Знаменитый русский драматург и писатель Денис Иванович Фонвизин (до середины XIX века писали фон Визин) (1745-1792) совершил два продолжительных путешествия в Европу. Об этих поездках мы узнаем из его писем к сестре Федосье Ивановне и графу Никите Ивановичу Панину.
В результате получился своеобразный путевой дневник.

Фонвизин пересекает Германию и оказывается во Франции. Ох, и достанется же от него и стране, и людям. Вот только первые впечатления Фонвизина:
«Первый город Ландо, крепость знатная. При въезде в город ошибла нас мерзкая вонь, так что мы не могли уже никак усомниться, что приехали во Францию. Словом, о чистоте не имеют здесь нигде ниже понятия, — все изволят лить из окон на улицу, и кто не хочет задохнуться, тот, конечно, окна не отворяет».

Ладно, это был заштатный городишко, но вот Фонвизин приезжает в Страсбург, и что же он видит:
«Город большой, дома весьма похожи на тюрьмы, а улицы так узки, что солнце никогда сих грешников не освещает».

Но все же в Страсбурге не все так уж и плохо:
«Правду сказать, что в сем городе для вояжеров много есть примечательного. Мы видели мавзолею du Marechal de Saxe [маршала Морица Саксонского] — верх искусства человеческого».

Понравилось в Страсбурге Фонвизину еще одно сооружение:
«Между прочими вещьми примечательна в Страсбурге колокольня, уже не Ивану Великому чета. Высота ее престрашная, она же вся сквозная и дырчатая, так что, кажется, всякую минуту готова развалиться».
Но это скорее исключение.

А вот нравы и обычаи у этих французов заслуживают если не осуждения, то, по крайней мере, осмеяния. Вы только представьте себе, уважаемые читатели, как заходит Фонвизин в собор и, о, ужас, что же он там видит?
«При нас была отправляема у них панихида по всем усопшим, то есть наша родительская. Великолепие было чрезвычайное. Я с женою от смеха насилу удержался, и мы вышли из церкви. С непривычки их церемония так смешна, что треснуть надобно. Архиерей в большом парике, попы напудрены, словом — целая комедия».
Вот до чего докатились эти французы!

Правда, качество дорог во Франции приятно удивило нашего путешественника:
«Надобно, однако ж, отдать справедливость французам, что дороги щегольские, мостовая, как скатерть».

Но отзывы Фонвизина о проезжаемых городах довольно однообразны:
«Безансон, город большой, но также темный...
Потом приехали мы в Бресс (Bourg en Bress). Город изрядный, коего жители также по уши в нечистоте.
Напоследок Лион остановил нас на целую неделю. Город превеликий, премноголюдный и стоит внимания. Я поговорю о нем побольше».

Что же примечательно нашел Фонвизин в Лионе?

Первые впечатления о городе неутешительны. Вот Фонвизины ночью останавливаются в рекомендованном им отеле, и им там не нравится:
«Хотя почтмейстер уверял нас, что мы в этом отеле будем divinement bien (божественно хорошо), однако мы нашлись в нем diablement mal (дьявольски скверно), так, как и во всех французских обержах (постоялых дворах), которые все перед немецкими гроша не стоят. [Оказывается, Фонвизину надо было попасть во Францию, чтобы начать похваливать Германию. – Прим. Старого Ворчуна.] Во-первых, французы почивают на перяных, а не на пуховых тюфяках и одеваются байкою, которая очень походит на свиную щетину. Представь себе эту пытку, что с одной стороны перья колют, а с другой войлок. Мы с непривычки целую ноченьку глаз с глазом не сводили».

В целом, однако, Лион и его окрестности Фонвизину очень понравились. Город ему напомнил Петербург, так как
«по берегу Роны построена линия каменных домов прекрасных и сделан каменный берег, но гораздо похуже петербургского».
Прекрасные монастыри, горы и виноградники вокруг Лиона произвели на Дениса Ивановича самое благоприятное впечатление. Но больше всего Фонвизина поразили картины старых мастеров:
«Как за городом, так и в городе все церкви и монастыри украшены картинами величайших мастеров. Мы везде были и часто видели то, чего, не видав глазами, нельзя постигнуть воображением. Я не знаток в живописи, но по получасу стаивал у картины, чтоб на нее наглядеться».

