Одним словом

Одна серьёзная дама тут мне сказала, что люди делятся на две лингвистические расы. В одной расе говорят «кушать», в другой—«есть». И им не сойтись никогда. Потому что те, кто говорит «есть»,—соль земли и надежда мира. Говорящие «кушать»—скользкие твари и проклятье планеты.

Не то чтобы я был удивлён этим категорическим противопоставлением. Я о нём знал и раньше.

Меня удивил его пафос.

Пустое, хрусткое слово «кушать» дама произносила с содроганием почти болезненным. То, что для меня было пустым звуком, для неё—сама боль и ушиб. Слово, которое совершенно цензурно существует в русском словаре, для неё звучало как плебейское насилие над языком, решительно невозможное в речи человека «нашего круга».

Лингвистический пуризм—явление распространённое. Касты, социальные страты, воровские шайки всегда вырабатывают своё собственное арго, особый язык, позволяющий моментально отсекать «чужих».

Как вы сказали—«звоните или звон-ите?» Ударение на первый слог может закрыть для человека многие двери. Одна моя знакомая была готова терпеть практически любые закидоны своих домработниц. За исключением воровства и глагола «звОните». И за воровство и за глагол было одно и то же возмездие: увольнение.

Казалось бы, деньги, успех дают человеку возможность пренебрегать такой условной вещью, как язык. Кому какая разница: куда и как ты ударяешь глаголы. Не всё ли равно: ешь ты или кушаешь, если на твоём банковском счету, допустим, двести миллионов единиц условности.

Однако деньги бывают разные: новые и старые. И если старые деньги открывают перед тобой любые двери, то новые, так это обычно бывает в странах с устойчивой социальной системой, открывают все двери, кроме тех, за которыми сидят люди со старыми деньгами. Описание мучительного фейс-контроля, который одна часть богатого общества устраивает другой, можно найти в любом романе Ивлина Во.

Англия—самый выпуклый образчик деления людей по типу слов и привычек. Но в той или иной степени железный занавес в отношениях между людьми существует и в любой другой стране. Это система самозащиты. Стратифицированное общество стремится отгородиться друг от друга непреодолимыми стенами не только из бетона, но и из слов.

Скажем, в советском обществе гуманитарная интеллигенция отгораживалась от плебса одновременно латинскими крылатыми выражениями и заборным русским матом. Мат, казалось бы, есть признак речи низкого сословия. Грузчиков, извозчиков и так далее. Однако парадокс советской антропологии состоял в том, что извозчики и грузчики считали эти слова запрещёнными, табуированными. Они знали, что так нельзя. Нельзя ругаться при детях, женщинах—это плохо.

В то же время гуманитарии, наоборот, бравировали обсценной лексикой. Есть знаменитый анекдот про Ахматову. Однажды Лидия Чуковская попеняла, кажется, Белле Ахмадулиной, что та матерится дома у Ахматовой, как извозчик. На что Ахматова ухмыльнулась и сказала: «Ну что вы кипятитесь, Лидочка! Мы же с вами филологи».

Разучить отдельные запрещённые слова было бы не сложно. Проблема в том, что социальная антропология одними словами не исчерпывается. Существуют еще табу на понятия, на темы для разговора. На цвет галстука, и так далее, и тому подобное. Скажем, во Франции не принято на домашних обедах обсуждать еду, подаваемую за столом. Говорить о ней—дурной тон. Потому что домашняя еда должна быть по определению великолепной. Это даже не обсуждается. С другой стороны—за ужином в ресторане почесать языки на предмет перепелиных язычков и зобной железы телёнка—нужно непременно. Потому что после тридцати лет все остальные темы, кроме еды и погоды, слишком болезненны.

Внутри страт существуют и совсем уж надуманные запреты. Скажем, я знаю людей, которые бесятся, когда за столом начинается обсуждение мобильных телефонов. Вроде бы разговор—это коммуникация. И почему инструмент коммуникации—телефон—не может быть поводом для беседы?

Высшее общество в наших палестинах в большинстве своём составляют люди «новых денег». Их арго и табуированность тех или иных тем только начинает формироваться. Но совершенно определённо, если не случится глобальных катаклизмов—высшая страта уже скоро отгородится от остального народа броней из тысяч понятий и миллионов слов.

Медленно, но верно этот процесс идёт. Часто незаметно для его участников. И скоро не только для того, чтобы чувствовать себя равным этой касте, но и для того, чтобы просто понимать её язык и быть самому правильно понятым, людям с новыми деньгами придётся проходить серьёзную лингвистическую подготовку. Чтобы не ляпнуть, не подумав, что-то. Что послужит им потом чёрной меткой.

Я спросил у своей собеседницы, ненавидящей тех, кто говорит «кушать», что ещё отличает людей «нашего круга» от людей «вообще». Дама улыбнулась: «Люди нашего круга говорят «жена». Прочие—«супруга». Я когда слышу из чьих-то уст выражение «моя супруга», сразу отстраняюсь. С такими людьми лучше дела не иметь. Они, как правило, двуличны».

Я с ужасом подумал: а как я называю свою жену?

И вздохнул с облегчением.

© Алексей Зимин
Robb Report № 11 (28) Ноябрь 2006 г.