То самое интервью с Хазановым.


Рассмешить Хазанова…

Да, да все уже прекрасно знают довольно распространенное положение о том, что все юмористы в жизни народ мрачный, чтоб не сказать угрюмый. Тем не менее, Хазанов смог поразить и в этом. Напротив сидел умудренный жизнью философ. Человек, которому действительно есть, что сказать. Сказать просто, без сценической позы, ибо мудрость проста. Если, конечно, она действительно мудрость…
Мы начали с понятий почти глобальных.
- Вы как-то сказали, что интеллигенция в России умерла. Я думаю, это относится ко всему нашему постсоветскому пространству. Как вы можете прокомментировать эту вашу смелую мысль?
- Я сказал, что интеллигенция это чисто российское изобретение. Под российским я имею ввиду все, что входило в состав Российской империи. Никто до сих пор не дал определения, что такое интеллигенция, нигде в мире такого понятия нет. Есть интеллектуалы, а интеллигенция, это не понятно, это что от слова «интеллект».
Я сказал, что с развитием цивилизованного капитализма, когда страна войдет в правовое поле, когда демократические институты будут работать на законодательной основе, само понятие такого рода, как интеллигенция, отомрет. Если будет существовать нормальная оппозиция, и эта оппозиция будет работать в легитимном режиме, а не в подпольном и не в подводном, тогда что такое интеллигенция? Это те люди, у которых болит душа за народ, кто это такие? Когда было советское время, так именовалась оппозиция, это была интеллигенция, которая находилась в противостоянии, пускай даже пассивном, к идеологическому монстру. Вот она и должна умереть, не сама интеллигенция, а то понятие, которое подразумевалось под этим словом. Именно это я имел ввиду. А что имели ввиду те, кто это комментировал, это их дело. Да, место сегодняшнего интеллигента в оппозиции. То есть, что бы ни делала власть, правильно или не правильно, автоматически интеллигент должен быть в оппозиции. То есть, если власть говорит, что сейчас декабрь, то оппозиция должна говорить, что у нас май, только потому, что власть сказала наоборот…
- Ваш путь от ведущего эстрадного артиста страны к драматическому актеру сейчас, это означает, что мосты с эстрадой сожжены.
- Нет, почему же? Второго сентября я играл сольный вечер в Одессе. Просто работа на этом поле, на поле эстрады, сузилась. Она сузилась по объективным причинам, у меня появилась возможность играть театральные спектакли, почему нет?
Я ведь что хотел спросить, это эволюция или многогранность?
- Я думаю, что это все-таки переход на другую ступень просто. Это более высокий уровень реализации, и возможности шире. Более того и мое существовани на эстрадном помосте тоже видоизменилось, когда я стал играть в театре. Мне кажется, что это взаимообогащает актера.
А на этих ваших вечерах сольных публика как-то изменилась?
- Мне очень трудно сказать… Мне кажется, коррекция произошла прежде всего в силу того, что я перестал
отвечать требованиям масскультуры, в вульгарном понимании этого слова. Количество зрителей уменьшилось
тоже по разным обстоятельствам. И сейчас на эстраде я менее востребован, чем, скажем, новые русские бабки.
Это просто факт, тут ничего с этим не сделаешь. На это обижаться очень глупо.
