Щиколоточки хлябают в кольце его пальцев. В седьмом часу нового года сидим на кухне за столом, заставленным посудой, единственные – спасшиеся. Изучаю собственные колени, все в синяках, ну вот откуда, спрашивается?
Пьем коньяк, уже очевидно лишний. Босиком плетусь в комнату, туфли несу в руках.
Все в кучу, все – и скользнувшие вниз одновременно ниточка жемчуга и молния платья, и неожиданное утро с прохладой чужого лица над моим, и состояние «недожизни», и горькая истерика, о которой на следующий день вспоминалось с облегчением, и снова коньяк, заплетающиеся в словах и движениях нежности; и где-то рядом были досада и злость, его рассеченное плечо, из-за которого я осталась, мучительная ночь в полном, каком-то отчаянном молчании, глаза, которые я не отвела, умиротворенность, отстраненность, или наоборот, и наконец – снег, много снега, и много свободного пространства, в котором можно было падать на колени, и кричать, и взметать снег в воздух…