Давно уже, конечно, я не здесь. Но всех читаю, чего там.
У меня все хорошо, и я тебя люблю.
Это главное.

***

Возле кинотеатра "Родина" строят трамвайное кольцо, а я бы пустил его вокруг кинотеатра, там удивительный закоулок, тесный, стены обшарпаны, но светло. И стоит киоск с начертанными от руки буквами "Ход-дог". Мне кажется, трамвай должен идти мимо этого киоска, между картонных коробок, брошенных там уезжающими на историческую родину китайцами, между обшарпанных стен. И народ там должен обязательно толпиться, отталкивать друг друга. Все это было бы хорошим памятникам девяностым.

Моего папу забили ножами возле вокзала трое пьяных ублюдков - не ради денег, а ради пьяного глумления. Он, худой и усатый, торопился на поезд - ехал в Магнитогорск по каким-то служебным делам. Помню его в гробу, чужого, незнакомого, из уха - полоска высохшей крови. Помню толпы, входящие в нашу квартиру, не разуваясь. На кладбище нас с братом не взяли, мы сидели дома, мерзли - был конец февраля, а квартиру застудили, дверь-то ведь была все время открыта. Дома нас, замерзших, и застали девяностые. Это я не фигурально выражаюсь: девяностые начались для нас именно со смертью отца, 23 февраля 1991 года.

Я их помню шумными. На улицах постоянно было полно народу, и все торговали и покупали. Рынки были везде. Сейчас "Зеленый рынок" - это огромные торговые площади, но было время, и весь этот берег был сплошным рынком, утопал в лотках, от площади перед Цирком до Торгового Центра - я путал их в детстве, кстати. На площади Революции, возле не существующей уже ткацкой фабрики теснились лотки. Как они умещались-то там?! Там метров семь ширина тротуара, не больше. Торговали на улице Гагарина - от второго дома до поликлиники.

Кучу народу стреляли каждый день. Но это как бы к нам уже не относилось: стреляли в живущих, а мы со смертью отца как бы выпали из общества, нам надо было существовать. Двое детей, мама-учительница. Задержки зарплаты, родственники папы, вознамерившиеся отобрать часть квартиры.

Моя мама приторговывала по выходным на площади Революции, с машины моего дяди. Учительница, она больше всего боялась, что её увидит кто-то из родителей учеников. А дядя был важный человек, чего там. Потом он еще открыл павильончик на Каширинском рынке. В восьмидесятые все павильончики на Каширке были гаражами, а в девяностые стали тем, чем стали. В павильончике торговал забавный парень из Казахстана, Кирилл. Он рассказывал нам с двоюродным братом Андрюхой анекдоты про поручика Ржевского. Мы половины не понимали. Нелегально торговал тогда ещё не столь печально известным "Можжевельником" каждый второй, и, когда приезжала проверка, киоски просто моментально закрывались.

Спорили с Андрюхой о женщинах. Он, как водится, отрицал, что когда-либо женится, я, как хитрый и мудрый человек, это оспаривал. Договорились, что если до 30 лет он женится - проиграл, если нет - выиграл. Спорили на огромные для детей деньги - четыреста тысяч. Об инфляции мы, умудренные рыночной жизнью, уже знали, поэтому поспорили в самой твердой валюте. "Проигравший отдает столько, сколько к этому времени будут стоить двадцать килограмм докторской колбасы!" - авторитетно заявил я, и Андрюха согласился. Недавно на его свадьбе я об этом пари вспомнил, и, конечно, царским жестом присовокупил к свадебному подарку.

А потом ещё умер брат - упал с дерева, да так неудачно, что переломал себе все. Двое суток в реанимации лежал. То ли внутреннее кровотечение было, то ли что-то вроде этого. Знаю, что спасти его можно было, но почему-то не получилось. Спросить бы у мамы, как там точно все было...

Ну потом уже я начал взрослеть какими-то ускоренными темпами. Был недолго отчим, денег в семью совершенно не приносивший, была школа-гимназия, был кризис 98-го года... Много чего было.

Сейчас, когда на все это смотришь как бы свысока, многое кажется совершенно нереальным. О многом и забываешь, пока вот так не зайдешь случайно за кинотеатр "Родина" и не увидишь там картонные коробки и "Ход-дог".

Такие дела.