Как-то одна наша звезда большая в интервью рассказывала, что встречалась с Хазановым в тот период, когда в концертном зале «Россия» был полный зал и кричали «не смешно, уходи со сцены»…
Последнее время это довольно частое явление. Поэтому я практически не принимаю участия в смешанных
вечерах. Вот скажем, я ехал по Москве и видел афишу «Юбилейный вечер Гараняна» 16 сентября. А пять лет
Назад был такой же вечер, посвященный дню рождения Гараняна. Я вышел на сцену в Большом зале Консер-
ватории Я даже не помню, что я делал. Но помню такое же сопротивление зрительного зала. Я перестал попадать в коньюнктуру. Я стал производить впечатление белой вороны. Я прихожу к ощущению, что вот это вот нормально, но это входит в противоречие с толпой. Или пускай это не толпа, а группа людей, которая сидела на вечере, потому что очень трудно включить внутренний адаптер, чтобы переключиться, что для меня совершенно закономерно и естественно, для них трудно. Мне кажется, что все так очевидно, так все просто. Все равно как со мной будет разговаривать какой-нибудь профессиональный шахматист и будет удивляться, что я не понимаю какой-то элементарной комбинации шахматной и будет спрашивать, как это может быть не понятно, это же элементарно. Года три назад был такой случай. Меня пригласил главный режиссер театра имени Станиславского и Немировича-Данченко на один из премьерных спектаклей «Летучей мыши». Он попросил меня выступить вставным номером в сцене бала. Я долго выбирал, долго думал, что мне сделать. Мне показалось, что я придумал очень интересную вещь. А дело происходило в 2001 году. Я надел шапочку, в которых проводят спецоперации. И стал говорить о том, что приехал в Россию, но боюсь показывать лицо и поэтому одел шапочку. То есть я сделал какое-то объяснение. А потом прочел коротенькую миниатюру, которая при других обстоятельствах имеет большой успех, такая пародия на публикацию в криминальной хронике. Через пару минут из зала мне стали топать ногами и кричать – «вон отсюда» Получается, что меня пригласили, а я вроде людям испортил праздник. При чем я не хотел этого.
- Это сложность репертуара, может быть?
- Вы знаете, я думаю, что это совершенно разный способ мышления. Я просто по-другому мыслю. То что для меня кажется очевидным, для них кажется возмутительным. Вот еще одна история. Это было в 1994 году в октябре. Я стал читать на каком-то вечере, не помню что. Туда согнали людей в годовщину расстрела Белого дома. И тех людей, которые были на защите парламента, их привели туда, чтобы они были пристроены. Для них сделали концерт. И позвали меня из самых лучших побуждений. Я стал читать рассказ Шендеровича. Через несколько минут стали кричать – «кончай».
Понимаете, свобода – очень тяжелая ноша. Раб, получивший свободу, не знает как с ней обращаться. Он может неосторожно махнуть ножом и убить. А свобода это наличие внутренних ограничений, не внешних, а внутренних. Это все табуированные вещи. Но если табуированных вещей в человеке нет, они находят стрелочника, на которого выбрасывают вот этот поток. Вот и вся причина.
Еще раз говорит об этом уровне зрителя…
- Ну что делать. Как сказал Сталин: «Другого народа у меня для тебя нет». Поэтому я и пошел на театральную сцену.
А вот нет ли такого, что народ, увидев на афише «Хазанов», идет, чтобы просто посмеяться. Зрители приходят уже с ожиданием чего-то определенного?
- Ну во-первых, на театральный спектакль приходят уже другие люди. Если даже есть эта выработанная слюна на смешное, то никакого разочарования не будет.
Геннадий Викторович, вы снимались в кино, но недостаточно много, как мне кажется. Сейчас есть какие-то предложения, или вам это неинтересно?
- Вы понимаете, театр, это единственное, что не имеет конкуренции с западом. Делая какую-то работу в
Кино, ты попадаешь на мировое поле. Тут и американский кинематограф и европейский кинематограф. Денег нет, я имею ввиду на блокбастеры… А то, что есть это жалкие потуги. И потом сердцем и душой мне все время хочется другим заниматься. И в этом смысле театр это единственная вещь, с которой не конкурирует весь мир. Имея видеокассету, или ДВД, или кинотеатр, можешь увидеть все что хочешь.