Понравились в Лионе Фонвизину площадь Людовика XIV и ратуша,
«которая амстердамской в красоте не уступает. Здание огромное и украшенное картинами драгоценными».
Отметил Фонвизин и городской госпиталь, и славные лионские мануфактуры:
«Видели мы славные лионские шелковые фабрики, откуда привозят парчи и штофы, и всякие шелковые материи. Надлежит отдать справедливость, что сии мануфактуры в своем совершенстве».

Хвалит Фонвизин и городской театр, который
«после парижского, во всей Франции лучший».
Но это он пишет с чужих слов, так как сам в Париже еще не был.

В общем, Лион вроде бы произвел на Фонвизина самое благоприятное впечатление:
«Словом сказать, Лион стоит того, чтоб его видеть».

Но и в нем Фонвизин находит существенные недостатки.

Да, окрестности города очень красивы и живописны, но сам Лион не так хорош, как показался сначала:
«Город изрядный, коего жители по уши в нечистоте».
Сестре он об этом же пишет немного подробнее:
«Во-первых, надлежит зажать нос, въезжая в Лион, точно так же как и во всякий французский город. Улицы так узки, что самая большая не годится в наши переулки, и содержатся скверно».
Его возмущает не столько простая уличная грязь, которой русского человека удивить довольно трудно, а обычай французов вываливать прямо на узкие городские улицы содержимое своих ночных горшков.

Но особенно возмутило Фонвизина зрелище группы местных жителей, которые на центральной улице Лиона обжигали свиную тушу:
«Подумай, какое нашли место, и попустила ли б наша полиция среди Миллионной улицы опаливать свинью!»

Правда, посещение казенного помещения вызывает у него весьма положительные эмоции:
«Здание это называется Gouvernements, похоже, следовательно, на нашу губернскую управу, но именем - не вещию; ибо в здешнюю можно войти честному человеку, по крайней мере, без оскорбления своих телесных чувств».

Да и климат Франции ему кое-где нравится:
«Коли что здесь прекрасно, то разве климат; но сию справедливость надобно отдать одному Лангедоку. В рассуждении климата здесь действительно рай; а во Franche-Comté, в Bresse, в Dauphiné мы зубов не согревали».

Так что довольно быстро Фонвизин делает решительное суждение:
«Словом сказать, господа вояжеры лгут бессовестно, описывая Францию земным раем. Спору нет, что много в ней доброго; но не знаю, не больше ли худого. По крайней мере, я с женою до сих пор той веры, что в Петербурге жить несравненно лучше. Мы не видали Парижа, это правда; посмотрим и его; но ежели и в нем так же ошибемся, как в провинциях французских, то в другой раз во Францию не поеду».
Вот так, ни больше, ни меньше!

Да и сами французы вызывают у Фонвизина если не насмешку, то презрение. Вот как он описывает этих аборигенов:
«Я хотел бы описать многие traits (черты) их глупости, ветрености и невежества, но предоставляю рассказать на словах по моем возвращении. Рассказывать лучше, нежели описывать, потому что всякое их рассуждение препровождено бывает жестами, которых описать нельзя, а передразнить очень ловко».

Но это только самые первые впечатления. Уже 1 декабря 1777 года он пишет сестре из Монпелье:
«Удивиться должно, друг мой сестрица, какие здесь невежды. Дворянство, особливо, ни уха, ни рыла не знает. Многие в первый раз слышат, что есть на свете Россия и что мы говорим в России языком особенным, нежели они. Человеческое воображение постигнуть не может, как при таком множестве способов к просвещению здешняя земля полнехонька невеждами. Со мною вседневно случаются такие сцены, что мы катаемся со смеху. Можно сказать, что в России дворяне по провинциям несказанно лучше здешних, кроме того, что здешние пустомели имеют наружность лучше».
Странно, что это пишет автор «Недоросля»!

