Мне всегда казалось, что чистая совесть и собственная безупречность — источник вдохновения и сил для жизни, а так же хорошее, даже где-то высшего рода утешение, как искусно потревоженная боль — искусство высшего порядка.

Но каждая проведенная аллюзия, каждая аналогия по сути своей лжива. Примерно так же источник жизни иссыхает, а искусство тревожить боль превращается в долгий и обыденный процесс, где острота боли притуплена только временем. Как если бы тебе рвали зуб в течение года, медленно раскачивая его щипцами. Ужас, да?..: )

Я расскажу одну историю, чтобы было понятно то, что я хочу сказать.

«Враньё!» — звонко кричит одна моя... скажем в прошлом близкая подруга, когда ее понимание ситуации расходится с информацией внешней. Для нее это вранье. Но и интонации у нее бывают разные: от растерянных до возмущенных, а серо-зеленые глазища сверкают от возмущения или слегка, как зеркала, отражают свет в растерянности, так же в растерянности она поправляла очки — неуловимым движением кисти правой руки у переносицы. Вранье это то, что для нее всего-навсего преграда к пониманию ее объективности, а еще чаще — просто к ее желаемому, цели. Ну или не преграда, а — заминка. Она разоблачит, поставит все по ранжиру, и ее субъективка совпадет с ее объективкой. Она успокоится, хотя вранье-то никуда не делось, оно просто мимикрировало так, чтобы его приняли за объективность и смирились. Но враньем это быть не перестало. Она не сильна в интуиции, она умна и считает себя умнее многих, она упряма в достижении цели и постоянна в антипатиях, коей я для нее стала с момента знакомства и на довольно длительное время, но потом антипатия сменилась на доверие и преданность.

Она была подругой. Другом. Она была мне другом, а я была — ей, отдавая все свободное время, силы, поддержку, если было надо ей в трудные времена, мы вместе радовались, когда были времена легкие, а мой дом вообще всегда ей был открыт, надо ли говорить, что звонить онамне могла в любое время? Она была чем-то сильно похожей на меня, наверное, искренностью, открытостью (если уж открылась и поверила), преданностью и умением чувствовать чужую боль, умением преодолевать себя и свое заикание, да много чем. Понятно же, да? И тем сильнее для меня была горечь, когда я узнала: все, что было ею сказано и обещано, все это оказалось в итоге пустыми словами.

Были нарушены все устные и молчаливые договоренности, все ее обещания (которые никто не просил давать, они давались добровольно, она тогда во многом была символична и несколько романтична, она верила, что если дать обещание, то это укрепит дружбу и оградит ее от разрухи). Потому что ножницы режут бумагу, камень тонет в воде, а поступки, даже продиктованные слабостью, всегда сильнее слов, вот с поступками-то ничего не попишешь, они засчитываются как фол — априори. Преданность же испытывают на прочность только один раз в жизни. И чаще всего — не удачно. Для испытывающего. Мы в одностороннем варианте перестали быть друзьями, о чем я и сказала ей; было самое неподходящее время выяснять отношения — мы были в командировке, в команде — нам нужно было работать по 20 часов в сутки и победить, и я ограничилась всего лишь констатацией факта. Потому что глядеть на это сквозь пальцы и спускать на тормозах — унизительно для обоих. Так же унизительно мстить в ответ. Как можно мстить незрелым женщинам? Заносчивым подросткам? Они не ведают, что творят, и дивным образом полагаются на свои утлые слезы Причиной их подлости является слабость. Об это стыдно марать руки.

Но это не было враньем, по-моему — не было. Это было слабостью, предательством, можно называть кому как нравится. Я могу это понять и принять.

Мне очень быстро стало все безразлично, потому что я не вижу смысла ворошить прошлое и сожалеть о том, чего не вернуть, предпочитая поиспытывать боль и насладиться умением терзать себя, впрочем недолгое время (после победы нашей команды, я сразу вернулась домой, не оставаясь на пирушку и пожинание лавров). Но я умею забывать так, чтобы не тревожить ничего внутри себя долгое время и дать себе возможность просто жить, а там — как карта ляжет. Будет шанс, значит прорвемся. Если под пеплом еще есть угли, значит костер возможен.

Она же не считала, что наша дружба закончилась. И это была ее правда: ее субъективка все так же совпадала с объективкой. А принести извинения и просить прощения она была готова. Объясняться и оправдываться — тоже. Только у меня не было вопросов для ее ответов — я забыла и дружбу, и ее конец. Забвение лучше ненависти.