Во-вторых, театральный спектакль это ребенок, который проживает жизнь. Он взрослеет, у него есть возможность набирать. А что такое кино. Сегодня сняли эту сцену и все! И что бы ни было, уже ничего не изменишь. И в-третьих. Я так устроен по своей природе, я стрелец по гороскопу, и значит, я последнюю стрелу посылаю, а в кино – режиссер с монтажером. На сцене я держу за руку зрителя, в кино никогда. Двух фильмов мне хватило, чтобы понять, что я спеленатый человек. На съемках фильма «Полицейские и воры» я говорил режиссеру: «Коля, ты не правильно делаешь последнюю сцену!» До хрипоты мы спорили. А он упертый просто насмерть. Он все равно сделал по-своему, смонтировал. Прошел год. Он увидел, что я ношу в себе обиду, обиду по результату работы и т. д. Вдруг он мне звонит и говорит: «Я вчера по телевизору смотрел «Полицейские и воры». Ты был прав.» А я даже не знал, что ему сказать.
А вы предлагали плюс на минус поменять? Там была достаточно оптимистичная концовка.
- Не в этом дело. Я предлагал, чтобы вор убежал, нельзя, чтобы они копали вместе, это все вранье. И на
уровне сценария я говорил, что там ошибки, сценарные ошибки. Там механический перенос взаимоотношений жулика и полицейского в Италии на взаимоотношения вора и мента в России. Совершенно разные менталитеты, все другое. Этот разговор у нас с ним начался еще с «Маленького гиганта», когда я предлагал ему свою историю выстроить на базе произведения Искандера. Но то, что я рассказал, ему казалось очень сложным. А я так просто все объяснил. Я считал, что надо снимать кино о том, что делала идеологическая машина с природой человека. Просто делать это на примере человека, у которого все шло через эротическое начало. И вот он увидел Берию, испугался, что вполне объяснимо. И всю оставшуюся жизнь этот сломанный страхом человек доказывал себе, что он мужик. И тогда появляется некая мотивация, объяснимы лилипутки эти. Он не просто животное, не кобель, который бегает от одной сучки к другой. Хотя есть такие люди, безусловно, но является ли это предметом исследования и предметом художественного произведения. Это не обязательно вовсе. Мало ли у кого какая потенция и у кого сколько гормонов вырабатывается. Это не может быть предметом исследования. А вот подавление этой машиной природы человека, в связи с чем он начинает совершать странные поступки, неадекватные. Тогда понятно, что лилипутка это не потому что экстрима захотелось. А так у меня он вызывает некое брезгливое чувство, ну почему лилипутка, ну зачем, это же патология. Когда эта патология обусловлена обстоятельствами, тогда совсем другое дело.
Раз уж мы затронули «Маленького гиганта большого секса», у нашего журнала «Пентхауз» фирменный вопрос. В связи с недавно вышедшим у нас законом «О защите общественной морали» каждый месяц мы ломаем копья по поводу того, где кончается эротика и начинается порнография. Как по вашему мнению?
Мне очень трудно проводить границу здесь. На минуту я отойду совсем в другую сторону. Я пришел смотреть фильм «Страсти по Христу». Все, кто сидел рядом, были в восторге, но посмотрели на меня и
стали спрашивать, что тебе не нравится? Я очень люблю приглашать зрителя в режим сотворчества.
Больше всего я ценю в этой системе координат недосказанность. Таким образом я даю человеку самому
совершить этот путь, и мы делаем это вместе. Иногда я прибегаю к довольно брутальным сравнениям.
Разница существует между мастурбацией и нормальным актом любви. Акт любви предполагает двух
человек. Вот когда «Страсти по Христу» мне демонстрируют избиения и т.п., для меня это мастурбация.
Когда мне показывают глаза матери Христа, ее страдания, когда я через ее глаза понимаю, что там происходит, мне этого достаточно. Мне вовсе не нужно это месиво, я без этого могу обойтись. Точно такая же история с эротикой и порнографией. Мужчина и женщина лежат в постели, кто-то из них гасит свет.
Существует некая знаковая система, которая объясняет мне для чего это произошло, что этим хочет сказать режиссер.