Впрочем, не все так плохо во французах, а кое-чем они даже напоминают и русских людей:
«Вообще сказать, что между двумя нациями есть превеликое сходство не только в лицах, но в обычаях и ухватках. Особливо здешний народ ужасно как на наш походит. По улицам кричат точно так, как у нас, и одежда женская одинакова. Вот уж немцы, так те, кроме на самих себя, ни на кого не походят».

В следующем письме от 11 января 1778 года Фонвизин все же суров к французскому народу, хотя, прочитав нижеследующее наблюдение трудно понять, что вызвало такое неудовольствие нашего ученого путешественника:
«Правду сказать, народ здешний с природы весьма скотиноват. Я думаю, что таких ротозей мало водится. По всем улицам найдешь кучу людей, а в средине шарлатана, который выкидывает какие-нибудь штуки, продает чудные лекарства и смешит дураков шутками. Часто найдешь на площадях людей около бабы или мужика, которые, поставя на землю род шкапа с растворенными дверцами, кажут в шкапу куколок. Баба во все горло поет духовные стихи, а мужчина играет на скрипке; словом, народ праздный и зазевывается охотно, а притом и весьма грубый».
Можно подумать, что в России Фонвизин ничего подобного не встречал? Или ротозеев у нас мало?

Достается от Фонвизина и французским дворянам, а особенно их лакеям и слугам:
«Лакеи здешние такие неучи, что в самых лучших домах, быв впущены в переднюю, кто бы ни прошел мимо, дама или мужчина, ниже с места тронуться и, сидя, не снимают шляп… Правда, что и господа изрядные есть скотики. Надобно знать, что такой голи, каковы французы, нет на свете. Офицер при деньгах нанимает слугу, а без денег шатается без слуги. Но когда случится копейка в кармане, то не только сам спесив, но и слугу учит спесивиться».

Особое же возмущение Фонвизина вызывает экономность французов, которую он называет скаредностью. Впрочем, судите сами по тем критикам, которые перечисляет наш путешественник.

Во-первых, Фонвизина возмущает столовое белье и его состояние:
«Белье столовое во всей Франции так мерзко, что у знатных праздничное несравненно хуже того, которое у нас в бедных домах в будни подается. Оно так толсто и так скверно вымыто[т.е выстирано], что гадко рот утереть. Я не мог не изъявить моего удивления о том, что за таким хорошим столом вижу такое скверное белье. На сие в извинение сказывают мне:
"Так его же не едят", — и что для того нет нужды быть белью хорошему. Кроме толстоты салфеток, дыры на них зашиты голубыми нитками! Нет и столько ума, чтобы зашить их белыми».

Что ж, тут Фонвизин, пожалуй, прав. Это - скаредность.

После настольного белья, Фонвизин в разговорах с аборигенами затронул и тему рубашек, которые у французов обычно были украшены прекрасными кружевами. Разочарованию путешественника не было предела:
«Разговаривая с ними, между прочим, о белье, опровергал я их заключение, представляя, что рубашек также не едят, но что на них они без сомнения, тонки и чисты; а притом, видя на них прекрасные кружевные манжеты, просил я их из любопытства показать мне и рукав, чтоб увидеть тонкость полотна. Не могли они отказать в том моему любопытству. Я остолбенел, увидя, какие на них рубашки! Не утерпел я, чтоб не спросить их: для чего к такой дерюге пришивают они тонкие прекрасные кружева? На сие, в извинение, сказали мне, que cela ne se voit pas (этого не видно снаружи)».

После таких наблюдений Фонвизин делает еще один быстрый вывод о французах:
«Вообще приметить надобно, что нет такого глупого дела или глупого правила, которому бы француз тотчас не сказал резона, хотя и резон также сказывает преглупый».

Ладно, скатерти и рубашки действительно не едят, так что, черт с ними, пусть носят, что хотят, и едят, на чем хотят. Но как они едят!

Французская манера обслуживания за столом, которая весьма сильно отличалась, как от российской, так и от тех обычаев, которые он наблюдал в Польше и в Германии, вызвала у Фонвизина особенно сильное раздражение и позволила ему сделать еще несколько осуждающих выводов о французах.