Мы так и не стали опять друзьями: моё чертово чистоплюйство в отношениях и желание безупречности в них же и еще то, чего не вернуть — тот чистейший огонь внутри, когда знаешь, что это друг, настоящий друг, тот огонь, который дает тебе силы что-то делать, даже когда нет ничего. Огонь — преданность. Он умирает первым. Мы не общались. А потом она просто пришла ко мне без звонка. Просто пришла и постучала в дверь моего дома, в котором она еще недавно проводила больше времени, чем в родительском. Я открыла и впустила, потому что я и в правду умею забывать так, чтобы можно было жить и не тыкать человека унизительно носом в то, что он когда-то имел слабость сделать. Мы говорили полночи, она пила кровавую Мэри, а ничего не пила, мне не надо. Я ее поняла давно, а моего прощения, как мне казалось, не требовалось — я не господь бог, чтобы прощать или не прощать. У меня не было зла в душе, не было обиды, не было осадочка. Просто ничего не было.

Наши отношения стали внешне вполне приятельскими, но — формальными: я никогда больше не звонила первая, не зазывала в гости и не искала ее общества. Постепенно формальность исчезала, прошлое забывалось, уже затираясь временем настоящего, менялись мы — взрослели, понимали горечь, которую раньше лишь изредка предчувствовали, немного мудрели.

Научились молчать.

Люди молчат в двух случаях: когда им нечего сказать, или когда они не верят, что их услышат правильно. Есть еще тот случай, когда за сказанные слова можно огрести так, что лучше терпимая боль немоты. Не каждого из нас физически разрывают несказанные слова. Иногда молчание — это лучший из компромиссов. И в том вот случае этот компромисс был самый честный и допустимый — в память и в уважение о былом. Сейчас мы общаемся по жизни, делимся происходящим, ездим на шашлыки, ведем полночный треп, но — без фанатизьму, как говорится. Души никто никому не открывает. Хотя, если быть честной — я не открываю.

Все стало очень банально. Другом ее я с тех пор не считаю. Я вообще в последние лет 6-7 предпочитаю сотрудничать: сотрудничество не дает огня, но и не дает искушения давать обещаний и клятв (которые как показывает жизнь всегда нарушаются). Сотрудничество позитивно ровно до тех пор пока необходимо обоим. Это голимый симбиоз. Он предсказуем и не несет очарование искренности дружбы, но он — честен, ведь никто никому ничего не обещает, просто другой идет той же дорогой что и ты, но лишь до поры пока эти пути не расходятся.

Я вообще оч трепетно отношусь к дружбе, уж трепетнее, чем к романтическим и любовным отношениям. Как можно предугадать подножку от друга? Как можно застраховаться от близкого человека, которого связывает с тобой незримые обязательства? Откуда должны браться идеи, что он вывернет обязательства против тебя же, что он присвоит твои мысли, вычеркнет тебя из списка тех, кого стоит брать в расчет – поскольку ты связан с ним словом и не опасен, разрушит все, что было защищено этими обязательствами — чужие судьбы, чужие жизни, чужое будущее?..

Стоило спросить — как вообще в наше время можно иметь друзей?

Иметь нельзя. Доверять нельзя. Можно, видимо, любить. С оговорками там, или нет — это как вам повезет. Но дружить с оговорками — не получится. А получится какая-то жалкая ерунда.

А мне по прежнему важна моя спокойная совесть и моя безупречность. Это все-таки мой источник существования, когда нет огня, только пепел.

Так вот, к чему я: нынешнее же вранье, обнаруженное мной — это не то, когда субъективное восприятие не сходится с объективными проявлениями жизни и отношений. Нынешнее вранье — это когда человек заведомо умалчивает то важное для тебя знание, понимая (а, может, не понимая, но не в этом суть), что не сказав тебе того, чего ты просил (то есть правды, вместо которой есть три клока отмазок), он становится защищенным, а ты — напротив, голым. Такой компромисс — не для меня. Извините. Такой человек другом не станет, как бы сам он того не хотел, и не считал. Вранье — то, что является ядом для дружбы. И вот иногда такое молчание, как сейчас у тебя, — враньем в чистом виде. Оно им и стало.

Я бы хотела послать на тот свет все свое разочарование — так как я делаю, когда проходит влюбленность. Или когда проходит дружба, настоящая дружба. Время, действительно, отличный лекарь. Настоящие (если настоящие) — любовь, дружба — могут возродиться спустя некоторые годы, когда ты изменился ровно настолько, чтобы понять другого человека — до сих пор нужного тебе и нуждающегося в тебе, ведь на это время не влияет; магнетизм двух людей, пусть даже и не видевших друг друга пяток лет, никуда не девается и время его не стирает.

Но сейчас — не тот случай. Сейчас был случай о вранье. И после этого не бывает дружбы.
Я все понимаю, я сожалею больше чем кто бы то ни было. Но все, что есть сейчас — это грязный пепел, который ни во что не возродится.

музыка духа: Бахыт-Компот. Хуанита
настроение: absolute space