая карой и порывом веру и безверье тысяч зрителей.
Я испытываю стыд перед лайнсменом.
Свободен от надежд и сожалений, абстракция, неуловимость, нечто безвестное, как завтра, каждый лайнсмен — не просто лайнсмен, это кара сама. Бог мистиков, лишенный предикатов, лайнсмен не причастен ни к чему, сама утрата и опустошенность. Он забирает всё, последний цвет и звук: вот корт, который не обнять уж взглядом , вот угол, где подачу ожидал… И даже эти мысли, наверное, не мои, а его. Как вор, я на месте возле того треклятого рекламного щитка...
Непознанные кубки отныне манят мнимой близостью лет, задержавшихся в зеркале, а подхожу — мутятся, как ненужные даты из памяти стершихся побед и поражений. Сколько лет нас зовет их холодный блеск, едва различимый теперь ранним утром подкравшегося забвения. И незачем опять задерживаться взглядом на них, что памятны до мелочи любой: Базель, Мюнхен, Шанхай, Мадрид, Париж, Буэнос-Айрес, Стокгольм… А тут не нужно слов и мнимых прав: всем, кому я издавна известен, поймут мою печаль. И это — мой предел: таким, верно, и предстану небу — не победитель и не кумир, а попросту сочтенный за часть Реальности, которая бесспорна, как камень и листва...
И сему провидению препоручаю я вас, амигос, и заклинаю: остерегайтесь подходить к линейному на корте в дневное время и бить с ноги, когда силы зла властвуют безраздельно.
=Por último, pido disculpas al público, al Director del torneo y a mis fans y seguidores en Argentina y en el mundo=.
Искренне Ваш Gervasio Esteban David Ezequiel Nalbandian; арм. Խերվասիո Էստեբան Դավիթ Էսեկյել Նալբանդյան.
------------------------------------------------------------------