Свет гасится не для того, чтобы сказать, что они будут спать. Есть момент сдыдливости, который не является
предметом публичности. Это должно быть тайной. С моей точки зрения, трагедия нашей цивилизации в
том, что открывать эту тайну необходимо в связи с изуродованной прородой человека, когда необходимо
все время чем-то взвинчивать желание, когда в связи с пресыщенностью наступает импотенция, когда
наступает усталость, когда не искрит от прикосновения мужской и женской руки. Тогда необходимо что-то
такое, чтобы разбудить спящего человека. Точно в этой области лежит порнография.
Мне трудно сказать, где граница. Эротика это все-таки какие-то табуированные вещи. После того, как свет
Погасили, у всех происходит все по-разному. Если режиссеру нужно показать, как это происходит, для
чего, зачем. Если это работает тебе на идею, то есть это какая-то безумная страсть, или еще что-нибудь
неординарное, это ведь все разные вещи… Или просто потому, что зрители будут это смотреть.
На вашем творческом пути кто был знаковой личностью, кто повлиял на вас в творческом плане? Я понимаю, что Райкин это – все, а еще кто?
Таких людей было довольно много, теперь уже могу сказать. Это педагог мой Надежда Ивановна, и Райкин, и Марк Розовский, и Виктюк, и пианист Владимир Горовиц, и Сахаров Андрей Дмитриевич. Как-то так странно сложилось, совсем из разных областей жизни.
Ну, например, Андрей Дмитриевич Сахаров, как он повлиял, что он вам дал в творческом плане?
- Ощущение греха, ощущение вины за содеянное, даже из самых добрых побуждений, незащищенность…
Вы когда-нибудь, на своем творческом пути ощущали себя секс-символом?
- Даже в голову никогда не приходило, и мысли такой не было. Секс-символ это красавец, большой человек
Себя я в этом аспекте никогда не рассматривал. Вы меня заставили задуматься
На сегодняшней прессконференции вы сказали, что сегодняшнюю эстраду вы не понимаете, а понимаете шоу-бизнес. Как вы расцениваете шоу-бизнес?
- Это нормальная торговая машина, которая продает товар, исходя из спроса на товар и только из спроса на товар.
То есть, понятие творчества там неприменимо?
- Это может случайно совпасть. Например, артист Полунин рассматривается как артист шоу-бизнеса. И он зарабатывает деньги и на нем зарабатывают деньги. Но, как правило, это быстрый товар, который можно быстро раскрутитьи продать. Ну Фабрика звезд, это же что такое, это же понятно. Я посвятил всю жизнь тому, чтобы чему-то научиться. А тут берут мальчика или девочку за два-три месяца раскручивают с помощью современных технологий, собирают деньги, потом выкидывают, как никому не нужную вещь. Что с этими людьми потом? С одной стороны, их можно только пожалеть, а с другой – чего их жалеть, они сами этого хотели, и они на это пошли. Другое дело, что их тоже использовали, получили за них прибыль и все.
Скажите, вы азартный человек? И в чем это проявляется?
- Я очень азартный человек. Играю в казино, но только не в России, а когда выезжаю. В основном проигры-
- ваю.
А кроме азартных игр что еще дает такой же заряд?
- Сцена, красивая женщина, друг… И главное, остроощущаемое дыхание финиша. Это дает энергию, когда ты понимаешь, что это не гипотетическое понятие. Я думаю, что это может быть самое мощное. Все остальное это производные. Хотя в работе я всегда был азартен, всегда, рисковал, не боялся. Потому что как я прожил жизнь, видно что такое количество поворотов судьбы творческой не может быть у неазартного человека. Я правда аналога не знаю. Я никогда не боялся перемешать колоду и уйти. И мне никогда не страшно было с этим прошлым расставаться, потому что, как правило не расстаются с тем, что дает комфорт и удовлетворение.


Передо мной сидел мудрый чуть усталый человек, которому есть что сказать людям. И если кому-то покажется неостроумным или просто непонятным то, что говорит Хазанов со сцены, не Хазанова это вина… Это беда. Наша с вами.