Ведь каждое застолье, с точки зрения Фонвизина, начиналось вполне благопристойно и разумно:
«Как скоро скажут, что кушанье на столе, то всякий мужчина возьмет даму за руку и поведет к столу. У каждого за стулом стоит свой лакей».

А дальше начинаются отличия, причем не в лучшую сторону:
«...по здешнему обычаю, блюд кругом не обносят, а надобно окинуть глазами стол и что полюбится, того спросить чрез своего лакея. Перед кувертом не ставят ни вина, ни воды, а буде захочешь пить, то всякий раз посылай слугу своего к буфету».
Так что, если у тебя ест свой слуга, то ты сможешь поесть что-нибудь и немного выпить. А если своего слуги у человека нет?

И вот Фонвизин видит душераздирающие картины:
«. . . кавалеры святого Людовика, люди заслуженные, не имеющие слуг, не садятся за стол, а ходят с тарелкою около сидящих и просят, чтоб кушанье на тарелку им положили. Как скоро съест, то побежит в переднюю к поставленному для мытья посуды корыту, сам, бедный, тарелку свою вымоет и, вытря какою-нибудь отымалкою, побредет опять просить чего-нибудь с блюд. Я сам видел все это и вижу вседневно при столе самого графа Перигора».
Положение у таких людей просто безвыходное, ведь
«соседа твоего лакей, как ни проси, тарелки твоей не примет»,
потому что он обслуживает только своего господина, и больше никому прислуживать не желает.

Поэтому часто Денис Иванович совершает поступки, которые никакому французу и в голову прийти не могли бы:
«Часто не сажусь я ужинать и хожу около дам, а своему слуге велю служить какому-нибудь заслуженному нищему. Фишер и Петрушка одеты у меня в ливрее и за столом служат. Я предпочитаю их двум нанятым французам, которых нельзя и уговорить, чтоб, кроме меня, приняли у кого-нибудь тарелку».

Описанная выше манера обслуживания столов вызвала у Фонвизина ряд вопросов к хозяевам:
«Спрашивал я и этому резон; сказали мне, что для экономии: если-де блюды обносить, то надобно на них много кушанья накладывать. Спрашивал я, для чего вина и воды не ставят перед кувертами? Отвечали мне, что и это для экономии: ибо-де примечено, что коли бутылку поставить на стол, то один всю ее за столом выпьет, а коли не поставить, то бутылка на пять персон становится».

Такая мелочная экономия удивляет Фонвизина:
«Подумай же, друг мой, из какой безделицы делается экономия: здесь самое лучшее столовое вино бутылка стоит шесть копеек, а какое мы у нас пьем — четыре копейки. Со всем тем для сей экономии не ставят вина в самых знатнейших домах».

Впрочем, кое-что достойно похвалы и у французов:
«Поварня французская очень хороша: эту справедливость ей отдать надобно...»

И сразу же следует суждение противоположного знака:
«...но, как видишь, услуга за столом очень дурна. Наша мода обносить блюда есть наиразумнейшая. В Польше и в немецкой земле тот же обычай, а здесь только перемудрили».

Просто жадины, эти французы!

Поэтому Денис Иванович с удовольствием сообщает своей сестре:
«У нас все дороже; лучшее имеем отсюда втридорога, а живем в тысячу раз лучше. Если б ты здесь жила так, как в Москве живешь, то б тебя почли презнатною и пребогатою особою».

Фонвизин все время в заметках к сестре и близким не перестает удивляться скаредности французов. Однажды он среди бела дня вернулся в дом, где они остановились. И вы представить себе не можете, что он там увидел! Хозяйка дома, маркиза, между прочим, вместе с сыном сидела на кухне и обедала вместе с прислугой. Кошмар! Свое недостойное поведение маркиза объяснила тем, что дрова у них очень дороги, и из экономии она решила пообедать на кухне, где огонь уже был разведен, и не топить в столовой. Ведь маркиза только на отоплении кухонного очага несет большие убытки.

