- Никогда не входи в эту комнату.
- Как в старой сказке, да?
- Да, - сказала ты и посмотрела на меня - внимательно, выжидающе - будто хотела удостовериться, что я правильно понял.
Мне немножко смешно. Я коснулся твоей щеки тыльной стороной ладони, а ты всё смотрела - неотрывно и мучительно серьёзно.
- Никогда не входи.
- Я понял.
- Никогда, слышишь?
- Это вообще-то мне положено так говорить, - усмехнулся я, но твой взгляд не потеплел.
- Я серьёзно.
- Если ты так этого не хочешь, зачем вообще показала мне эту дверь? Знаешь ведь, что зайти обязательно захочется.
Ты промолчала, и я понял, что ты действительно обеспокоена. Так странно. Я не привык видеть тебя беспомощной. Ты сильная. Ты не умеешь быть слабой. А теперь ты полностью зависишь от меня и от моего умения держать слово.
- Что будет, если я зайду? - спросил я, и ты вспыхнула, хотя, мне казалось, уже привыкла, что я люблю тебя дразнить. - Ты меня убьёшь и положишь труп в этой самой комнате, рядом со скелетами твоих предыдущих любопытных мужей?
- Прекрати! - ты снова вспыхиваешь и опять сердишься, и мне это ужасно нравится, ты же знаешь.
- Не волнуйся, милая. Мужчины далеко не столь любопытны, как женщины. Если бы Синяя Борода был женщиной... он был бы очень уродливой женщиной, но тогда и сказка бы закончилась иначе.

- Да прекрати же! - ты сердито стукнула меня кулаком в грудь, но я-то видел, что ты уже почти смеёшься. Я поймал твою руку, прижал к губам тонкое запястье.
- Моя восхитительная леди жена. Я буду покорным рабом вашей светлости. Никогда не осмелюсь ослушаться. Угодно проверить?
- И проверю, - сказала ты, и я усмехнулся спокойной властности в твоём голосе. В какую ярость она меня приводила... раньше. Давно. Когда я ещё не свыкся с мыслью, что если уж благородная леди соизволила обратить на меня внимание и почтить своей милостью, мне придётся мириться с тем, что классовая пропасть навсегда между нами останется. По крайней мере до тех пор, пока мы не окажемся в спальне: там ты забывешь напрочь про то, что ты - леди, а я - нищий холоп, умудрившийся влюбить тебя в себя. Ты так долго сопротивлялась... но потом забыла, кто я и кто ты

Ты иногда вспоминашеь об этом - как сейчас, потому что мы в твоём доме, в твоём владении, на твоей земле, и ты здесь - госпожа, а мой статус ничего не меняет в глазах твоих соседей и даже слуг... Но со временем ты станешь вспоминать об этом всё реже, поверь мне. Пока что - я потерплю.
Мне есть ради чего терпеть.
Вот и сейчас ты снова забыла - я целовал твоё запястье. потом стал подниматься выше, к локтю, щекоча нежную кожу губами и языком, и знал, что ты уже почти улыбаешься. Мы стояли перед запертой дверью - высокой, с виду крепкой, затянутой паутиной по углам - туда и правда, кажется, давно никто не входил - я целовал твою руку от запястья до самого плеча, и ты опомнилась только когда я притянул тебя к себе. Это было бы забавно - взять тебя перед дверью, в которую ты запретила мне входить. Но ты всё ещё слишком часто вспоминашеь о том, кто здесь хозяин. Твоя ладонь упёрлась мне в грудь, и ты спросила:
Это оказалось очень твёрдое убеждение, которое мне пришлось выколачивать с большим усилием. И ушёл на это далеко не только тот, первый вечер. Последующие тоже. И всякий раз, возвращаясь, ты украдкой смотрела на мои руки. Да, порой они были в ссадинах - я простой человек, предпочитаю бить кулаками. Ты искала занозы и, кажется, огорчалась, ничего не найдя. Но твои глаза всё ранво оставались спокойны. Как будто ты знала, что если я нарушу твой запрет, ты поймёшь это сразу. Там, за этой дверь, нечто, увидев что я не смогу встретить тебя приветливой улыбкой и жарким поцелуем.
Но мы не в сказке, милая, и мне не интересно, что это.
Поэтому время шло, а я только бил твоих слуг. Это занимало меня больше, чем твои маленькие секреты. И ты средилась. Ты обижалсь. Недоумевала. Однажды даже спросила прямо:
- Ты входил?
И ужасно рассердилась, когда я с искренним непониманием спросил:
- Куда?
- Всё равно. Мы могли бы хоть иногда звать к себе кого-то. Ты слишком много времени проводишь вне дома. Никого себе не завела?
Ты посмотрела на меня, как на сумасшедшего, а я расхохотался.
- Прости! Ты до того стараешься быть мужчиной, что я просто не могу сдержаться!
- Прекрати! - кричишь ты - и тут же, снова так по-женски, без малейшего перехода: - Ты входил или нет? Да? Отвечай?
Я встаю, подхватываю тебя на руки. Ты кричишь и бьёшь меня не глядя, требуешь поставить на пол. А я всё ещё смеюсь. Моя милостивая благородная леди, которая так хотела бы быть мужчиной. Зачем? Ты и так сильная. Слишком сильная для меня.
Это моя сказка, а не твоя, думаю я, зажимая твой рот поцелуем. В этой сказке всё иначе.
А потом ты исчезла.
Уехала ранним утром, как всегда, и твои волосы яростно вились по ветру, путаясь в складках плаща. Моя валькирия. Моя дикая чёрная всадница. Ты таяла в тумане - мягко и плавно, словно неосознанно проявляя слабость, которая так свойственна любой женщине, даже тебе. А я стоял и смотрел, и холодный мокрый снег падал на лицо - моё и твоё, и это нас почти объединяло... Потом отвернулся и пошёл в оружейную, посмотреть на новые клинки. Накануне ты не спрашивала меня про дверь - я запомнил, потому что перед этим ты спрашивала ежедневно. А теперь... неужели забыла?
Нет. Не забыла.
Из тебя никудышняя Синяя Борода, милая, а из меня - некудышняя любопытная кошка. Поэтому, может, меня и не сгубит любопытство?
Но теперь я и правда хотел знать, что за этой дверью. Хотел - потому что оно мучило тебя, мучило так сильно, что ты делала всё, лишь бы излить мне эту боль, сбросить этот камень с твоей бедной израненной души. Я знаю, что ты много страдала, дорогая. От хорошей жизни не выходят за сыновей мясников.
И поэтому - ради тебя, ради твоего спокойствия - я выполнил твою просьбу. Я открыл эту дверь.
В тот миг мне почему-то не пришло в голову, что ты просто меня испытывала.
Там ничего не было. Совсем ничего. Пусто: тёмная комната со толстым слоем пыли на полу, тухлый запах плесени от старых портьер, которые, видимо, просто забыли снять, когда выносили мебель. Окнами комната выходит во внутренний двор, и сюда не проникает даже лунный свет. Темно, невыносимо душно, очень тягостно.

