Чтобы расшевелить слова, выявить грамматический склад мыслей, развеять миры, которые одушевляют слова, вновь сделать звучным и слышимым то безмолвие, которое всякая речь уносит с собой, когда она выражает себя, поэт остро нуждается в особом пространстве, в котором он обретает способность творить. Это пространство с координатами боли и грусти, восторга и печали создаёт мощное по своему воздействию поле поэтического транса. Поэтический транс, в котором рождается красота слов, всегда предполагает ту или иную форму безумия. У каждого художника, творца слова существует мания. Невозможно ускользнуть от самого себя, отклониться от центра собственных маний. В любом стремлении обнажить свои тревоги скрывается неутолимая жажда торговать с помощью слов девственным одиночеством своей души. Всякое вдохновение берёт свой исток от способности к преувеличению, излишнему драматизму. Приливы творческого вдохновения приносят игру метафор и красоту эпитетов. А вместе с ними обнаруживают себя буйство мысли, спазмы отчаяния, софизмы одержимости, бред души, воспаление сознания. Трудно признать, что даже самые таинственные поэтические головокружения есть всего лишь результат нервных недомоганий автора. Поэт отнюдь не обособляется от собственных тревог, напротив, черпает в них вдохновение. Он окрашивает страстями даже едва заметные события и проецирует свои воспалённые выдумки на Вселенную, что приводит к гипертрофированному восприятию реальности. И тогда реальность представляется плодом выдумок, крайностей, результатом отсутствия чувства меры, следствием необузданности воображения. Лиризм и вообще весь мир метафоры был бы всего лишь жалкой неврастенией, если бы в нём не было неистовства, от которого вздуваются слова, образуя нечто вроде грыжи образов, разрывы убогих словечек, рождённых в банальной повседневности и вознесённых к высотам сердца. Поэт живёт в своём собственном мире образов и оперирует образами, существующими лишь в его сознании. Эти образы представляют собой раздутые до небес пустяки, стоит на них посмотреть чуть повнимательней, так они оказываются чудовищными и смешными. Истины красоты питаются преувеличениями. Слова напирают друг на друга, вздуваются и лопаются. Дымовая завеса смысловых оттенков угнетает. В пространстве поэзии нечем дышать. В словесном пожаре чувствуется горький привкус гари и пепел сгоревших слов. Чтобы поддерживать своё душевное смятение, поэту уже ничего не остаётся, как вновь лечить показной красотой слов мигрени своего воображения, что ведёт к сознательному восстановлению разрушенных иллюзий.