Денис Иванович был этим искренне возмущен и удивлен:
«Правда, что дрова здесь в сравнении нашего очень дороги: я за два камина плачу двадцать рублей в месяц; но со всем тем в Петербурге, гораздо больше печей имея, больше еще на дрова тратил и не разорялся».

Фонвизин же и в Монпелье постоянно топит камин в своих апартаментах, из-за чего французы считают его весьма знатным и богатым русским вельможей.

С особой гордостью Денис Иванович пишет в Россию и о том, что его скромные по российским меркам одежда и украшения вызывают у французов и зависть, и восхищение его богатством:
«Перстень мой, который вы знаете, и которого лучше бывают часто у нашей гвардии унтер-офицеров, здесь в превеликой славе. Здесь бриллианты только на дамах, а перстеньки носят маленькие. Мой им кажется величины безмерной и первой воды. Справедлива пословица:
«В чужой руке ломоть больше кажется».
Что уж говорить о его собольем сюртуке или горностаевой муфте, которые вызывали у каждого француза желание их погладить. Еще бы, ведь и у самого графа Перигора нет собольего сюртука!

Постоянно посмеивается Фонвизин над легковерием и невежеством французов, правда, с оговорками:
«Я думаю, нет в свете нации легковернее и безрассуднее. Мне случалось на смех рассказывать совсем несбыточные дела и физически невозможные; ни одна душа, однако ж, не усомнилась; только что дивятся. Описывая сих простаков, говорю я о большей только части людей, ибо здесь хотя мало, однако есть очень умные люди, кои, чувствуя неизреченную глупость своих сограждан, сами над нею смеются и заодно со мною рассказывают небылицу».

Из таких рассказов и оценок может сложиться такое впечатление, что любой русский мещанин, не говоря уж о дворянах, являет собой чуть ли не образец образованности и богатства.

Но мы-то с вами, уважаемые читатели, знаем, что это было совсем не так. Да и сейчас образованность граждан России начинает вызывать уныние, так как средний уровень их знаний неуклонно снижается. Особенно это заметно на примере географии, которую в современных школах уже давно почти перестали преподавать. Раньше мы любили издеваться над видными иностранцами, которые путались в городах и странах. Но теперь и наши граждане стали не лучше. Недавно случайно наткнулся на какой-то конкурс для самых умных школьников, так девушка на вопрос о том, в какой стране находится Болонский университет, сказала, что во Франции. Случайность? Совсем нет. Несколько лет назад наши знатоки в передаче «Что? Где? Когда?» не смогли перечислить всех скандинавских стран. Если и раньше в этой передаче географические вопросы были редкостью, то после такого казуса они и вовсе исчезли. Мне кажется, что этой передаче уже пора сменить название, так как и вопросов «Когда?» участникам почти не задают.
Впрочем, я сильно отвлекся и хочу вернуться к Фонвизину.

Дениса Ивановича поразила убежденность французов в том, что они являются первой нацией в мире. Ведь если француз хочет похвалить чужеземца, то он с похвалой скажет ему, что тот совсем не похож на иностранца.

А сами-то, что собой представляют? Смех один:
«Мы приметили, что здесь женский пол гораздо умнее мужеского, а притом и очень недурны. Красавиц нет, только есть лица приятные и веселые; а мужчины, выключая очень малое число, очень глупы и невежды; имеют одну наружность, а больше ничего. Все в прах изломаны, и у кого ноги хотя и не кривы (что редко встречается), однако кривит их нарочно для того, что король имеет кривые ноги; следственно, прямые ноги не в моде».

И все это Фонвизин написал, еще не побывав в Париже, впрочем, он уже заранее предубежден:
«Остается нам видеть Париж, чтоб формировать совершенное заключение наше о Франции; но кажется, что найдем то же, а разница, я думаю, состоять будет в том, что город больше, да спектакли лучше; зато климат хуже».

А посему Денис Иванович делает вывод:
«Поистине сказать, немцы простее французов, но несравненно почтеннее, и я тысячу раз предпочел бы жить с немцами, нежели с ними».





>>> Ворчалки об Истории