Но это моя сказка, милая.
- Ты!.. Как ты могла?! Что это значит?! Откуда это?
Я вскочил, я кричу, трясясь от ужаса так правдоподобно, что ты веришь мгновенно. Угли в твоих глазах гаснут, рука с хлыстом замирает.
- Что?..
- Ты мне скажи, что! Что в этой комнате?! Как это понимать?!
- Что?.. - повторяешь ты одними губами, иссиня-чёрными в полумраке.
- Скелет! В той комнате! Только не говори, что ты не хотела, чтобы я вошёл туда! Ты сама прислала мне ключ!
- Я... - ты слабнешь, тяжело приваливаешься плечом к стене; ты, конечно, собиралась сказать, что не присылала никакого ключа, но теперь это уже не важно. - Я...
- Ты! Отвечай! Чей это скелет? В той комнате? Чей?

Я подхожу к тебе. Медленно-медленно. Стою над твоим распростёртым, чёрным телом - чёрная одежда и чёрные волосы, всё черно - стою, широко расставив ноги, чтобы ты лизала мои сапоги... вымаливая прощение...
- Ты... хочешь сказать... что... ты...
Ты плачешь. Совсем тихо. И так безнадёжно, так устало. С таким мучительным виноватым облегчением. И когда я хватаю тебя и покрываю твоё мёртвое лицо поцелуями, шепчешь, захлёбываясь слезами:
- Я... о господи... я не могла... тебе... я не знала, как... прости... я так люблю... тебя... а ты меня теперь... нена...
Я закрываю твой рот поцелуем, не дав тебе договорить, не желая слушать объяснений, любя тебя такой - любя тебя вот такой, дрожащей, плачущей, слабой, мёртвой... И не спрашивая ни о чём.
Мне нет нужды спрашивать. Я всё знаю, милая.
Ведь это я убил тебя.


Ты не помнишь, потому что я сразу выколол тебе глаза. За то, как они, эти сверкающие глаза благородной дамы, смотрели на меня, ничтожного сына мясника - смотрели, не видя, когда ты ехала по улице на своём вороном, прекрасная и мрачная, как сама смерть, и хотела казаться сильной. И не только казалась - была, а я не хотел тебя такой, я хотел тебя слабой... А ты не умела быть слабой. Я хотел тебя слабой - а ты не умела. Не хотела учиться.
Ты так долго сопротивлялась...

Я напал на тебя со спины, в темноте, и ты так и не увидела моего лица. Я сразу оглушил тебя и любил такой - слабой - я люблю тебя слабой, девочка... В твоей сказке женщина может быть Синей Бородой - но в настоящих сказках Синяя Борода всегда мужчина, знаешь?
Теперь знаешь.
Я доказал тебе, что сын мясника тоже чего-то стоит. И моё происхождение сыграло в нашей истории не меньшую роль, чем твоё... хоть ты и не подозреваешь об этом. Даже сейчас, когда я осыпаю поцелуями твоё лицо и шепчу, что люблю, что, даже такой, да, даже такой, нет, ты не понимаешь, ты не-по... я же мертва, я мертва, мне всё равно, мне плевать, господи, глупая моя, милая, я люблю тебя даже мёртвой...
Особенно - мёртвой.
И ты любишь меня тоже. Ты полюбила меня по-настоящему в эти минуты - когда поняла, поверила, что нужна мне любой. И ты никогда не узнаешь, что это не так. Ты не нужна мне любой. Ты нужна мне только такой.
Потому что каждый раз, входя в твоё мёртвое тело, я чувствую не только неистовое, липкое, больное счастье, но и ужас. Он застревает комом у меня в горле и остаётся, даже когда счастье выплёскивается из меня в твоё тело, и ты плачешь, потому что тоже счастлива. Ты глотаешь слёзы, а я - этот ужас, но не могу проглотить, не могу и не хочу, потому что это - моя расплата...
Я виновен, и это - моя расплата. Каждый миг. Я согласен на неё. Я знаю, что ничто не даётся даром.
И иногда - в редкие минуты, когда ты берёшь меня за руку и ведёшь в ту комнату, в свою пустую комнату, и в мою комнату, где спрятан твой скелет, и мы стоим там долго-долго, прижавшись друг к другу и молча упиваясь нашей общей тайной - в эти минуты мне кажется, что ты тоже это знаешь....